Оксана Демченко - Воин огня

– Все три кожаные собраны, – отозвался магиор. – Ты уверен, что понадобятся?

– У нас нет времени, у них нет понимания, как основательны и опасно мы злы, – повел бровью Магур. – Утром все изменится. И да, я уверен, что ночь даст нам возможность похоронить мертвых таари так, как не всякого короля хоронят.

Когда ночь опустилась на море, слова вождя сбылись. Первым опасную бухту попытался покинуть небольшой корабль, ведомый парой лодок с гребцами. Капитан распорядился поставить лишь один малый парус темного цвета. Корабль прошел совсем рядом с «Типпичери», его моряки пытались всмотреться и вслушаться, дабы убедиться, что ужасный враг отравлен и мертв… Или хотя бы временно утратил свою силу. Суденышко из секвойи оставалось темным, ни единый луч света не нарушал его сна, ни один человек не был виден на реях или палубе. Тагоррийцы повеселели, поверили в свою удачу и подали фонарем знак на берег, мол, все благополучно, готовимся покинуть бухту. Радость оказалась недолгой. У скал, ограждающих бухту от ярости шторма, дрейфовала крошечная лодка. Ее сперва и не заметили, но знакомый страшный бас рявкнул на всю бухту:

– Долой с корабля! Я, Бешеный Бизон, не прощаю лжи! Я жгу корабли!

После короткой позорной паники судно опустело: моряки бросались прямо с палубы в воду, норовя перевернуть уже занятые людьми лодки… и спешили к берегу, не оглядываясь. Поэтому и не видели, как таари взошли на борт, уложили погибших под мачтой, обеспечив их оружием и запасом пищи, выделив каждому подушку из дорогих тканей, сложив у ног, как добычу, побрякушки тагоррийцев, подаренные Магуру. Выжившие черные люди поклонились погибшим в бою воинам и покинули корабль с недопустимыми для похорон безумными улыбками, одинаковыми у всех живых. Потому что раб, получивший свободу даже после смерти, – снова человек… И понять, как это важно, способны до конца только они, живые и тоже свободные.

Гимба дождался, пока лодка таари отошла от темного борта, и выпустил ариха. Пламя погребального костра взвилось высоко, оно сияло чистое, серебряно-синее, торжественное и красивое. Таари смотрели на огонь неотрывно, выводя безъязыкими ртами неслышные слова прощания.

С берега тоже смотрели. И на факел невероятного, невиданного цвета, и на второй, обыкновенный, рыже-багряный, почти одновременно вспыхнувший южнее и дальше от берега. Там, где пытался незаметно пройти малыми глубинами еще один корабль.

Утром Гимба не явился на берег, хотя его ждали. К полудню тагоррийцы сами поплыли к замершему без движения и по-прежнему тихому «Типпичери». Они шли на большой многовесельной лодке, застланной коврами. Спешили к ужасному вождю дикарей с новыми подарками, наспех написанным фальшивым договором о мире, пронизанные неподдельным страхом. На борту лодки имелся весьма знатный дон, прибывший из столицы ночью, чтобы убедиться в том, правдивы ли панические доклады капитанов флота.

Бешеный Бизон с двумя почти столь же огромными воинами сопровождения вышел из-под полога, скрывающего палубу. Не глядя на тагоррийцев, обернулся к выбранному вчера кораблю.

– Кто отравил хлеб, тот объявил войну, – хрипловатым басом прорычал Гимба. – Кто не держит слово, тот не имеет лица.

Толстый палец нацелился на верхушку мачты, и древесина стала распадаться белыми мухами летучего пепла, страшно и беззвучно танцующими в теплой воздушной струе. Люди в лодке застонали, глядя, как исчезают реи, паруса, сами мачты… Как смуглая рука движется вниз, стирая из сияющего солнечного дня едва ли не лучший корабль страны, ее гордость, символ могущества… Пепел дрейфовал все ниже, постепенно засыпая палубу, от мачт уже ничего не осталось. Гимба усмехнулся и соизволил глянуть на замерших, безмолвно страдающих тагоррийцев.

– Я взял добычу еще до того, как вошел в ваш порт, – сказал он, больше не уродуя слова. – Белую женщину, совсем белую. Вы хотели ее убить, но я был сильнее, быстрее. Я воин, вы – жалкие трусы. Теперь она моя. Красивая. Умеет быть полезной. Сказала: «Война не вернет друга». Еще сказала: «Пусть сюда взойдет граф и-Дьер». Буду еще раз говорить. Тогда решу, жить ли женщине. Еще решу, жить ли кораблям.

Гимба сел на палубе, держа спину прямо и уже не глядя в сторону лодки. Граф, ошарашенный несоответствием вида и речи дикаря своим ожиданиям, потрясенный сценой уничтожения мачт, молча вскарабкался по веревочной лестнице и сел напротив Гимбы, прямо на палубу, без возражений и без попыток подстелить плащ или попросить стул.

– Мы умеем распознавать яды, мы не ели ваш хлеб, – усмехнувшись, сказал магиор. – Но если женщина солгала, если речи бесполезны, умрет она и умрет весь флот. Потом умрут верфи, следом – весь берег. Много мавивов. Много злости. Много огня. Но женщина сказала: «Граф умеет слушать». Еще раз повторю тебе. Нам нужен Ичивари Чар, сын вождя махигов и мой друг. Вы украли его.

– Я не могу говорить от лица короля, вождь, – осторожно сообщил граф. – Я не понимаю пока, что здесь происходит.

– Вот что происходит. Пока только здесь.

Гимба усмехнулся и показал на лишенный мачт корабль. Граф вздохнул и кивнул.

– Иди туда. – Гимба ткнул пальцем на полог. – Я великий воин. Если женщина убедила меня, она может пока жить. Я верю, будет польза. Говори с ней. Один язык, один закон. Один страх. Вы все умрете, если снова будет обман. Умру ли я? Неважно. Я воин, и я рад умереть в бою. Теперь я сказал все.

Глава 14

Победы, которые страшнее поражений

«Все, что имеют тагоррийцы, делает их несчастными. Деньги создают повод для воровства. Власть есть великий соблазн, и рука об руку с ней идут предательство и подлость. Слава дает не уважение, но лишь указывает место в иерархии зависти… Почему все лучшее после пребывания в людской среде превращается в свою противоположность? Неужели природа человека порочна, как убеждены сами тагоррийцы? Но ведь я по природе, по крови – тагорриец. И я не подобен им, я сосуд, наполненный иным содержимым. Я сознательный и избравший себе родину махиг.

Значит, человек не безнадежен? Ведь не один я сделал выбор… Но кто же тогда отвечает за всю грязь и мерзость, заполняющую сосуды душ на берегу тагоррийцев? Те, кто владеет деньгами, властью и славой. Да, конечно, удобно и приятно думать так всем прочим. Но выбор, за редким исключением, остается за сосудом. Этим наши души выгодно отличаются от бутылей и мисок… И как же тоскливо мне наблюдать с борта «Типпичери» вырождение веры, коей отдал я немало размышлений и надежд… Две чаши и стержень, тьма и свет… Прекрасные идеи при правильном изложении. И всего лишь оправдание права развести в своей душе грязь. Увы, я ныне отрицаю культ Дарующего в том виде, в каком застал здесь.

Нет света и тьмы, есть жизнь во всей ее полноте. И есть ответственность человека, безгрешного изначально, за выбор пути. Есть еще и помощь высшего. Того, кто дарует нам зрение, чтобы не свернули с тропы; разум, чтобы, свернув, мы могли остановиться и признать ошибку; и прощение, чтобы мы могли снова выйти на тропу, искупив содеянное…»

Четыре дня в подвалах герцога прошли однообразно и до утомления тоскливо. Утром приходил писарь и садился у раскладного столика. Разворачивал лист, начинал задавать вопросы и записывать ответы. Ичивари отвечал нехотя, не вставая с соломенной подстилки. Иногда не отвечал, задумавшись и слепо глядя в серую стену… Он почти верил в слова Лауры, глупенькой и недоброй арпы, надсадно, в голос, доказывавшей без доказательств: «Вики заколдовала тебя, сын вождя! Еще как заколдовала, с первой ночи и на всю жизнь!» Белая женщина с кожей цвета горного снега и волосами, шепчущими о священной долине Поникших Ив, ушла, гордо вскинув голову и чуть слышно постукивая каблучками по камням. Она сияла и светилась. Увы, она унесла с собою все тепло правой души… На камнях теперь, в болезненном ознобе опустошенности, лежать зябко и неуютно. Душа болит и мерзнет, покрытая инеем страха. Страха за Вики, которая делает вид, что сильна и самостоятельна, но нуждается в защите, а защитника-то и нет. За Тори, милую, тихую, умеющую так славно улыбаться… и беззащитную вдвойне. Даже за Бгаму, способного закрыть хозяйку от выстрела. Но разве этим ее спасешь?

Герцог явился на пятый день в тот час, который Ичивари определил как послеполуденный. Старый Этэри кряхтя опустился в кресло, принесенное для него слугами. Поставил ноги на расшитую золотом подушку. Отхлебнул жидкость из бокала, поставленного на столик возле руки. Завершив приготовления к беседе, герцог соизволил взглянуть на неподвижно лежащего пленника.

– Ведешь себя, как волк в клетке, тоскуешь, – с долей презрения отметил Этэри. – Твои ответы не содержат пользы. Ты понимаешь, что это плохо, а значит, я тебя накажу?

Ичивари помолчал, пытаясь решить: стоит ли заговаривать с тем, кого он совсем, просто окончательно, не уважает? Губы упрямо сходились в плотную линию, не стремясь создать звук… Но есть еще и Вики. Хочется о ней узнать…