Павел Корнев - Мор
Сильная рука стиснула плечо, встряхнула, развернула… и я ударил ножом, метя под ребра.
Куда там!
Клинок мерзко лязгнул о прикрытую камзолом кольчужную рубашку, а следующий замах и вовсе закончился ничем. Франт голой ладонью перехватил полосу острозаточенной стали, легко вырвал нож и выкинул его прочь. Зло оскалился и, ухватив за грудки, отшвырнул меня к стене. Я врезался в кособокий стеллаж и рухнул на пол, а сверху обрушились заставленные пыльным хламом полки. Только начал высвобождаться, как вдруг содрогнулась входная дверь!
Содрогнулась так, что едва выдержал засов!
И франту сразу стало не до меня: схватив оставленную на стойке сумку, он перевернул ее, вытряхнул содержимое… и разочарованно взвыл, не найдя искомое.
Все – теперь точно убьет.
Но тут очередной удар сорвал дверь с петель, и через нее в таверну повалили крепкие парни в цивильном. И шпик сдался. В ярости он рассадил об пол кувшин с вином и буквально растворился в темноте. Словно его в таверне и не было вовсе.
У меня такой трюк не выгорел. Ни рукой пошевелить, ни ногой. Если только уползти.
Но уползти не дали. Мордовороты споро растащили сбитые полки, а потом кто-то ловко саданул по затылку дубинкой, и ослепительная вспышка света сменилась тьмой.
Да, мама, пора ложиться спать.
Знаю… знаю…
4
Очнулся в каталажке. Уж в этом сомневаться не приходилось: нештукатуреные стены без окон; усиленная железными полосами дверь с узкой прорезью смотровой щели; намертво сбитые нары; параша, от которой нестерпимо несло мочой и рвотой.
Но в целом еще легко отделался. Тюрьма – это не могила. А ведь взбешенный франт только чудом голову не оторвал.
Так что я лежал и думал. Лежал – поскольку двигаться не оставалось сил, думал…
А чем еще можно в такой ситуации заняться?
Вот я и размышлял о всяком.
Например, спрашивал себя, на кой ляд связался с дурной компанией и не пошел по стопам отца. Стал бы сапожником, глядишь, и не оказался в столь неприглядной ситуации. И никаких проблем, никаких забот. Сводишь себе концы с концами и горя не знаешь.
После стал прикидывать, не получится ли унести отсюда ноги. По всему выходило – никак. Пусть даже и жгут душу остатки скверны, выбить дверь или проломить стену они не помогут.
Ну и самое главное, никак не давал покоя вопрос, какая муха меня укусила, когда столь опрометчиво, без всякой подстраховки отправился на встречу с франтом. Откуда взялась эта самоуверенность? Самый ловкий и умный, ага. Вот и огреб по первое число. Еще и в тюрягу угодил.
Но тут лязгнул замок, и все тяжкие раздумья как рукой сняло. Дверь распахнулась, заглянувший в камеру мордоворот приказал:
– Выходи.
Я глянул на него и от вопросов решил воздержаться. Так и так ничего не скажет, только оплеуху отвесит. С кряхтением и показной неловкостью слез с нар, перекинул остатки скверны в правую кисть и заковылял на выход.
– Руки! – потребовал тюремщик, которого страховал державший наготове дубинку напарник.
Протянул – и запястья немедленно стянула грубая веревка. Глянул на сложный узел и поморщился: зубами такой не развязать. Плохо.
– Шагай.
Толчок в спину направил к видневшейся в конце коридора лестнице, и я захромал в указанном направлении. А кругом – двери, двери, двери. Одни лишь запертые двери.
На обычный околоток не похоже. Совершенно не похоже.
Готовясь к худшему, с кряхтением поднялся по крутым ступеням, и шагавший сзади конвоир приказал:
– Лицом к стене!
Послушно уткнулся лбом в холодную стену, и бугай заглянул в соседний кабинет.
– А где? – удивился он.
– Сейчас подойдет, – отозвался изнутри молодой голос.
– Заходи!
Меня грубо ухватили за плечо, заставили шагнуть через порог и усадили на привинченный к полу табурет. Там захлестнули стянувшую запястья веревку цепью и защелкнули замок. Убедились, что заключенный прикован к неподъемному столу, и отошли к двери.
– Можете идти, – отпустил конвоиров молоденький писарь.
– Подождем, – даже слушать ничего не стал громила.
Парень только пожал плечами и начал подтачивать гусиные перья. Перед ним лежала толстая стопка писчей бумаги, и у меня во рту появился мерзкий кислый привкус.
Приплыл. Это точно не городская стража.
