Елена Самойлова - Змеиное золото. Лиходолье
Я попятилась от гранитной плиты, с виду мертвой и холодной, но каким-то образом поглотившей живого человека, и потянула Искру за собой, к ближайшему костру, оставаясь рядом с ним и вслушиваясь в тишину окружающей нас степи.
Тревога немного улеглась лишь с первым лучом солнца, вызолотившим степь. Кажется, что пока мы не окажемся в Огнеце, я буду очень плохо спать по ночам…
Глава 8
Утром в караване только и было разговоров, что о невидимом жнеце да о гранитной плите, ставшей гробом для веселого молодого возницы, на чье место пришлось усесться нанявшему парня торговцу. Правил лошадьми он из рук вон плохо, сразу видно, что дело это для немолодого, раздобревшего на сытой жизни мужика нелегкое и непривычное, но что поделать. Нанять с собой второго помощника, помимо Весия, торговец поскупился, понадеявшись на великий славенский «авось» и на то, что молодого парня лихая беда обойдет стороной. В итоге пришлось, тихо ругаясь под нос, садиться на возничью лавку самому. Впрочем, торговец надеялся нанять кого-нибудь в ближайшей деревне, до которой оставалось каких-то несколько верст. Позади – заросшие травой две версты «проклятой» дороги с разбросанными по обочине осколками гранитных плит и выглаженными временем булыжниками, и люди, выехавшие на укатанный десятками телег и подвод торговый путь, наконец-то повеселели.
– А сказывают, будто бы этот самый жнец, которого мы слышали ночью, – это сама смерть, что бродит по степи. – Ховрина, в телегу которой я перебралась со всем добром рано утром, подняла на меня чуточку настороженный взгляд от недовязанного чулка. После того как я на глазах у половины лагеря прыгнула в костер и принялась танцевать на угольях, смотрели на меня, как на настоящую ромалийскую ведьму. На ту, что в воде не тонет и в огне не горит, способную одним взглядом как исцелить смертельно больного, так и уложить в могилу молодого и здорового. И относиться стали соответственно – с опаской и почему-то необъяснимой надеждой. Будто бы одним своим присутствием «зрячая» ромалийская женщина могла сделать путь через лиходольскую степь вдвое легче и безопасней. – Если слышен ночью этот посвист, значит, утром кого-нибудь недосчитаются. И в этот раз сбылась примета.
Я неопределенно пожала плечами, продолжая тасовать нагретые теплом моих ладоней деревянные пластинки-тарры. Рано утром, когда только-только рассвело, а караван неторопливо вытягивался в цепочку, выезжая на дорогу, ко мне подошел Искра, державший в опущенной руке чуть испачканный сажей Ровинин посох. Харлекин помог мне взобраться на коня впереди себя и, пока мы ехали неспешным шагом в хвосте каравана, рассказал, что он видел ночью за пределами лагеря. А точнее, чего он не видел. По словам Искры, выходило, что стоило ему ступить за границу света от костра, как он словно провалился в самую густую тень, какую только можно себе представить. Не видно было почти ничего, только едва подсвеченные серебром метелки ковыля, а ярко освещенный лагерь словно пропал. А тут еще жнец этот – харлекин не видел, что это было, только слышал свист вспарывающего воздух лезвия, шелест падающей на землю срезанной травы, да шум крови в ушах. Больше ничего. От смерти его спасла только нечеловеческая ловкость и чутье: он едва успел дернуться в сторону, когда мимо него будто прокатился тяжелый мельничный жернов, утыканный острейшими лезвиями, срезавшими волосы на виске, скользнувшими по уху и превратившими в лохмотья рукав рубашки. Хуже было другое: крутанувшись в сторону, Искра понял, что не может определить, в какой стороне лагерь, хоть и помнил, что отошел от него всего на несколько шагов. Трава, едва-едва подсвеченная каким-то неживым серебристым сиянием, идущим как будто из-под земли, колыхалась, сбивая с толку и не давая ни единого ориентира. Запахи смазались, пропали; воздух, по-весеннему теплый, казался вымороженным, выхолощенным, и отыскать собственные следы Искра также не мог.
Если бы не выкатившееся невесть откуда огненное колесо, подпалившее метелки ковылей, харлекин так и топтался бы на месте, пытаясь понять, в какую сторону ему возвращаться. Но стоило ему встать на пахнущую горелой травой тропинку, как в ее конце, всего в двух шагах он увидел вначале краешек тележного колеса, а потом и пляшущую на алых от жара углях босоногую девицу с повязкой на глазах. Он тогда и рванулся вперед, едва удержавшись в человечьем облике, потому что тропинка быстро гасла, исходя белесым дымком, и лагерь будто бы тускнел, таял в накатывающей со всех сторон мгле, как в черном тумане. Но стоило Искре добежать до костра, попутно сдернув меня с угольев, как наваждение схлынуло, а звенящий мельничный «жернов» прокатился мимо. Вряд ли жнеца спугнула ромалийская магия, скорее, по какой-то причине он не пожелал связываться с людьми. А может, просто наигрался и ушел прочь. Хорошо хоть, что стороной, а не сквозь лагерь, через людей…
Я подняла голову от тарр, с резким щелчком собирая их в стопку и глядя на притихшую Ховрину.
