Мы больше не люди - Мира Форст
– Прости, – опять повторил он и направился в сторону тренировочного корпуса.
Я стояла совершенно одна посреди парковки, заполненной машинами студентов и преподавателей, глядя в спину любимого человека, не понимая, как жить дальше, и не ощущая моросящего дождя. От меня отказались не только подруги.
Урок уже начался. Французский у Алевтины. Открыла дверь класса.
– Гербова, проходи быстрее, – вполне дружелюбно поторопила меня кураторша.
– Наша Вероника деньги собирала,
Оказалось, всех нас обокрала, – вдруг пропел Князев.
Взрыв хохота.
Я резко развернулась и вылетела из класса.
– Вероника, – догнала меня Алевтина Демьяновна.
Она схватила мою руку, удерживая от дальнейшего бегства.
– Послушай, если ты проявишь слабость сейчас, они начнут травить тебя. Не позволяй этого. У тебя хватит сил постоять за себя.
Я не ожидала подобных слов от Алевтины. В моем понимании, она первая могла бы бросить в меня камень, учитывая, как тонко я издевалась в прошлом, демонстрируя свое превосходство над ней.
– Пожалуй, Вы правы, – развернулась я обратно.
Мои одногруппники с любопытством наблюдали за мной. Я проследовала к своему месту подле Борьки Блатграпа. Поравнявшись с партой Князева, излишне громко произнесла:
– Если ты еще хоть раз посмеешь сочинить в мой адрес дурацкие стишки, все узнают о твоем маленьком секрете!
С лица Стаса схлынули краски. Он отвернулся от меня. А я поняла, что стихов больше не будет.
Еще в прошлом году я случайно узнала, что демонстрируемая любвеобильность Князева к девочкам липовая. На самом деле он предпочитал мальчиков, но очень боялся, что кто-либо узнает об этом. Я и не собиралась никому рассказывать, но вот сейчас эта информация мне пригодилась.
Нескладный Боря Блатграп на мое появление, как обычно, никак не отреагировал. Хоть что-то осталось неизменным.
Урок грамматики немецкого языка, третий по счету на сегодня, прервал голос Резняка по громкоговорителю.
– Студентке первого курса Веронике Гербовой просьба пройти в кабинет директора.
– Надеюсь, ее попросят покинуть колледж, – услышала я за спиной шипение Лизы.
Сердце, в который раз за эти дни, сжалось. Я ведь так искренне любила Лану с Лизой. Несправедливые обвинения подруг ранили не меньше, чем разрыв с Сашей.
– Вероника, проходи, – как-то слишком уж суетился Юлий Алексеевич.
Сегодня директор одел футболку с принтом Джима Моррисона, солиста группы The Doors. Под портретом известного музыканта красовалась не менее известная фраза из его песни - I am the Lizard King, I can do anything (Я король ящериц, я способен на все).
В его кабинете уже находился адвокат Горский. На лбу мужчины залегла складка, во взгляде то ли тревога, то ли печаль.
Остановилась в центре кабинета.
– Нет-нет, милая, садись сюда, – пододвинул Юлик мне кресло.
– Вероника, – начал Аркадий Лукич, когда я присела в предложенное кресло, – к сожалению, у меня слишком дурные вести.
– Сегодня уже ничто не сломит меня, – пожалуй, излишне оптимистично заявила я.
Как оказалось, сломит. И еще как. К такой вести готова я не была.
– Твой папа…, – Аркадий Лукич никак не решался продолжить, – он… он умер сегодня утром. Похороны завтра.
– Что значит умер? – задала я наитупейший вопрос. – Его что, пытали?
– Нет, конечно, нет. Просто… сердце. Обширный инфаркт. Ничего нельзя было сделать.
– Он не мог, – доходила до моего сознания ужасная реальность, – не мог оставить нас с мамой. Папа всегда оберегал нас. Говорил, что никогда не даст в обиду.
Аркадий Лукич отводил глаза, а Юлик, наоборот, смотрел на меня с большим сочувствием.
Не выдержала, заскулила. Схватилась за горло, не хватало воздуха. Я открывала рот, пытаясь вдохнуть. Из горла вырывался жалобный скулеж.
Юлий Алексеевич услужливо подал бутылку с водой. Сделала глоток и не остановилась, пока не выпила всю воду.
Руки дрожали, в голове все путалось. Моя психика не справлялась с валившимися бедами.
Директор, напуганный моим состоянием, стал кому-то звонить. Слишком быстро появилась медсестра. Ее пост располагался в другом корпусе. Не иначе, как она дежурила под дверью, ожидая возможного звонка. Женщина сделала мне укол в плечо, и я, то ли потеряла сознание, то ли провалилась в лекарственный сон.
Очнулась в своей комнате в доме тети. Арина сидела на стуле рядом. Она вышивала.
– Меня это успокаивает, – заметила тетя, что я открыла глаза.
– Ты плакала? – сразу увидела я ее покрасневшие, припухшие веки.
– Да. Мы не виделись с Сережей девятнадцать лет. Но я всегда знала, что он где-то рядом. А теперь вот, его нет. Совсем.
– Что же теперь делать, тетя?
– Поддержать твою мать. Мы ей сейчас очень нужны.
– Кто привез меня из колледжа?
– Адвокат, Аркадий Лукич. Он вез тебя на своей машине. А Ford недавно секретарь вашего директора доставил.
– Что ты вышиваешь?
– Гобелен с маками. У меня много таких. Если захочешь, можешь и себе выбрать.
– Я подумаю, – вполне серьезно ответила я, хотя еще вчера ничего, кроме презрения, такое занятие у меня не вызвало бы.
Наутро за нами заехал Аркадий Лукич. До кладбища ехали молча. Я больше не плакала, как и тетя. Каждый из нас по-своему переживал горе.
Папу в последний путь провожало несколько человек – я, тетя, Аркадий Лукич, мама, два надзирателя, которые привезли ее на кладбище и всего лишь один человек с завода, где папа много лет занимал должность генерального директора, Удельный Сергей Константинович. Я вспомнила, что он занимал должность главного конструктора на заводе.
На маму больно было смотреть. Она постарела за эти дни и выглядела сейчас почти так же, как и ее старшая сестра. Меня напугала не сколько внешняя перемена, сколько пустой взгляд. Большие карие глаза не выказали никаких эмоций при виде меня и Арины. Я обняла ее, но мамины руки остались опущенными. Когда внесли гроб, мама закричала. Она кричала так громко и пронзительно, ее вид казался таким безумным, что меня захлестнули чувства жалости и нежности к ней.
Стоило могильщикам начать закапывать могилу, мама бросилась отбирать у них лопаты. Она проявила такую силу, что одну лопату ей даже удалось отобрать. Надзиратель подскочил к маме. Ей скрутили руки и потащили к тюремной машине. Мама вырывалась, мы с Ариной лили слезы, Аркадий Лукич и Сергей Константинович хмурились, могильщики делали свое дело.
– Как думаешь, мама оправится? – спросила я тетю уже
