Стивен Эриксон - Память льда. Том 2
Остряк чувствовал каждую свою мышцу, каждую связку и кость, мог сосредоточиться на каждой отдельно от других, достигая такой пространственной чувствительности, которая делала контроль абсолютным. Он смог бы идти по лесной подстилке совершенно беззвучно, если бы захотел того. Он смог бы застыть, затаив дыхание, и стать совершенно неподвижным.
Но перемены, которые ощущал даруджиец, были куда глубже этих физических проявлений. Поселившаяся в нём жестокость принадлежала убийце. Холодная и безжалостная, без сочувствия или сомнения.
И это понимание пугало его.
Смертный меч Тигра Лета. Да, Трейк, я чувствую тебя. Я знаю, что ты из меня сделал. Проклятье, мог хотя бы спросить.
Остряк посмотрел на своих последователей, понимая, что именно этим они и были. Последователи, его собственные Присягнувшие. Ужасная правда. Среди них Скалла Менакис — нет, она не принадлежит Трейку. Она выбрала Старшего бога Керули. Хорошо. Если бы она преклонила передо мной колени, мы бы думали не о религии… и насколько же это вероятно? Ох, женщина…
Почувствовав его взгляд, Скалла посмотрела на него.
Остряк моргнул.
Она подняла брови, и даруджиец понял её тревогу, которая ещё больше его изумила — единственный ответ на тот ужас, который вызывал у него прячущийся внутри жестокий убийца.
Скалла помедлила, затем подошла к нему.
— Остряк?
— Да. Такое чувство, что я только что проснулся.
— О, похмелье сказывается, уж поверь.
— Что тут происходит?
— Ты не знаешь?
— Думаю, знаю, но не уверен — в себе, в своих же воспоминаниях. Мы обороняли дом, и дело повернулось страшней, чем грязь у Худа на сапогах. Ты была ранена. Умирала. Тот малазанский солдат вылечил тебя. А это Итковиан, и жрец только что у него в руках рассыпался в пыль… боги, ему бы надо было помыться…
— Храни нас Беру, это и правда ты, Остряк. Я уже думала, что я… что мы потеряли тебя.
— Похоже, часть меня потеряли, женщина. Все мы.
— С каких это пор ты стал религиозным?
— Шуточки Трейка. Я не такой. Он сделал ужасный выбор. Покажите мне алтарь, и я скорее помочусь на него, чем поцелую.
— Возможно, тебе придётся его целовать, так что я бы всё делала в обратном порядке.
— Ха-ха. — Он встряхнулся, шевельнул плечами и вздохнул.
Это движение заставило Скаллу еле заметно отпрянуть.
— О, это было слишком по-кошачьи, на мой вкус, — мускулы заиграли под полосками.
— Зато очень даже приятно. Заиграли? Подумай о новых… возможностях, женщина.
— Размечтался, болван.
В привычных шутках звенела хрупкость, и они оба это чувствовали.
Скалла замолкла на мгновение, после выдохнула сквозь зубы.
— Бук. Похоже, его больше нет.
— Нет, он жив. Описывает круги над нашими головами прямо сейчас. Вон тот перепелятник — подарок Керули, чтоб помочь следить за Корбалом Брошем. Он теперь одиночник.
Скалла посмотрела в небо, упершись руками в бёдра.
— Это просто прекрасно! — Она бросила ядовитый взгляд на Керули, стоявшего сбоку — незаметного, прячущего руки в рукавах, тихо наблюдающего за происходящим. — Все получили благословение, кроме меня! Ну и где справедливость?
— Ты ведь и так уже благословлена несравненной красотой, Скалла…
— Ещё одно слово — и я отрежу тебе хвост, клянусь.
— У меня нет хвоста.
— Вот именно. — Она посмотрела на него. — Послушай, нам нужно кое-что уладить. Есть у меня ощущение, что для нас обоих возвращение в Даруджистан — не вариант, по крайней мере, в ближайшее время. Так что теперь? Каждый пойдёт своим путём, жалкий старикашка?
— Не спеши с этим, женщина. Посмотрим, как тут всё устроится…
— Простите.
Оба повернулись на голос и обнаружили, что к ним присоединился Рат’Трейк.
Остряк сердито посмотрел на жреца.
— Что?
— Мне кажется, нам нужно многое обсудить с тобой, Смертный меч.
— Пусть тебе кажется что угодно, — ответил даруджиец, — но я уже объяснил Усатому, что я — плохой выбор…
Рат’Трейк словно подавился.
— Усатому? — негодующе выплюнул он.
Скалла рассмеялась и похлопала жреца по плечу.
— Очень почтительный ублюдок, правда?
— Я никому не кланяюсь, — прорычал Остряк. — Включая богов. И если это поможет, я хоть сейчас соскребу эти полоски со своей шкуры.
