Ксения Медведевич - Ястреб халифа
И Айша сказала:
– Я позову сюда сваху и торговца. Кто еще хочет открыть лицо и уйти с ними?
Женщины переглянулись и одна за другой стали улыбаться и говорить:
– Благодарим, госпожа, так уж благодарим…
– Продайте меня!
– И меня продайте!
– А можно я покажу торговцу на того юношу, который мне позавчера подарил браслет?
Старая аль-Ханса, сидевшая в углу комнаты неподвижно – неподвижно до такой степени, что казалась огромным, обмотанным тканью тюком, – вдруг подала голос и громко фыркнула. Айша улыбнулась матери и завертела головой, производя мысленные подсчеты: итак, в Малаке останутся все пять рабынь, бедняжка Иман, а еще веселушка-хохотушка Наргиз. Отцовской наложнице, видно, тоже надоело скитаться в нищете и грязи и бегать от шурты и тайной стражи. Молодая женщина обернулась и посмотрела на своего сына, сидевшего на высокой лежанке:
– Хашайр, тебе уже десять, ты мужчина. Ты обойдешься без меня.
И ободряюще улыбнулась мальчику. Айша знала, что стоит за этой улыбкой. Наргиз не хотела видеть, как Хашайру свяжут локти и наденут на голову мешок. Ее бы продали в любом случае, смерть ей не грозила, – но Наргиз предпочитала попрощаться с сыном, пока у того оставалась надежда на спасение. Молодая женщина отвернулась от замершего в ужасе мальчика и твердо посмотрела Айше в глаза:
Я знаю, что ты слышишь мои мысли, девочка. Обещай, что убьешь моего сына до того, как они наложат на него свои грязные лапы. Я не хочу, чтобы он страдал в ожидании казни и захлебывался в воде – смерть от кинжала легче и почетнее.
Айша склонила голову:
Обещаю, тетя Наргиз.
Последней, после долгих раздумий, подала голос Ясмин:
– А меня возьмут, как думаете?
И погладила огромное беременное брюхо. Умар брал ее с собой к Мерву и занимался женщиной в ночь перед самой смертью.
– Рожу ведь прямо в паланкине, уже ногам больно, еле хожу. Небось голова уже в кости уткнулась.
И ласково погладила взволновавшийся живот – дитя разделяло тревогу матери. Айша знала, что у Ясмин будет сын. Ей бы тоже лучше затеряться, чтобы никто не знал, чьего ребенка она родила в задних комнатах харима.
– А почему бы и нет? – снова подала голос аль-Ханса. – По цене одной женщины этот мужчина купит еще и ребенка! Смотри только, не пускай его к себе первые три месяца после родов, а то он разохотится, и ты так и будешь рожать без продыху!
Все засмеялись. Айша кивнула, и в комнатенке началось бурное веселье и приятные хлопоты – женщины принялись вертеться перед зеркалами и приводить себя в порядок.
Дородная Фатима, которой уже было за тридцать, взяла за руку дочку и села рядом с аль-Хансой. Та снова погрузилась в дремотное полузабытье. Рядом с ними пристроились Хашайр и Сулайман. Хашайр тихо плакал, глядя на то, как прихорашивается его мама. Сулайман, которому недавно исполнилось девять, давно выплакал все слезы: его мать и три сестры решили остаться в Исбилье. Равно как и три тети и десять молоденьких невольниц, три из которых были на сносях. И двое маленьких братиков – их, несмотря на уговоры Айши, матери решили оставить при себе. Об их гибели узнали сразу как пал город – ужасы резни в хариме аль-касра с удовольствием передавали друг другу базарные сплетники. Рассказывали, что проклятый нерегиль лично убил малолетних сыновей Умара, а рабынь отдал на потеху своим свирепым южанам, а потом велел перерезать горло. Еще говорили, что четырех наложниц Абд-аль-Азиза самийа приказал сбросить с альминара – вместе с младенцами. Вот выродок, шептались люди, как таких земля носит. Еще говорили, что только эмир верующих, войдя в город, сумел умерить ярость кровожадного сумеречного пса, за ошейник оттащив его от уцелевших жителей Исбильи.
«Не бойтесь, – ободряюще посмотрела на свой поредевший отряд Айша. – Они нас не получат». А вслух сказала:
– Завтра отправляемся в путь. Я хотела бы выехать из земель Сегри как можно скорее.
Нерегиль улыбнулся бледной решительной девушке в зеркале воды – ты прекрасный каид маленького, но храброго войска, подумал он. И отпустил цвета и тени в чаше. Мельтешение платков и золотого шитья в комнатке подернулось рябью и пошло ко дну. На них вдруг упали красные капли – и стали расходиться в воде темненькой дымкой. Тарег поднес руку к лицу – на ладонь полилось горячее.
У него из носа быстро капала кровь. Резко запрокинув голову, самийа стал нашаривать платок – он помнил кусок синей ткани, которой накрывал чашку. Беспорядочно хлопая рукой по ковру, он стукнул ладонью о железный край каса – и зашипел от острой боли. Вскинув ладонь к глазам, увидел, что края царапин разошлись и тоже набухают кровью.
– Да что ж такое, – прошипел Тарег.
Сцапав наконец платок, он зажал нос и снова осмотрел предательскую левую руку. Царапины саднили и продолжали кровоточить. В глазах у него все поплыло, но нерегиль стиснул зубы и справился с головокружением.
– Пора, – сказал он сам себе и отнял промокший платок от носа.
Кровь остановилась. Тарег умылся водой из смотрильной чаши – браслет он вынул и положил обратно в рукав, – сполоснул отозвавшуюся немедленной болью руку и туго обмотал ее оставленным Махтубой полотенцем.
Через мгновение в комнате уже никого не было – только качнулась занавесь в проеме окна. А еще через несколько мгновений на улице послышался топот копыт.
Фиолетовый квадрат платка с кучей вещей остался лежать посередине комнаты, сиротливо переливаясь в свете трех мигающих свечек. Из сада потянуло ветерком – и свечки погасли.
Несколько дней спустя
Утро застало нерегиля в долине Дейлема. Поросшие соснами и каменным дубом холмы вздыбливались горами, желто-рыжие скалы спускались в долину причудливыми уступами. Там и сям виднелись построенные из такого же камня низкие дома, крытые красноватой черепицей, – казалось, они хотели слиться с камнем и спрятаться от чужих взглядов. Над некоторыми вилаятами еще курился дымок – и это был не дым очага. Дейлемиты слыли упрямым и непокорным народом – и халифской гвардии пришлось в этом убедиться. Каждый вцепившийся в скалы дом отчаянно сопротивлялся. Говорили, что из Дейлема войска не привели ни одного пленника – все жители предпочли сражаться и умереть, нежели по-верблюжьи склонить колени и отправиться на невольничий рынок.
Замок Калатаньязор пал неделю назад – над его обрушенной стеной и тремя уцелевшими башнями уже не дымил пожар. Тарег поднял взгляд к силуэту крепости на плоской вершине громадной скалы. Прямоугольная сторожевая башня четко вырисовывалась над маленькой круглой воротной, дальше шли зазубрины обвалившейся стены – и упирались в мощный силуэт тяжелой махины главной башни. Солнце золотило одну сторону наискось развернутого к долине прямоугольника, в высоченной стене чернела высокая прорезь окна.
Над вымершей долиной кружил орел. Тарег посмотрел ему вслед и опустил голову – грива Гюлькара потемнела от крови. Видимо, опять потекло, и потекло давно. Конь замотал мордой. Нерегиль похлопал по серой теплой шее – и запачкал кровью благородную шкуру сиглави.
Голова кружилась. Кругом не было ни души.
– Я глупец, Гюлькар, – прошептал сумеречник. – Самонадеянный глупец…
Сначала он не придал недомоганию никакого значения – подумаешь, от кровотечения из носу никто еще не умирал. Так шутили маги нерегилей. И лишь сейчас, в залитой утренним светом мертвой долине, Тарег осознал, что это, пожалуй, конец. Надо же, мелькнуло в голове, я так долго бегал за смертью, а когда она подкралась и встала за плечом, я ее не заметил.
В нем не осталось ни капли Силы. Видимо, он сбросил в чашу последние отжимки – и опять-таки этого не заметил.
А этой ночью попытался вызвать светящийся шарик-фонарик – на горной дороге попадались и камни, и ямы, Гюлькару приходилось обходить их вслепую – и тогда потекло снова. И из носа, и из ладони. В глазах смерклось, и Тарег, пошатывающийся в седле медленно плетущегося коня, не сразу понял, что наступило утро.
– Не хочу умирать на дороге, – прошептал он солеными от крови губами.
И поддал Гюлькару в бока, натягивая повод и разворачивая коня к ведущей в замок тропе.
На заваленном обломками дворе Тарег отпустил сиглави. Конь коротко заржал и, по петушиному распустив хвост, дробно поскакал к почерневшей арке ворот. Пошатываясь, нерегиль направился к разбитым деревянным дверям над ступенями главной башни.
Оказавшись внутри, он поплелся наверх – видимо, это было что-то природное, что-то, что звало его подняться еще на одну ступеньку, еще выше, еще на один ярус. Потом он увидел то самое окно – черная узкая прорезь изнутри башни раскрывалась высоченным, в его рост, проемом. В проеме не было ничего, кроме неба.
Тарег отлепил ладонь от стены и вошел в комнату. В ней было пусто и пыльно. В прямоугольнике света нерегиль остановился. Опустился на колени и, постояв так несколько мгновений, плашмя завалился на бок.
