Людмила Минич - Дети Хедина (антология)
Она кивнула, но понимание так и не прорезалось.
– Видишь ли, я очень сильный эмпат и, сидя рядом с тобой, понемногу пропитываюсь твоими эмоциями. Вполне вероятно, что не только эмоциями, но тут наука пока что бессильна и невнятна, и потому пусть будут только эмоции.
– Мне отодвинуться? – с готовностью вскинулась Лена.
– Не стоит, это не поможет. Процесс уже пошел. Из-за Стэна с его несвоевременным вызовом. Но все очень, очень поверхностно, не беспокойся, просто полностью абстрагироваться у меня уже не выйдет.
– А ты… тебе неприятно?
– Нет. Но подумай, зачем мне это? – дернул он плечами.
– И… совсем не интересно?
– Когда-то было очень интересно. Каждый человек – целый мир, не похожий на твой. Игрался, как ребенок. А потом… Хочешь расскажу? – внезапно решился Кирилл. – Ну вот. Однажды пришлось посидеть с одним человеком, недолго, около часа. Через день у него определили рак почки. Я ничего не делал специально, просто сидел, задавал вопросы, прислушивался к ощущениям. Потом проводил его в клинику. К тому времени я уже чувствовал… ну, дискомфорт такой необъяснимый, потом стало хуже, начались боли, промучился всю ночь. Врачи говорили, что у меня все в порядке, но я-то знал, что нет! Павел Дорох, это из Института, – редкий специалист был, но ты, наверно, о нем не слышала, – он сказал, что это пройдет, что это вроде фантомной боли, она постепенно исчезнет, если не зацикливаться. А как не зацикливаться, если жутко болит? Лекарства пить пытался, но они, конечно, не помогали – болезнь же ненастоящая!
Ужасное, беспомощное состояние, когда от тебя ничего не зависит и остается только ждать, чем все закончится. Хорошо, что Лене никогда не узнать, каково это.
Он понял, что опять «поплыл», и мысленно отряхнулся, сбрасывая воспоминания. Мозг – пожалуйста, а телу включаться не надо.
– А потом?
– Потом прошло. Через неделю спать мог спокойно, через две ничего не осталось. Но кое-что для себя открыл. Знаешь, я как очень вредная липучка, – Кирилл улыбнулся, ему нравилось это сравнение. – Отдираюсь вместе с кожей и прочим содержимым. Кстати, с чужими эмоциями тоже по-разному. От некоторых просто тошнит, а кое-что на первый взгляд отдает откровенной грязью, а пропускается без проблем.
– А ты… всегда такой был?
– Эмпатом – да. Таким – не всегда. Это уже потом. Но отсеяли меня тогда тоже из-за эмпатии. Слишком высоко сразу по двум шкалам риска. Чрезмерная вовлеченность. Опасность для психики, здоровья. Непригоден.
– Но ты же всегда хотел стать психологом! У тебя все тесты выдавали как минимум сорок процентов! Это же талант! Все это знали! Ты же… так это не оставил? Не смирился, да?
– Мне не оставили выбора. Как раз в этом на компромисс не шли, мало того – нормы ужесточили, понавводили дополнительных критериев риска. Ты же помнишь, тогда было много случаев… когда такие вот талантливые… Ты помнишь?
Она кивнула.
– Но ведь ты все-таки уехал в Прагу? Твоя мама всем рассказывала, как тебе повезло!
– Уехал. Но не учиться, а работать.
– Как это? Кем?
– Морской свинкой. Этого она, конечно, не рассказывала.
Кирилл всегда вспоминал тот день со смешанным чувством. С одной стороны – самый ужасный, самый черный, в один миг рухнула вся его жизнь.
Он пришел за результатами и сразу почувствовал: что-то не так. Один из трех членов комиссии нарочито благожелательно его поприветствовал, долго колдовал над столом, выстраивая таблицы и графики на панели так, чтобы Кирилл сам мог взглянуть и сразу все осознать.
«Видите ли, у вас прекрасные показатели, но есть одно «но»…»
Лена ошиблась: не сорок процентов, а сорок девять плюс минус.
«Вы ведь помните, как мы вас приглашали для дополнительного тестирования…»
Кирилл-то думал, что страшно заинтересовал их своей персоной. Они же просто решили снабдить его другой картой, предварительной, по общей схеме. Определить, чем он мог бы удовлетвориться в случае неудачи. Оказалось, ничем.
«Есть несколько областей, где вы могли бы себя проявить… э-э… значительно. Но все они подразумевают очень плотную активную работу с людьми, с результатами их деятельности… и соответствие дополнительным требованиям согласно положению «О защите…».
Пока тот зачитывал название и отдельные пункты, до Кирилла начало доходить, что сейчас произойдет. Эта часть Конвенции призвана защитить его, бесконечно ценного для заботливого общества, от вредных последствий деятельности, которую он выбирает. Его отбраковывают. Его, с сорока девятью плюс минус! Почему?
Потому что он эмпат. Он не может стоять в стороне, наблюдать, непроизвольно вовлекаясь вплоть до угрозы здоровью. Психология – одна из наиболее нежелательных сфер приложения его усилий. И так далее.
«Конечно, при других параметрах это свойство в нашей области просто бесценно, но у вас… Посмотрите сами: уровень не просто критический, он в два с половиной раза превышает! Это такая редкость! И вот еще, посмотрите на эту шкалу: здесь почти на порядок в сравнении со среднестатистическим! Вы феномен!»
«Я должен прыгать от счастья?» – процедил Кирилл сквозь зубы, и приемщик спохватился.
«Мы провели предварительный анализ… Попробуйте в ближайшие две недели определиться с новой областью приложения. Ознакомьтесь с вашей картой, вам ее перешлют. И может быть, вы уже сейчас посмотрите и предварительно укажете будущие приоритеты?»
На столе отразилась его кривая профессиональных склонностей. Цепочка минимумов и максимумов, плясавшая вокруг нулевой черты – «уровня некомпетентности». Вверх – предпочтительные области, вниз – отсутствие профессиональной склонности.
«Обратите внимание: все, что отмечено красным, несовместимо с теми критериями риска, о которых мы только что говорили. Эти области вы можете даже не рассматривать».
Кирилл похолодел. Почти все, что торчало вверх и превышало десятку, пламенело красным цветом. Зато из «минусовых» окрашенным оказался только один пик, и то не самый большой. Самое подлое – там, где Кирилл имел приличные показатели: предварительно тридцать три, двадцать пять и так далее вплоть до тринадцати «плюс», – все отливало красным. Значит, и там ему нечего ловить, его повторно отбракуют. Все, что у него есть, все, что он может предложить этому миру, – коту под хвост. А вот если бы удалось набрать не сорок девять, а хотя бы шестьдесят, то он попал бы под положение «об индивидуальном подходе». Потому что уже шестьдесят пять – это уровень предполагаемого гения. Но между числами сорок девять и шестьдесят – огромная пропасть, и общество не может рисковать его здоровьем и психикой. Талантов сейчас хватает.
Что остается? Тринадцать, чуть выше десятки, чуть выше так называемого «хорошего исполнителя». Он ткнул пальцем в небольшую кривульку на карте, высвечивая название. «Информационные технологии». Это уж точно не его, однозначно. Зато отец в последнее время усердно втолковывал Кириллу: за ними будущее, в них перспектива. Так что он умрет от счастья. После того, как обхохочется. И будет месяц читать сыну лекции о том, что всю жизнь положил на борьбу против «абсурдной системы», не получая ни понимания, ни благодарности, но время, как всегда, расставило все по местам.
Ради любопытства Кирилл ткнул и в самый длинный отрицательный пик. «Юриспруденция». Смешно.
«Я не могу определиться сейчас, я должен подумать».
«Тогда приходите четырнадцатого июня. Ваше время вам сообщат накануне. Изучите возможности. Посоветуйтесь с родителями».
Кирилл хлопнул дверью.
Прежние школьные тесты сильно отличались от финальных. Их создавали и проводили, чтобы направить, скорректировать интересы, но ни в коем случае не сломать, не убить, не отпугнуть и так далее. Результаты разглашались лишь частично, чтоб не затоптать ногами возможный талант – разные способности проявляются и созревают в разном возрасте.
Тогда они были детьми. А теперь Кирилл повзрослел за полчаса. Все, о чем он мечтал, оказалось недостижимым. Все, во что он верил, обернулось против него же. Что делать?
Успокоиться, вдруг пришло в голову. Пережить это. Потратить на это столько времени, сколько понадобится. Отойти от шока. Нельзя ничего решать в таком состоянии, как бы ни давили родители. Не получится до четырнадцатого – значит, тянуть время, найти убедительную причину не являться на комиссию, не сдавать новые тесты. Главное сейчас – прийти в себя.
Наверно, такая странная реакция являлась частью общего шока, но Кирилл ухватился за нее. Достал из кармана присоски, которые зачем-то снял перед приемкой, покопался немного в новых часах, только вчера подаренных родителями – в честь распределения, разобрался с тамошним плеером, кое-как прорвался к домашней коллекции списков воспроизведения и задумался. Что подходит к такому случаю? Похоронный марш? Вышибем клин клином? Он ткнул пальцем наугад и поставил случайный перебор без повторения. Там тысяч тридцать-сорок записей. Пусть крутится, пока не надоест.
