Ксения Медведевич - Сторож брату своему
Теперь Зубейда потребовала от певицы нового чуда – обратить мысли ее непутевого сына к женщинам. Но, видно, Всевышний отпустил Ариб удачи лишь на одного страждущего – и аль-Амин не вошел к ней.
– Он ее даже не потискал, – мрачно откликнулась Ситт-Зубейда на вопрос Мараджил.
А та вдруг щелкнула пальцами и засмеялась:
– Пожалуй, сестричка, я знаю что делать!
– Улыбаешься, как лиса-шейх, – проворчала мать халифа.
– Да буду я жертвой за тебя, о Зубейда! – воскликнула Мараджил, складывая искрящиеся от драгоценных камней ладони. – Выслушай меня!
– Ааа, – безнадежно отмахнулась широким рукавом Зубейда.
– Наряди ее в мужскую одежду, – хитро прищурившись, сказала Мараджил.
– Что-ооо?
– Ее и еще с десяток рабынь постройнее. Убери им волосы под чалмы, завей, как юношам, локоны на висках, надень на них длинные кафтаны – и пусть туго перепояшутся кушаками.
– Ну да, и задницами пусть крутят, – недоверчиво буркнула Зубейда.
– А что? – захохотала парсиянка. – Говорят, такую штуку придумал правитель Хорасана Мубарак аль-Валид. Он тоже был большим охотником до евнухов и мальчиков и, чтоб заиметь, наконец, сына, завел себе харим из гуламийат!
– Кого-кого?
– Гуламийат, девочек-мальчиков, – сверкнула зубами Мараджил.
– Вы, парсы, такие затейники, – скривилась, как на лимон, Ситт-Зубейда – но и задумалась тоже. – И что, заимел этот… как его… аль-Валид сына?
Улыбка смылась с лица Мараджил, как песок с мрамора фонтана:
– Это одному Всевышнему известно.
В ответ на удивленно поднятые брови Зубейды парсиянка тихо пояснила:
– Во дворце тогда перебили всех до единого. Если какая из них понесла и разродилась, мы этого никогда не узнаем.
– Когда тогда? – непонимающе сморгнула мать халифа.
– Когда ваш цепной нелюдь взял Нишапур, – зло скривилась парсиянка.
– Чего это он наш? – тут же взвилась Зубейда. – Он такой же наш, как и ваш!
– А кто его поймал? Кто сюда привез с края света? – Мараджил злилась все сильнее и сильнее.
– Он ваш Мерв спас, между прочим! И Фейсалу! – не сдавалась Зубейда.
– Ну да, а потом раскатал Нишапур, Нису и Самлаган по камешку, – мрачно проговорила парсиянка. – По приказу, между прочим, твоего дяди.
– Мой дядя тогда еще в игрушки играл, – насупилась мать халифа.
– Значит, бабка твоя для нас расстаралась, – сверкнула глазами Мараджил.
– Оставим этот спор, – тихо отозвалась Ситт-Зубейда. – Написал калам, как хотел Всевышний, и тут ничего не изменишь.
– Слыхала я нечто иное, – процедила парсиянка. – Это правда, что вы хотите будить свое чудище?
– А ты, я смотрю, в хадж не собираешься? – вкрадчиво осведомилась Ситт-Зубейда – она начинала терять терпение.
Мараджил быстро прикусила язык.
Что тут ответишь? Скажешь – не пойду, потому как глупость и оскорбление огня Хварны этот ваш хадж? А скажешь – пойду, так чего доброго придется и впрямь садиться на верблюда и брести через безводную пустыню к этому их глупому Камню. Поэтому Мараджил только поклонилась со словами:
– Сказал посланник Всевышнего, мир ему и благословение: «Если ты ищешь сокровищ, то нет сокровища лучшего, чем доброе дело».
Насмешливо скривив губы, Зубейда глядела на склонившиеся к самому ковру перья на шапочке Мараджил. Дождалась, пока парсиянка вынырнет из поклона и проведет по лицу ладонями. И, наконец, ответила – не отпуская с лица недоброй усмешки:
– Недаром сказал Али – да будет с ним мир и благословение Всевышнего! – «Уготован рай для сдерживающих гнев, прощающих людям. Поистине, Господь любит делающих добро!»
Мараджил покорно закивала, отчаянно звеня серьгами. Мать эмира верующих и впрямь могла отправить ее в паломничество – месяц зу-ль-хиджа наступал еще не скоро, но обещал быть таким же опасным, как и пора хаджа нынешнего года. Мараджил не хотела стать пищей для шакалов пустыни – или, того хуже, рабыней, мелющей зерно бедуинам или карматам, которой по ночам раздвигал бы ноги каждый желающий.
– Возьми шербету, сестричка, – наконец, благосклонно улыбнувшись, сказала Ситт-Зубейда.
Под стук серебряной ложечки о чашку драгоценного стекла мать халифа задумалась снова. И, наконец, решилась:
– Я знаю, что вы, парсы, славитесь мстительностью и упрямством. Как у вас говорят? Стоять на своем, словно ступил обеими ногами в один башмак?
