Роберт М. Вегнер - Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад
Они сошлись посредине поляны. Первый удар сверху, прямой, второй чуть наискось – и третий! Быстрый, снизу и слева, от запястья полувыпрямленной руки. Клинок палаша превратился в размытую полосу. Удар должен был разрезать бедро, причинить рану болезненную и зрелищную. Альтсин принял его на клинок, неловко, почти плашмя, и дворянин плавно крутанул сложную «мельницу». Палаш затанцевал в руке вора и отклонился вбок, открывая хозяина удару.
Альтсин шагнул вперед так быстро, что барон даже не успел отойти в сторону, провернул оружие в руке и нажал, клинки заскрежетали, а гарды столкнулись. Одним движением он сменил хват на обратный – нечто, о чем настоящий фехтовальщик и не подумал бы, палаш внезапно оказался направлен клинком вниз, открывая все тело, гардой блокируя верхний финт. Сам же он ударил второй рукою, попав кинжалом в туловище дворянина. Слишком слабо, кольчуга выдержала, хотя сила удара выбила из противника короткий вскрик. Вор слегка улыбнулся.
Капитан миттарской галеры не применил бы такого фокуса, а вот портовая крыса – с огромным удовольствием. Приветствую в реальном мире, сукин сын.
Альтсин пнул противника в колено, попал плохо, слишком высоко, хотя и почувствовал, как нога барона слабеет, и ударил кинжалом вниз, во внутреннюю часть бедра.
Промазал на волос. Эвеннет-сек-Грес все же был прекрасным фехтовальщиком. Он освободил плащ, крутанулся, вышел из клинча молниеносным поворотом, отгоняя Альтсина горизонтальным ударом. Вор тоже отскочил, поменял хват оружия и выставил оба клинка перед собой. Встал в позицию наемного забияки, что дерется ножом и палкой. Конец игре в дворянской комедии.
Он повел кинжалом, чтобы все заметили карминовые – почти черные в свете факелов – капли на острие.
– Полпальца, – произнес он впервые с начала поединка. – Подумай об этом, барон. Всего полпальца – и ты был бы мертв.
Белые штаны дворянина быстро темнели. Полпальца – и вор рассек бы ему артерию – и все бы завершилось. Рана должна была болеть.
Альтсин широко ощерился, пытаясь спровоцировать противника на ошибку. Он учился биться ножом и стилетом, палкой и дубиной. Оружием бедноты. Мог поймать барона врасплох и пустить ему кровь, но теперь развлечение закончилось. В настоящем поединке с благороднорожденным фехтовальщиком у него не было ни шанса. Разве что тот поддастся чувствам.
В кругу зрителей установилась тишина, словно бы собравшиеся вдруг поняли, что смотрят они не театральное представление, а кровь дворян – такого же цвета, как и прочих людей. Чары ночи разбились, это уже не был поединок добра со злом, белизны и черноты, – но просто схватка двух мужчин, из которых каждый мог погибнуть. Разве что – один мог это сделать куда легче, чем другой.
Они схватились на середине поляны, и после третьего удара Альтсин понял, что палаш – не палка, а умения, обретенные под надзором Цетрона, мало что значат при столкновении с машиной для битвы, какой был с детства обученный фехтованию сын дворянского рода.
Он едва сумел парировать три первых удара. Четвертого даже не увидел.
Палаш дотянулся до него самым кончиком клинка, ударом, слившимся для вора в серебристую размытую полосу. Альтсин почувствовал, словно на правую его ключицу обрушилось весло тяжелой галеры: кожаная куртка и ее черненые кольца и набойки слегка смягчили силу удара, но недостаточно. Время замедлилось. Внезапно вор почувствовал, что не может поднять оружие для защиты, клинок, казалось, весил сотни фунтов, а острие неумолимо клонилось к земле. Парень сосредоточился, пытаясь стоять ровно, – и тогда боль взорвалась в нем шаром огня. От ключицы, через плечо до самой ладони, парализуя правый бок.
Ноги под ним подогнулись, оружие выпало из рук, и он, сам не зная как, оказался на коленях.
Барон еще не закончил. Отступил на пару шагов и взглянул на него с тенью интереса:
– Раскрытие моллюска. Так называл этот удар мой учитель, капитан. Разрубает нерв и парализует правую сторону тела противника. А если уж так волнуют тебя всякие там расстояния, то ты наверняка заинтересуешься, что для того, чтобы исполнить его правильно, нельзя ошибиться даже на десятую часть пальца. И все же кое-чему ты меня сегодня научил…
– Барон сек-Грес.
Голос доносился из-за спины злодея, из дальнего далека.
– Слушаю, господин граф.
– Прошу это заканчивать. Вы бьетесь на суде Раегвира, на площадке, посвященной Его имени. Здесь не место и не время для похвальбы.
Барон чуть поклонился:
– Конечно.
Двинулся вперед, поднимая клинок, и в тот самый миг в голове вора словно взорвалось солнце.
Уклониться! Поворот! Парировать и контратаковать! Ноги вязнут в грязи, в земле, размокшей от крови, но он помогает себе поворотом бедер – и удар выходит превосходным. Удар разрубает противнику горло. Тот тоже умирает без единого стона, как и все предыдущие.
Тяжесть меча влечет его вперед, ноги не успевают за поворотом тела, он падает на колени и руки, выпуская оружие. Видит собственные предплечья, татуировки на темной коже вьются, словно змеи, расползаются в стороны, убегают от текущей крови. Это его кровь? Должно быть, его, иначе рисунки не вели бы себя таким образом. Он пытается потянуться за Силой, удержать кровотечение и закрыть рану, но все еще не может. Если хотя бы на миг снять завесы, его раздавят. На холмах вокруг их сотни! От самых слабых до самого Девер’ханрена. Некоторые плачут и кричат, но атака не слабеет. Они сплетают, перековывают и раздирают ленты Силы, а после всем тем ударяют в него. Он смел бы их за сто ударов сердца, если бы не приходилось сражаться, если бы не остальные! Они сходят в котловину, в которую его заманили, и, минуя трупы товарищей, идут к нему с оружием в руках. Этих он знает еще лучше, нежели Девер’ханрена. Верлех, Курн’був, мощный Хонвере, другие… Он знает бо́льшую часть из них с самого детства, некоторых даже и раньше, когда формировал будущих товарищей в лонах их матерей. Лучшие из лучших. Их приберегли на самый конец, когда он уже станет истекать кровью, когда часы убийственной схватки вытянут из него все силы. Он научил их всему, вплетая в тела и души умения, каким некоторые учатся всю жизнь. Они должны были стать его щитом, бронею!
Он вскакивает с земли, машет мечом и орет. От этого крика земля трясется, а красная грязь начинает истекать паром, но они не останавливаются. Он тянется внутрь и ударяет в их сторону, черпая из Силы внешней, через узоры, через Узел… И ничего. Его нападение минует их, рассеивается, уходит в сторону.
Он смотрит внимательно на ближайшего и сперва не понимает, что видит. Их Узоры – уничтожены. Их тела покрывают кровавые полосы, в местах, где они содрали с себя кожу, видны синие, серые и красные раны. Следы от ожогов. Они отделяли покрытую татуировками кожу от тел и прижигали раны, чтобы не истечь кровью. Делали это, не пользуясь Узлом, который мог бы ослабить боль, но который дал бы ему понять, что происходит.
Они сделали это, чтобы его убить.
Боевая ярость поднимается в нем неудержимой волной, растет, распирает, взрывается. Он вскакивает на ноги и бросается к ближайшему, перепрыгивая через лежащие в грязи трупы. Они скрещивают оружие. Размякшая грязь перестает его сдерживать, он движется словно по ровной дуэльной площадке. В миг, когда мечи впервые целуются остриями, он успокаивается, сдерживает ярость, сил у него не так уж и много, он не имеет право их терять. Остальные нападающие остаются на месте, создавая свободный круг… значит, решили одолеть его серией поединков. Боятся, что, зажатый в угол, он использует всю Силу и уничтожит все вокруг.
Он смотрит в глаза своему противнику… Верлех, Третий Клинок Войны. В нем нет страха – только обреченность с ноткой страдания… и боль. Они обмениваются серией ударов. Сперва неторопливо, лишь прощупывая друг друга, словно встали на дружеский тренировочный бой. Удары широкие, неторопливые, их легко парировать, они предсказуемы. Он позволяет своему противнику навязать на минуту-другую такой стиль, можно отдохнуть, перехватить воздуха, почувствовать ритм противника. Он отступает на шаг, отступает на следующий. Каждый раз атакующий колеблется – на долю мгновения, – прежде чем ступить вперед, будто не в силах поверить в то, что происходит.
Потому он останавливается, удары убыстряются, стон клинков разгоняется в каскаде, в котором не различить уже отдельных звуков, мельтешащий заслон стали окружает их на миг, после чего над полем поединка взрывается яростный рык. Это он рычит, орет из глубины сердца, из пораженной болью души. Его гнев обладает цветом и вкусом ледяного пламени, в нем нет места для милосердия. Они убили ее! Разодрали ее душу в клочья! Все подвели его! Союзники! Ложные друзья! И он! А потому все должны погибнуть! Весь мир должен страдать, пока не начнут истекать кровью камни, а море не оденется в багрянец!