Жрец потёр повреждённое плечо, свирепо посмотрел на Скаллу из-под кошачьей маски. Когда Остряк заговорил, он снова повернулся к даруджийцу.
— Эти вещи вообще не обсуждаются, Смертный меч. Ты — то, что ты есть…
— Я — капитан караванной охраны, и в этом — весьма хорош. Когда трезв, разумеется.
— Ты — мастер войны, во имя Владыки Лета…
— Назовём это увлечением.
— Чем?!
До них донёсся смех. Капитан Паран, всё ещё склонившийся над Итковианом, смотрел в их сторону и хорошо слышал весь разговор. Малазанец ухмыльнулся Рат’Трейку:
— Никогда не получается так, как должно бы, правда, жрец? В этом наша, человеческая слава, и вашему новому богу стоит с этим смириться, да поскорее. Остряк, продолжай играть по своим правилам.
— Иначе и не собирался, капитан, — отозвался Остряк. — Как поживает Кованый щит?
Итковиан взглянул на него.
— Всё в порядке, сударь.
— Это ты соврал, — заметила Скалла.
— И тем не менее, — произнёс Кованый щит и медленно выпрямился, опершись на плечо Молотка.
Остряк посмотрел на сабли в своих руках.
— Подери меня Худ, — пробормотал он, — они стали совсем уродливыми.
Он вогнал клинки в потрёпанные ножны.
— Ты не должен выпускать их из рук, пока война не закончится! — встрял Рат’Трейк.
— Ещё одно слово, жрец, — проговорил Остряк, — и закончишься ты.
Никто больше не вышел на площадь. Капрал Хватка стояла вместе с остальными «мостожогами» в начале улицы, пытаясь понять, что происходит. Вокруг кипели разговоры, солдаты, согласно освящённой временем традиции, пытались понять значение жестов и неслышных разговоров посланников на площади.
Хватка осмотрелась.
— Дымка, ты где?
— Тут, — ответила та из-за плеча капрала.
— Почему бы тебе не проскользнуть туда и не узнать, что происходит?
Дымка поёжилась.
— Меня заметят.
— Да ну?
— Кроме того, мне это не нужно. Мне ясно, что происходит.
— Да ну?
Дымка насмешливо скривилась.
— Ты вместе с браслетами и голову свою отдала, капрал? Никогда прежде не видела, чтоб ты так на всё с отвисшей челюстью пялилась.
— Да ну? — повторила Хватка, на этот раз угрожающе. — Продолжай в том же духе и пожалеешь, солдат.
— Объяснить? Хорошо. Вот что, как мне кажется, я вижу. У «Серых мечей» тут было какое-то личное дело, которое они закончили, только вот оно едва не разодрало их командира на куски. Но Молоток, полагаясь на Худ знает какие силы, поддержал его, хотя я думаю, что именно капитан вернул этого человека из мёртвых. И — нет, я никогда не думала, будто Паран на такое способен, а если мы в последнее время и подозревали, что он — не просто бесхребетный офицер-аристократ, то только что видели доказательства. Но я не думаю, будто это плохо для нас — он нам не вгонит меч в спину, капрал. Скорей уж станет между таким клинком и нами. А насчёт Остряка — похоже, он только что очухался и жрец Трейка этому не рад, но остальным всё равно, поскольку иногда улыбка — это именно то, что нужно.
Хватка что-то проворчала в ответ.
— И наконец, после всего этого, — продолжила Дымка, — настало время Хумбролла Тора и баргастов…
Хумбролл Тор высоко поднял топор и двинулся к воротам Пленника. Вожди, поплечники и поплечницы, выйдя из рядов собравшихся племён пересекли площадь по зову могучего воина.
Тротц протолкался через компанию «мостожогов» и остановился рядом.
Хватка фыркнула, глядя ему в спину.
— Он идёт на встречу со своими богами, — прошептала Дымка. — Не откажи ему в этом, капрал.
— Будем надеяться, там и останется, — ответила та. — Видит Худ, командовать он не умеет.
— А капитан Паран — умеет, — сказала Дымка.
Хватка посмотрела на спутницу и пожала плечами:
— Ну, думаю, умеет.
— Может, стоит прижать Мураша, — негромко продолжила Дымка, — и остальных, кто последнее время нёс ерунду…
— О да, прижать. А потом избить до бесчувствия. Это похоже на план, Дымка. Найди Дэторан. Похоже, у нас тоже есть личное дело, с которым нужно разобраться.
— Ну, кажется, голову ты всё-таки не отдала.
Хватка снова ответила ворчанием.
Дымка скользнула назад в толпу.
Личное дело. Мне нравится, как это звучит. Мы их тебе приструним, капитан. Видит Худ, это меньшее, что я могу сделать…
Острый взгляд кружившего над головами ястреба не упустил ничего. День близился к концу, тени удлинялись. Клубы пыли на западной равнине говорили об отступающих паннионцах, которых по-прежнему гнали на запад барахны Хумбролла Тора.