Чтобы хоть как-то отвлечься от невеселых дум, я начал пялиться в забранное решеткой окно, выходившее во внутренний дворик, но уже через пару минут к нам присоединился моложавый господин в поношенном зеленом камзоле с пуговицами, из-под стершегося серебрения которых проглядывала медь. Но одежда одеждой, а взгляд у дознавателя оказался цепким и внимательным.
– Это что еще такое? – указал он на меня и раздраженно бухнул на стол толстенную кожаную папку.
– Приказали на допрос доставить, ваша милость! – вытянулись во фрунт конвоиры.
– С лицом у него что, спрашиваю! – нахмурился дознаватель.
– Не можем знать, ваша милость, таким привезли! – отрапортовал бугай посмелее.
– Медик смотрел?
– Так точно!
– Свободны!
Охранники выскочили в коридор и прикрыли за собой дверь; писарь макнул перо в чернильницу и выжидающе склонился над чистым листом бумаги, а дознаватель с интересом уставился на меня:
– Ну что, давайте знакомиться?
Знакомиться? Не проблема. Фальшивых имен у меня, как блох у бездомной дворняги, и пара-тройка из них способны выдержать самую тщательную проверку. Только вот не стоит торопиться. А то может так статься, сам петлю на шее затяну.
– А, собственно, где я нахожусь? – сварливо поинтересовался я.
– Вы находитесь в отделении ночной гвардии, – улыбнулся дознаватель.
– Это по поводу ограбления? – Прикинуться удивленным недотепой помешало припухшее лицо, но попытаться все же стоило. – А разве этим не городская стража занимается?
– Нет, это не по поводу ограбления. Нас интересует ваше имя и чем вы занимались сегодняшним утром.
Меня враз холодный пот прошиб. Сегодняшнее утро? Какого беса? Неужели где-то засветился?!
– Спал я утром, как все нормальные люди – спал.
– В самом деле? – поджал губы следователь. – А согласно имеющимся показаниям, сегодняшним утром вас видели выезжающим со двора особняка, где в это самое время было совершено тройное убийство.
Я только глаза в ответ округлил. И поправлять следователя, что отправил в Бездну четверых, разумеется, не стал. Не на того напали.
– Ошибка вышла, ваша милость, – ответил я, выбрав наконец линию поведения. – Как пить дать, с кем-то другим спутали.
Выходит, чужой взгляд утром не почудился. Получается, за особняком было установлено наружное наблюдение, и стряхнуть с хвоста топтунов, несмотря на все ухищрения, у меня не получилось. Но есть в этом и положительные моменты.
Они не знают, кто я.
Они не в курсе остальных моих грешков.
Они упустили из виду Берту. Точнее – ее никто даже не видел. Лица по крайней мере точно.
– Спутали? – покачал головой дознаватель. – Да бросьте! Тот дом плотно обложили. Да и потом вас из виду не упускали. И даже от смерти спасли, не так ли?
– На меня напали, ваша милость! – возразил я. – А кто там кого порешил, не знаю!
Странное благодушие следователя пугало почище прямого обвинения в убийстве. По идее, сейчас надо подозреваемого в оборот брать, а не лясы с ним точить. Не бродягу ведь безродного зарезал, а заместителя статс-секретаря третьего стола военной коллегии!
Или дело в межведомственной вражде?
– Не стоит запираться, – вздохнул следователь. – Если начистоту, после того, что я увидел в подвале, вас прекрасно понимаю и нисколько не осуждаю. На самом деле, вскрыв этот гнойник, вы нам серьезную услугу оказали. Иначе бы мы к этому чудовищу еще до-о-олго подбирались. И кто знает, скольких людей он успел бы за это время погубить?
А глаза добрые-добрые. Все понимающие. Ты только скажи, и сразу легче станет. Не держи на душе. Поделись. Все ж мы люди, у всех свои недостатки.
– Вы меня точно с кем-то спутали, ваша милость.
– Принеси воды нашему гостю, – попросил следователь, и писарь беспрекословно покинул кабинет. – Гаспар ди Абалья был мерзким чернокнижником, и вам не следует стыдиться совершенного. Просто расскажите, что о нем знаете, и мы передадим вас братьям ордена Святого Фредерика. Это лучше, чем казнь, не так ли?
– Не понимаю, о чем вы…
– Да ну? – Дознаватель щелкнул застежкой папки и передвинул ко мне лист, лежавший сверху. – Никого не узнаете?
Я опустил взгляд и вздрогнул. С листа на меня смотрело собственное отражение.
И хоть незаконченный рисунок распался на отдельные карандашные штрихи, юлить было бесполезно: сходство просто поражало. И что хуже всего – ниже уже не столь уверенной рукой кто-то приписал:
