Людмила Минич - Дети Хедина (антология)
– А ты правда на них не?..
Кирилл вздохнул.
– Ты знаешь, с одной стороны, наше общество – система динамичная. С другой – страшно консервативная… или пусть лучше будет инерционная. Парадокс, – он едва заметно усмехнулся, раньше это в голову не приходило. – Вот мировые религии, лет двадцать назад они почти отошли, и как-то сразу, правда?
Лена хмурилась, стараясь понять, к чему он клонит.
– На смену что-то должно прийти. Человечество требует. Я не говорю, что Конвенция – это оно. Нет. Но это… как же лучше сказать… Первая птичка.
– Первая ласточка?
– Угу. Совсем язык забываю. Да, первая ласточка. Другие подходы, другое качество. Я не говорю, что все замечательно, но это есть. Попробуйте сделать лучше, предлагайте! Но вместо этого люди просто делятся. Большая часть делится на принимающих новую систему и не принимающих. Еще есть более гибкие: кто-то сначала не принимает, потом видит в ней свою выгоду, учится использовать систему и переходит в чужой стан. И наоборот.
– Всего четыре типа?
– Вообще-то их пять. Пятые теряются в принципиально новой ситуации, не понимают, что делать. Они действуют ситуативно и становятся похожими на других. Или просто идут ко дну.
– И что?
– А то, что не может быть идеальной системы. Учитывающей абсолютно все. Нужды всех и каждого. Как только решается одна проблема, сразу возникает следующая. Как только появляется что-то новое, пусть даже оно приносит плоды, увесистые, красивые, вкусные, найдется тот, кто начнет выискивать червивости. И привлекать всеобщее внимание, рассказывать, что если бы не было яблок, то не было бы и червяков. А кто-то думает о том, как сделать так, чтобы червяков стало меньше. Вот и вся разница. А кто-то еще должен эту яблоню посадить. Еще больше разница, чувствуешь?
– Это ты про Лиснера?
– И про него тоже.
Все в классе знали, что Карл Лиснер – его кумир, хотя сам ученый погиб еще в двадцать седьмом, когда мальчишке едва исполнилось шесть. Вполне возможно, что глубокое и трепетное увлечение могло бы не состояться, но отец Кирилла всю жизнь посвятил борьбе «с новой, абсурдной Конвенцией». Все этапы этой грандиозной работы, будь то в зале суда или с общественными организациями самого разного толка, бесконечно муссировались дома: с мамой, друзьями, коллегами-юристами, матерыми сподвижниками всех мастей. К концу жизни отец приобрел реноме «неподкупного борца», соответствующий авторитет в определенных кругах и даже подался в политику. Без особого, впрочем, успеха.
С детства в доме постоянно мелькало ненавистное имя Лиснера. Но в школе Кирилла ждал сюрприз: там рассказывали совсем другое! Как и все общество, его небольшой школьный мирок тянулся в разные стороны: кто-то восхищался его отцом, а кто-то просто смеялся. В четвертом классе мальчишка громко повздорил с учителем и решил раз и навсегда доказать целому миру, что его отец занимается полезным и важным делом. С тех пор он начал собирать материал: скрупулезно прочесывал сеть, вытягивал на свет давно похороненные в ее недрах архивы, а потом втянулся, захваченный открывшимися перспективами. Года через два он сам превратился в убежденного сторонника Конвенции, и к школьным скандалам прибавились домашние. Именно тогда он понял: абсолютно все можно представить в каком угодно свете. Доводов за и против всегда навалом.
А началось все с Волны. Так ее называли. Самый пик ее пришелся на страшный две тысячи пятнадцатый. Хотя по-настоящему завязалось все еще в тринадцатом, потихоньку, неявно, и потому очень долго никто не хотел замечать масштабов грядущего апокалипсиса. А потом СМИ вопили, что «конец света» все-таки настал. Подкрался незаметно, приняв форму неудержимой волны суицида, быстро набиравшей обороты. Мало-помалу безобидные брызги превращались в вал цунами. Люди, которые еще вчера порицали самоубийц и с удивлением поводили плечами, вдруг замыкались, изменяли своим пристрастиям и вскоре благополучно следовали на тот свет, словно получив какой-то сигнал. И далеко не подростки, не старики, уставшие от жизни. Большинство – от двадцати до сорока. Конечно, среди них попадалось немало откровенных неудачников, но гораздо больше тех, кого обычно называют состоявшимися и даже успешными. А еще Кириллу, листавшему сетку, очень часто встречалось выражение «прививка против общества».