Мараджил, высасывавшая содержимое ложечки, озорно подняла брови и закивала с улыбкой.
– Но все же скажи мне истинную правду, о сестра, – хмуро продолжила Ситт-Зубейда. – Ты полагаешь, что нерегиль будет для нас скорее опасен, чем полезен? Или в тебе говорят лишь старые обиды?
Парсиянка промакнула карминовые губы платком и отдала его невольнице. И с кривой усмешкой ответила:
– А я почем знаю, матушка? Я не знаю, чего во мне больше – парсидской крови или парсидского гнева. Зато знаю вот что: нерегиль ваш проснется ох какой злобный! Несдобровать тому, кого он первым увидит!
– Отчего? – ужаснулась Зубейда.
– Оттого, что он не по доброй воле спать отправился!
– Конечно, не по доброй! – сердито отмахнулась Зубейда. – Его как рыбу разделали, в том месте мрамор пришлось перекладывать – кровищу не отмыть было…
– Я не о том, – мрачно сказала Мараджил.
– Опять ты за свое! – вскинулась мать халифа. – Не подсылала она никого! Что ты прицепилась к моей бабке!
– А я и не об этом, – пожала плечами парсиянка и зацепила ложечкой еще шербету.
– Ты убьешь меня сегодня, несомненно, – проворчала Ситт-Зубейда.
– Можешь злиться, Зубейда, но эта тайна не стоит и медной монетки. Айша Умм Фахр водила Тарика в спальню.
– Слыхала я эти сплетни, и не раз. Домыслы! – отфыркнулась мать халифа.
– А чтобы от позора уберечься, его и подкололи, – настаивала Мараджил.
– Все врут, – сурово уперлась Ситт-Зубейда.
– И по горлу полоснули не зря, а чтобы он ничего сказать не сумел!
– Кто ж подослал-то?
– Да те, кто над ним стояли, те и подослали! Звездочет и шейх!
– А ты почем знаешь? Ты с Джунайдом встречалась, что пальцем в него тычешь? – окончательно рассердилась Зубейда.
– Кассим аль-Джунайд, – тонко улыбнулась Мараджил и отложила ложечку на поднос, – после того как уложил этого вашего упыря на покой, каждые два года ходил в хадж. Зачем?
– Лучше бы он отправился в хадж сейчас – от его меча было бы больше толку, чем от его молитв, – мрачно пробормотала Ситт-Зубейда.
– Меч ему понадобится, когда нерегиль проснется, – фыркнула Мараджил в ответ. – Вот увидишь, как они схлестнутся…
– Да откуда ты взяла все это, о бесстыжая? – гаркнула мать халифа.
– Ну будет тебе, матушка! – звонко расхохоталась Мараджил.
– Нет, ты мне скажи!
Парсиянка засмеялась так, что повалилась навзничь на подушки, а ее невольницы захихикали, прикрывая лица пашминами.
– Мараджил!!!
– Ладно, – отдуваясь и поправляя державшие шапочку шпильки, поднялась и села парсиянка. – Скажу тебе, о Зубейда. После того дела один из слуг сбежал и нанялся служить моему деду. Слуга-то все и рассказал: и про то, как они во дворце как кошки по коврам катались и только что не мяучили, и как в загородной усадьбе тайком встречались, и как в горном имении великая госпожа что ни день Тарика в сад таскала. Слуга этот, кстати, как раз в саду копошился, когда Джунайд к ней пришел и предостерегать начал. Бедняга все боялся, что, раз нерегиля за прелюбодейство убить пытались, тех, кто служил госпоже Умм Фахр в Дар-ас-Хурам, возьмут на допросы и пытки. Так и умер, дрожа от страха…
– Рассказывают, что прислугу из того дворца и впрямь всю распродали… – задумчиво протянула Зубейда. – И сам дворец снесли, все еще гадали, отчего так – и года в нем Умм Фахр не прожила, и на тебе – все под снос…
– Ну вот, теперь ты все знаешь, сестрица, – вежливо поклонилась Мараджил.
– И впрямь знаю, сестрица, да благословит тебя Всевышний за рассказ и предостережение… – Зубейда хмурилась все сильнее и сильнее.
В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь перезвоном браслетов и шелестом шелка.
Вдруг Ситт-Зубейда заговорила снова:
– Завтра мой сын и твой сын встретятся. Для того вас и вызвали из Хорасана с такой поспешностью.
Мараджил настороженно молчала, прищурив глазищи.
– Дело и впрямь будет иметь касательство к нерегилю.
– Что-то ты издалека начала, о сестрица, – мягко проговорила парсиянка.
Зубейда решилась:
– Мне говорят, что ты и твой сын сговариваетесь против халифа, чтобы убить его и отнять престол. Еще говорят, что Абдаллах, сын твой, желает разбудить нерегиля, чтобы расправиться с теми, кто не пожелает ему подчиниться после гибели халифа аль-Амина.
Стало слышно, как на пристанях Тиджра перекликаются лодочники.
– Так ли это? – тихо спросила Ситт-Зубейда.
Черная радужка глаз Мараджил, казалось, не отражала дневного света.
Вдруг парсиянка улыбнулась:
