Ксения Медведевич - Ястреб халифа
За спиной раздались тяжелые шаги и шелест семи слоев шелка. Со вздохом аль-Ханса опустилась на подушки – на шестом десятке ее стал мучить ревматизм. И принялась разматывать парадный хиджаб. Рабыни кинулись к ней на помощь – откалывать бриллиантовые заколки под подбородком и надо лбом, развязывать шелковые шнуры у талии и под грудью. Аль-Ханса сердито их оттолкнула и, звеня браслетами, похлопала в ладоши – убирайтесь, мол.
Девушки в испуге шарахнулись и забились за колонну, у которой только что сплетничали завистливые невольницы.
– Город окружен, – тихо сказала аль-Ханса дочери.
– Дорога на Гарнату перекрыта? – быстро спросила Айша.
– Увы, да, – мать мрачно кивнула.
Нахмурившись, аль-Ханса вынула шпильки и позволила длинным, еще тяжелым косам упасть на плечи. В последние месяцы в матушкиных волосах прибавилось седины, с горечью подумала Айша.
Кто бы мог подумать: вот так, на склоне лет, лишиться всего – супруга, дома, власти, родичей, даже самой безопасности и мира над головой. Она, Айша, еще молода – но каково ее матери?
Аль-Ханса вынесла страшную неделю бегства из Куртубы безропотно, хотя им пришлось раздать погонщикам и бедуинам почти все драгоценности. Женщины не останавливались отдохнуть в караван-сараях: Айше всюду чудились ощупывающие, злые взгляды людей из Басры. В Вад-аль-Асте они, уступая просьбам младшей сестры, остановились в доме купца, вольноотпущенника Умара. У одиннадцатилетней девочки начались месячные, а Айша знала, что у Шурейры они протекают тяжело и болезненно. Таруб, мать девочки, тоже чувствовала себя неважно. Трястись в паланкине на спине верблюда, да еще и по горным тропам, обеим женщинам было невмоготу. Айша до сих пор проклинала себя за мягкосердечие: теперь об участи сестренки, тети Таруб и трех рабынь она могла лишь догадываться. И молиться, чтобы басрийцы оценили происхождение и воспитание женщин и продали их в хороший харим. Сейчас бы их всех везли в хурджинах, со скрученными руками и с кляпами во рту – если бы не хорошее ночное зрение Айши. Она подскочила тогда на подушках, словно что-то ее толкнуло, и отодвинула циновку, закрывавшую выход в сад. Среди жасминовых кустов крались мужские тени. Шурейра не смогла бежать быстро, бедняжка, а мать и верные служанки ее не бросили. Когда верблюды быстрой иноходью уносили их от дома предателя, Айша слышала, как рыдает в своем паланкине аль-Ханса, призывая Всевышнего сжалиться над молодой наложницей и ее бедной дочкой. А в ушах у нее стояли крики сестры: «Помогите! Айша! Мама-аа! Помогите!» А потом крики оборвались – видимо, Шурейре зажали рот. Айша поклялась, что разыщет сестру и тетю Таруб во что бы то ни стало. Сестру – и купца. Купца кастрирует, причем прикажет «сбрить» все, а его толстуху-жену и всех четверых детей отправит на рабский рынок. Предатель.
Мать тяжело вздохнула за ее спиной:
– Говорят, что вчера вернулся… этот.
Аль-Ханса никогда не называла нерегиля по имени.
– Значит, скоро они начнут штурм, – мрачно отозвалась Айша.
– Да, – не менее мрачно согласилась с ней пожилая женщина.
– Что с дорогой на Малаку? – нахмурилась девушка.
– А вот ее только патрулируют, – отозвалась аль-Ханса. – Кому из Бени Умейя придет в голову бежать в земли Сегри?
– Нам нужно покинуть город не позднее завтрашней ночи, – очень тихо сказала Айша и взяла маму за руку.
Аль-Ханса ахнула:
– Доченька… да как же мы?..
– Исбилья падет, – еще тише сказала девушка. – Альмерийа пала, падет и Исбилья.
Она не отрывала взгляда от спин красных рыбищ, медленно проплывающих в толще зеленой воды. Мать пригнулась к ее плечу и еле слышно выдохнула:
– Но… На совете сказали, что город держится и что нерегиль – да будет он навечно проклят Всевышним! – вернулся раненый и опозоренный, халиф приказал его высечь… Откуда ты знаешь?..
В ее шепоте звучал страх. Страх перед будущим – но и страх перед ней, Айшой. Ее предчувствий боялись все – потому что Айша умела видеть будущее. Настоящее будущее. Будущее, которое всегда сбывалось. И чужое прошлое тоже не было для нее тайной. Зейнаб, вторая жена отца, в лицо звала ее ведьмой.