Он заинтересовался, начал копать, хотя рыться в недавнем прошлом с каждым днем становилось все неприятнее. Выяснилось, что люди почти всегда оставляли прощальные сообщения, а если нет, то на словах объясняли друзьям или родным причины своего поступка и отключались прежде, чем те успевали что-то предпринять. Они хотели, чтобы их услышали. «Надоело», «жрите сами», «мне скучно», «ненавижу всех», «я больше так не могу», «задолбали», – вот что они говорили. С небольшими вариациями. И вторая часть: «нет смысла жить», «в жизни нет смысла», «мне незачем жить», «никому не нужно, чтобы я жил», «им все равно и мне тоже», «я устал так жить».
Прививка против общества. Мир так и не узнал, кто первым произнес эти слова. И каждый понимал их по-своему.
Вот тогда-то Кирилла и свалила жуткая ангина. Проходила и через несколько дней возникала заново. Потом перешла в воспаление легких с какими-то странными, редкими осложнениями. Он долго провалялся в больнице, вышел почти прозрачный и через месяц попал туда снова. Лечащий врач несколько раз подолгу беседовал с мамой, потом с отцом, и, наконец, в палате появился Олег. Так его представили. Он просидел у Кирилла часа два, тот постоянно плакал и мало что мог объяснить. На следующее утро дело пошло лучше, потом и вовсе на поправку. Именно тогда Кирилл решил для себя: он хочет стать психологом. Как Олег, как Лиснер. Ведь многим, кто оставлял эти страшные сообщения в пятнадцатом, просто не хватало рядом Олега.
Лиснер же был настоящим гением. Пока во всем мире бились в панике, подозрительно посматривая друг на друга, гадая, кто следующий, он разработал новую систему, призванную встряхнуть, удивить, излечить. Мало того, он был гением целых два раза. Потому что не стал носиться во время чумы со своими предложениями, обивая пороги, кривляясь на ток-шоу, до хрипоты ругаясь, доказывая и потихоньку утопая в болоте вместе со всеми. Что и кому можно было доказать во всеобщей истерии? Но Лиснер смог – он подготовился идеально. Ружье стреляет только раз, и он рассчитал свой выстрел с точностью до миллисекунды.
Кирилл много раз перечитывал знаменитые «Письма Лиснера». Ему казалось, что здесь каждому слову, каждой букве отведена своя роль. Иначе как объяснить, что эти коротенькие и простые послания распространялись по сетям, как вирусы. Может, секрет как раз в простоте? В немногословии? В искреннем желании разрешить проблему, а не искать виновных?
Лиснер так и говорил: бесполезно искать виноватых. Человечество зашло в тупик, надо это признать. Пока мы не увидим перед собою стену, мы не сможем ее перепрыгнуть. Надо что-то менять и меняться самим. И это не просто слова – способ есть. И нужно не так уж много: готовность услышать, понять и двигаться всем в одном направлении.
Семь писем день за днем транслировали практически одно и то же, и через неделю люди с разных концов мира взирали на Лиснера как на оракула. А еще они увидели ту самую стену и готовы были в едином порыве ломать ее общим лбом. И главное – в массе своей они поверили, что это нетрудно, все получится. К концу недели Волна отчетливо сбавила обороты.
И что за панацею выдумал Лиснер?
Кирилл окунулся в изучение вопроса через шестнадцать лет после «Проекта Лиснера», он и без того прекрасно знал, какова нынешняя система. В основе Проекта лежала всего лишь реформа образования, к тому же, как любил повторять отец, не слишком оригинальная по сути. Но Кирилл не поленился поднять изначальный текст Проекта, досконально в нем разобрался и до сих пор испытывал восхищение, рассматривая переливающуюся искрами манящую обертку, в которую Лиснер завернул свое детище.
Так же просто и увесисто, как в своих Письмах, он говорил о призвании, о том, что человек не является чистым листом, на котором можно писать что угодно, и в «специальном приложении» подтверждал это совершенно нереальной по силе статистикой восемнадцатилетних исследований. Он играл на эмоциях публики попроще и тут же разжевывал для подозрительных интеллектуалов: смотрите, никакой мистики, все красиво, научно, обоснованно. Решетка сознания в Проекте упоминалась тоже, но мельком, хотя в специальной части ей отводилось много места. То есть подтверждению ее существования.
Потом, зачитываясь работами Лиснера, Кирилл понял, что более всего ученого занимала именно пресловутая решетка. Ее наличие усиленно пытались подтвердить еще в конце двадцатого столетия, но робкие попытки хоть как-то объяснить «беспроводной» дрейф идей и событий всегда заканчивались сокрушительным поражением. Карл Лиснер убедительно, на языке математики, доказал: она существует, и Волна – не что иное, как следствие, объективный процесс, бороться с ним бесполезно. Больны не отдельные люди, болен мир, человечество. Жить по-старому невозможно. Почему? А разве они не писали, не рассказывали, не упрекали, не пытались предупредить? «Надоело», «нет смысла», «все равно». Им нечем было зацепиться за жизнь, они утратили интерес. И тем еще больше раскачали зловещий маятник.
