Алёна Харитонова - Жнецы Страданий
Как страшно она лежит. Как вывернута шея, как раскинуты ноги в коричневых холщовых штанах. Прямо на снегу. Ей же холодно. И сугроб напитался кровью. Еще парящей, еще дымящейся. И карий глаз повернутого в профиль бледного лица смотрит в пустоту, только веко с изогнутыми черными ресницами слегка подрагивает.
– Она жива!
Он вскинулся, думая, что вот сейчас-то все точно кинутся, все эти люди, взявшие их в плотное кольцо.
Никто не шевельнулся.
– Она умерла, Тамир. Это называется агония. – Донатос присел на корточки рядом. – Видишь, – будничным голосом сказал он, – пальцы слегка дрожат. Но она мертва.
Выученик обвел креффов расширившимися глазами.
Каменное лицо Майрико казалось белее обычного. Белее даже Айлишиного.
Ихтор смотрел единственным глазом куда-то в пустоту. Губы плотно сжаты. Бьерга глядела со всепонимающей грустью. Клесх. Спокойный. В глазах мелькнуло было что-то похожее на сочувствие. И погасло. И только Нэд возвышается среди них всех, словно утес. А лицо, как грозовая туча.
– Она расшибла голову о камень, Тамир, – негромко сказал Ихтор.
Послушник снова обвел всех полубезумным взглядом, а потом, поняв, что никто – никто! – не поможет, стал медленно стаскивать с себя кожух.
Парень укрывал тонкое остывающее тело, чтобы никто больше не глазел, каким безобразным сделала его смерть. Одежа была коротка. Он укрывал голову, а ноги оставались на виду. Наконец, поняв всю тщету своих стараний, юноша замер, прикрыв глаза.
На плечо мягко легла чья-то теплая ладонь.
И черный короткий тулуп ратоборца прикрыл разбросанные тонкие ноги в стоптанных валеных сапожках.
– Идем. – Лесана мягко потянула его за руку. – Не сиди на снегу. Застудишься.
Тамир посмотрел на нее не узнавая.
Ничего не изменилось. Просто не стало на свете застенчивой девушки с мелкими кудряшками. И по-прежнему в мире зима, по-прежнему холод, и можно застудиться, если долго сидеть в сугробе. Можно заболеть. Можно даже сгибнуть… Да! Ведь этого права никто у него не отнимет, ведь…
– Ныне же ее в мертвецкую, – раздался голос Нэда. – Не упокаивать, не хоронить. Сковать резами. На ней будут учиться. Раз уж ума не хватило жить, значит, хоть после смерти послужит Цитадели.
– Глава, – возразил Ихтор, – стоит ли? Дозволь упокоить с миром. Многие ее знали…
– Знали? – Нэд обвел креффов таким испепеляющим взглядом, что казалось, огнем вспыхнуть должен каждый. – Стало быть, многие тут знали, что послушница с башни сигануть хочет, и молчали?! А коли нет таких, значит, все вы ей были чужими. А она вам. Каждому. Никто не ведал, что в голове ее бродит. И в душу не лез. Стало быть, не знали вы ее. В мертвецкую.
С этими словами он развернулся и ушел, оставив Тамира горбиться под тяжестью упавших обвинений.
– Идем. Идем, холодно, – мягко уговаривала его Лесана, увлекая обратно к воротам Цитадели.
Он брел следом, как стреноженный конь – куда ведут, туда идет. И думал об одном лишь: неужели завтра он ее не увидит? И послезавтра? И через седмицу? И через месяц? И через год. Никогда? Он будет мужать, а потом стариться, а она навсегда останется юной девушкой. И с годами ее образ сотрется из памяти, останется только имя… Даже горечь, наверное, притупится. Ведь все забывается. Все, что невозможно увидеть ни завтра, ни послезавтра, ни через седмицу…
Парень остановился, уткнулся лбом в щербатую холодную стену Цитадели и глухо закричал.
Лесана прежде не слышала, чтобы человек кричал так надрывно и тихо. Он не то стонал, не то хрипел, и трясся с головы до пят, сминаемый горем. Хотелось подойти, обнять, но… Она знала, Тамир ни от кого сейчас не примет объятий, слишком памятны еще были те – другие, которые дороже всех прочих и в которые уже не пасть. Никогда.
Мало-помалу отчаяние выплеснулось из парня, подруга снова подхватила его под руку и медленно повела в Цитадель. Хотелось сказать что-то ласковое, утешительное, но она не знала таких слов, какими можно утешить в потере любимого человека, поэтому молчала, безмолвно глотая слезы и всхлипы. Жалко было обоих. Но отчего-то именно по живому Тамиру, а не по умершей Айлише горше всего страдало сердце.
– Нельзя так, чтобы ее – раздетую, в мертвецкой… ножами резали.
Голос его охрип до свистящего шепота.
– Нельзя.
Лесана кивнула, соглашаясь, и робко напомнила:
– Смотритель Нэд… резы….
– Плевал я на него! – яростно проорал молодой колдун.