На вопрос матери не было ответа. Как можно объяснить это человеку, который ни разу не чувствовал резкой головной боли от блика света на воде. Отблеска драгоценного камня в свете свечи. От солнечного зайчика, пойманного братишкой в зеркало. И страшного потока цветов и образов, врывающегося в разум вслед за бликом.
Как объяснить это человеку, ни разу не просыпавшемуся из одного кошмара в другой, когда ты думаешь, что наконец-то проснулся, но на тебя из сумеречного тумана снова выходит она – бледная черноволосая женщина то ли в белом платье, то ли с белыми длинными крыльями.
Про женщину Айша не рассказывала никому – даже матери. И молчала в ответ на суматошные вопросы мамы и кормилицы: что тебе снилось, доченька, что ты так кричала? Плохой сон? Очень плохой сон, мама. Мертвая женщина подходила совсем близко и грозила длинным белым пальцем – молчи, мол. И улыбалась бледными бескровными губами. Тогда Айша видела, что рот у нее забит землей, а из уголка губ течет кровь и капает, капает на белое оперение…
Вчера ночью женщина показала ей пожар на холме: пылали предместья какого-то города – и высокая аль-кассаба на обрывистом склоне. Айша узнала ее: зубцы громадных, слитых в единый мощный массив башен Альмерийа ни с чем нельзя было перепутать. Изгибающаяся вдоль обрыва стена между восьмиугольником Птичника и высоченной башней Свечки разгораживала две стены пламени – горела крепость, горела медина. В черных проемах галерей на самом верху метались люди – и бросались вниз, один за другим прыгали на срывающиеся страшной кручей, поросшие соснами скалы. Люди не хотели гореть заживо и умирали – изломанные, растерзанные, расплющенные на окровавленном камне.
– Айша, я так не могу… Я не знаю, кому верить!..
– Спроси у Зарифа, – бесцветным голосом откликнулась она.
Кравчий Абд-аль-Азиза, смазливый мальчишка, с которым эмир уединялся после каждой утренней попойки, за изумруд или сапфир мог рассказать все. От гуляма узнавали, кому эмир сегодня ночью раздвинул ноги и какие вести Абд-аль-Азизу принесли тайные гонцы и осведомители. Говорили, что у эмира много странностей, и среди них есть одна большая – пристрастие ласкать гулямов в присутствии других мужчин. Так что Зариф если и не видел – во время таких приемов ему частенько приходилось стоять на четвереньках, со спущенными шальварами и с уткнутой в подушки головой, – то уж слышал абсолютно все, что подданные эмира имели сказать своему господину.
Айша сняла с запястья старинный тяжелый браслет с эмалевыми медальонами – белые цапли Абер Тароги вышагивали среди зеленых метелок камыша – и протянула матери. Та отшатнулась:
– Я не могу! Это подарок твоего отца!
Девушка упрямо мотнула головой:
– За меньшее, чем семейная драгоценность Бени Умейя, Зариф не разговорится. У нас больше не осталось ничего по-настоящему ценного, мама.
Аль-Ханса всхлипнула, но быстро взяла браслет и увязала его в платок.
… Ко второй страже она вернулась. Со стоном плюхнулась на подушку и прошипела:
– Тьфу ты пропасть. Знаешь, Айша, есть такая поговорка: когда шайтан не знает, что делать с хвостом, он бьет им мух. Так вот паршивый сын Зейнаб тоже не знает, что делать с хвостом, и занимается после обеда мальчишками. Мне пришлось ждать, пока он не закончит с Зарифом, и я спряталась за кипарисами в Известковом дворе.
– Мама! – ахнула Айша.
Известковый двор – как и примыкающая к нему площадь Охотников – находился на мужской половине. Женщину, которая без разрешения господина покинула харим, полагалось сечь розгами – двадцать ударов левой рукой, двадцать ударов правой. Семейные наставления предлагали избегать излишней суровости и стегать по спине виновной, зажав под мышкой Книгу Али: верующему необходимо брать пример со Всевышнего, а Он милостивый, прощающий.
– А что делать? – сдавленно отозвалась аль-Ханса. – Это стоило риска быть выпоротой, дочка. Ты оказалась права.
Айша обернулась и посмотрела матери в лицо. Она не ошиблась – по щекам аль-Хансы текли слезы.
– Он… взял город. С четырьмя тысячами воинов он завладел Альмерийа, – мать овладела собой и вытерла платком лицо.
Возможно, ей придавала сил ненависть к нерегилю.
– Он вышиб ворота в нижней стене – безо всякого тарана. Только колдовством, – горло аль-Хансы сжимало горе – в Альмерийа жила ее семья: брат, сестры, племянники.
Жила. Теперь уже не живет.
Айша знала, что сейчас услышит. Мертвая женщина из ее сна плясала над тлеющими угольями и хохотала – а надо рвом кружили стервятники. Над уводящей из города дорогой стояла пыль: по ней гнали несчастных, понуривших головы людей, связанных веревками за шеи.