– Тетушка, а не найдется ли у тебя в поклаже веревки? – неожиданно поинтересовалась я. – Длинной такой, чтобы весь лагерь опоясать по кругу можно было. И колышков побольше, вроде тех, к которым шатры привязывают, чтобы ветром не опрокинуло? Тех, что у Искры в поклаже есть, не хватит.
– Веревка-то найдется, а вот колышков разве что из дров наколоть можно, если Фир позволит, – пожала плечами Ховрина, принимаясь за вязание. – А зачем тебе? Загон лошадям сделать хочешь, что ли? Так они у нас и без того не разбегаются.
– Зачаровать хочу попробовать, – вздохнула я, пытаясь отогнать навязчиво всплывавшую в памяти картину черного вала, накатывающего на степь с востока по мере того, как таял отблеск солнечных лучей за горизонтом. – Не защищены мы по ночам, никак не защищены. Костры, телеги – это все ерунда, я тебе как ромалийка скажу. Огонь отпугнет зверье, слегка отодвинет тьму – но не более того. Ночью даже круга из соли никто не сделал, чтобы нежить близко не подходила.
– Так это… дорогая нынче соль-то, – как-то испуганно пробормотала немолодая женщина, с беспокойством оглядываясь по сторонам, хотя днем в Лиходолье и бояться было особенно некого. – Кто ж ее разбрасывать на каждой ночевке будет? Это и мешка не хватит.
– А жизнь не дороже обойдется? – поинтересовалась я, пряча тарры в мешочек на поясе, на ощупь нашаривая в лежащей рядом дорожной сумке коробочку с мазью, подаренной дудочником, и аккуратно закатывая штанину. Колено при ходьбе уже почти не болело, отек спал еще утром, а вот синяк от Виковой трости оказался шикарным – сочным, густо-сиреневым, отзывающимся болезненными уколами на малейшее прикосновение. На него я и принялась аккуратно накладывать мазь, от которой вначале слегка припекало больное место, а потом по всему колену расплылась приятная прохлада. – Огонь отпугнет наиболее слабых, тех, кто посильнее, он только привлечет.
– Так на каждой телеге же оберег орденскими служителями вырезан. И борта холодным железом обиты, – возразила торговка. Спицы застучали быстрее, белесый шерстяной клубок дважды провернулся на полу, подпрыгнул и перекатился ближе ко мне.
– Что-то не слишком Весию помогли те обереги…
Какое-то время мы ехали молча. Ховрина отсчитывала петли, беззвучно шевеля губами, Настасья, оказавшаяся дальней родственницей бойкой торговки, штопала прожженную в нескольких местах женскую накидку – похоже, что вчера в лагере переполох все-таки был немалый, вот на расстеленную одежку и смахнули несколько угольков. Я машинально перебирала тарры и маялась бездельем – никакой «женской» работой я заняться не могла, а на коня Искра меня больше не брал, поскольку его, как «орденского служителя», позвали в самое начало каравана – высматривать беду и проверять безопасность дороги перед неторопливо едущими телегами.
Скучно, тоскливо. Степь, раскинувшаяся по обе стороны от дороги, угнетала своим однообразием – если раньше, у реки, это были луга, поросшие высокой травой вперемешку с яркими цветочными венчиками, то сейчас это было сплошное зеленое озеро. Солнце с каждой минутой палило все жарче, ветерок, приятно обдувающий лицо с раннего утра, как-то незаметно ослабел, а потом и вовсе пропал – вот тогда-то и раздался высокий, звонкий звук рога. Одна долгая нота, затем короткая пауза – и еще один гудок, отрывистый и низкий.
– Поселение впереди, – с облегчением выдохнула Ховрина, пряча недовязанный чулок со спицами в дорожный мешок. – Рановато что-то, обычно мы к Пшеничной Заломе только под самый закат приезжали, да и то если налегке. С таким длинным хвостом, как сейчас, мы еще день ехать должны были бы.
– Может, новую деревеньку поставили? – предположила я, нетерпеливо ерзая на месте и провожая взглядом охранителя, скачущего в хвост каравана, чтобы предупредить об остановке. – Долго, что ли, степняцкие шатры поставить?