Ученица Клесха испуганно повисла у него на плече.
– Тише, тише!
– Плевал я на него, – уже спокойнее повторил парень. – Ее похоронить надо, чтобы все по-людски. А он, ежели хочет, так, когда сам загнется, себя может целителям на вразумление завещать. Ее не дам.
– Так что делать-то станем? – жалобно спросила Лесана, и только тут он заметил, какое у нее заплаканное, опухшее от слез лицо и сколько боли в глазах.
– Не знаю. Буду думать. Вечером приду, скажу.
Девушка кивнула и направилась к выходу.
– Лесана…
– А? – Она поспешно обернулась.
– Почему? – Его голос дрожал.
Послушница подавила рвущееся из груди рыдание, подошла к нему – такому потерянному, такому взрослому, – опустилась рядом на колени и ответила:
– Тамир, иногда кажется, будто мир вокруг мертв. А на самом деле мертвы мы сами. Все вокруг живое. Только у нас в душе что-то замирает и будто не может пробудиться. Что-то умерло в ней. Наверняка тому были причины. Но все они жили только в ее сердце. Ты ни в чем не виноват.
Ей хотелось крикнуть ему в лицо, что виновата только она – Лесана! Ведь это она – девка, ей следовало болтать с подругой по душам, плакаться о бедах. А она, дура, все всегда держала внутри, не пуская тихую лекарку в свои горести. И та, разбившись об эту ледяную стену, сама стала молчаливой, угрюмой и такой же одинокой.
Невысказанная, неразделенная боль – вот что ее убило. А какая боль – кто же теперь узнает. Видать, сильная. Сильнее жизни, сильнее любви.
Слезы катились по лицу, когда Лесана шла к себе в покойчик. И девушка знала: от острого, гложущего нутро чувства вины не избавиться ей уже никогда.
8
Креффы поднимались на верхние ярусы в покои Нэда в тишине.
Грозу предчувствовал каждый, но никому не хотелось навлечь на себя первые молнии. Глава Цитадели на расправу был скор и жесток. Под горячую руку перепасть могло и правым, и виноватым, и всем без разбору.
В зале рдел углями очаг и широкие лавки манили присесть, но обережники остались стоять вдоль стен, словно нашкодившие выученики. Ждали, когда, наконец, грянет.
Смотритель крепости словно не чувствовал общего напряжения; медленно подошел к очагу и застыл, о чем-то размышляя. Волны едва сдерживаемого гнева расходились по покою.
Майрико стояла наособицу от остальных креффов и терпеливо ожидала справедливой кары. Не хотелось, чтобы гнев Нэда обрушился на кого-то еще, но участь, которую Глава наверняка уже уготовил ослушнице, страшила, заставляя сердце заходиться в груди. И никак не оправдаешься. Виновата.
Хранители, как же гнетет молчание! Хоть бы уже заговорил, требуя ответа и обвиняя, а то от этой звенящей тишины еще тошнее. Но старший крефф молчал. Молчали и остальные. Это-то безмолвие и было поганее самой страшной хулы.
Первой не выдержала Бьерга. Колдунья мягко шагнула к смотрителю и нерешительно положила руку на его напряженное плечо.
– Нэд, послушай… – Впервые ее резкий насмешливый голос звучал робко и просительно.
Договорить ей не дали.
– Если дорожишь языком, сегодня будешь молчать. Иначе пожалеешь не только о том, что тридцать весен назад не ушла из Цитадели, но и о том, что умеешь говорить.
Женщина отшатнулась, будто ее ударили, и отступила в сторону, поджав губы.
– Садитесь все, нечего тут переминаться, как срамники перед молельником. – Глава повернулся к креффам.
Те послушно стали занимать места на лавках. Стоять осталась одна Майрико. Она сесть не осмелилась и теперь застыла, боясь лишний раз вздохнуть. Глава одарил целительницу тяжелым взглядом.
– Ну, поведай нам, куда ты смотрела, что не видела, как у тебя под носом будущий крефф рассудком стала скудной? Как вышло так, что девка с башни шагнула?
Эти вопросы, ответов на которые у лекарки не было, стегали ее, словно пощечины. Как объяснить, почему она не заметила перемен в выученице? Как повиниться в том, чего и сама не поняла? Девка вроде пообвыклась, успокоилась, будто бы даже приняла свою суть. Как вышло так, что все это оказалось ростками безумия? Какие слова оправдания найти, если кругом виновата? Не смогла, не успела, недоглядела… А что еще страшнее – не уберегла.
– Что молчишь? – пророкотал смотритель. – Как хвалить ее, так соловьем пела, а теперь и словечка выдавить не можешь? Уж не зря ли я тебя креффом поставил, если ты такому Дару сгинуть дала? Может, посидеть тебе лет с пяток в каком-нибудь захолустье в сторожевой тройке – чирьи на задницах посводить? Хотя тебя к людям нельзя подпускать. Может, к скотине приставить? Будешь отелы принимать да за опоросами следить?
