Елена Самойлова - Змеиное золото. Лиходолье

Я только фыркнула.

– И показывать – тоже.

– Хватит разговоров. – Недовольный гомон разом перекрыл хорошо поставленный голос старшего караванщика, того, кто и собрал торговцев в этот переход от реки Валуша до морского порта на юге, за лиходольской степью.

Трудно было поверить, что в этом низкорослом, коренастом мужчине лет пятидесяти от роду, с густой, аккуратно подстриженной бородой и легкой проплешиной на макушке скрывается столь могучий, хорошо поставленный гулкий голос, который было слышно даже на самой последней телеге в караване. Фир – а именно так называли старшего караванщика и охранители, и торговцы – в молодости, сказывают, служил в славенских войсках то ли сотником, а то и тысячником. Успел и в простых вояках ноги оттоптать, и понаемничать вволю, а когда годы начали брать свое, подался водить торговые караваны через Лиходолье до Южного моря. От Чернореченской переправы до Риэннского порта и обратно, весной и осенью водил Фир и тяжело нагруженные телеги с товарами, и легкие повозки, а то и конные отряды охранителей, отправленные в Риэнну оберегать от вторжений южную границу Славении. И хорошо, сказывают, водил – брал не намного дороже, чем другие провожатые, но и людей уберегал лучше, и товары не пропадали почем зря. Странное, особое чутье было у этого человека – когда остановиться на ночлег, когда пуститься в дорогу, когда свернуть на объездной путь, чтобы беды не случилось. И редко случалось, чтобы это самое чутье его подводило.

Вот и сейчас – старший караванщик, единственный, помимо Искры, в чьем ореоле я не увидела и тени страха, окинул нас взглядом и убрал ладонь с тяжелой, окованной железом палки, висящей на поясе. Почему-то мечом Фир не пользовался – носил на поясе лишь широкий охотничий нож да две короткие палки, усеянные с одной стороны серебряными шишечками, а с другой – железными шипами. Следуя примеру старшего караванщика, охранители тоже опустили оружие, после чего Фир принялся наводить порядок в лагере – заново расставлять часовых, проверять костры и лошадей, которых согнали в небольшой загончик между телегами с дровами. Всем, кроме часовых, было велено ложиться спать, но покой в лагере восстановился не скоро, а нарушился раньше, чем я надеялась.

Казалось, что я только-только заснула, с грехом пополам устроившись на тонком соломенном тюфячке, который дала мне Ховрина, как меня снова трясли за плечо, пытаясь разбудить.

– Эй, гадалка! – Голос чужой, грубый. Сильные, жесткие пальцы до боли впились в плечо, тряхнули от души, так, что я ахнула, резко садясь на подстилке и растирая глаза сквозь шелковую ленту поперек лица.

– Что стряслось? – Я завертела головой, пытаясь отыскать взглядом Искру. Заметила алое с золотом сияние на другом конце лагеря, с облегчением выдохнула и посмотрела на разбудившего меня охранителя. Бледный, напуганный – лицо так и светится тревогой в серой предрассветной мгле.

– Надеемся, что ты скажешь. Идем, провожу.

Меня подхватили под локоть и повели к одному из костров, у которого уже толпились вполголоса переговаривающиеся люди. Охранитель, с некоторым трудом растолкавший собравшийся народ, остановился в шаге от затухающего костра, у которого валялась скомканная тряпка, больше похожая на чей-то плащ или одеяло. Опустился на колено, заставив меня сделать то же самое, и положил мои руки на тряпку, под которой ощущалось что-то твердое и холодное.

– Какая-то плита, – вполголоса пробормотала я, ощупывая старый, кое-где растрескавшийся камень. Попыталась откинуть скомканный плащ в сторону, но не тут-то было – кусок ткани в одном месте будто приклеился к каменной плите, не желая отделяться.

Нет, не приклеился.

Я всмотрелась повнимательнее, наклонившись пониже, – и на мгновение расплывчатые, едва заметные линии на шершавом граните сложились в единую картинку. Столь четкую и пугающую, что я невольно отпрянула, с трудом сдерживая подкатывающий к горлу тошнотворный, брезгливый страх.

– Поднесите поближе факел, – глухо пробормотала я, сдвигая в сторону плащ, середка которого была будто бы затянута в одну из трещин в камне – да там и осталась, застряв намертво.

– И зачем тебе? Ты ж слепая, – с вызовом прозвучал чей-то голос за спиной.

– Это не для меня. Это вам видеть надо. – Я сглотнула ставшую кислой слюну и провела ладонью по шершавой поверхности чуть теплой плиты. – Мне свет не нужен.

– Принеси. – Короткий приказ Фира разом пресек ненужные вопросы, и вот уже старший караванщик стоял рядом, держа надо мной факел.

– Хорошо вам видно? – тихо спросила я, глядя на черное угольное пятно по центру плиты. Провела по нему пальцем – действительно, самая обычная сажа. – Костер тут жгли, что ли?

– Да это… Весий разводил. – Я обернулась на голос, глядя на пузатого торговца, того самого, что согласился взять нас с Искрой в свою телегу. А Весий, получается, тот молодой парень, что сидел на месте возницы и расспрашивал, почему надо поворачивать у тернового куста. – Он сказал, что, видать, набрели на старую дорогу, вот тут плиты и валяются. Ведь каждый знает, что, если на камне развести огонь, а потом сдвинуть угли в сторону, всю ночь можно спать на теплом… Вот он и спал… на тепленьком. А потом пришли будить, чтобы к часовым направить, а его и след простыл, только плащ, которым он укрывался, и остался…

Торговец развел руками, а я глубоко вздохнула и медленно, с присвистом выдохнула сквозь стиснутые зубы.

Лиходолье не любит наглых, глупых и наивных. Впрочем… Нет, таких-то оно как раз любит. В качестве пищи.

Я неторопливо, как во сне, начала рисовать прямо на черном угольном пятне, оставшемся от кострища, знак «проявления», которому меня научила Ровина. Этот символ, если знать, как его применить, покажет скрытое – ловушку, тайные письмена, потайной ход.

Или пленника.

Правой рукой я медленно и тщательно выводила каждую завитушку, а левой методично отстукивала ритм по каменной плите. Мне помогали колокольчики на золотом браслете, вот только звон у них оказался приглушенным, совсем тихим…

Последняя завитушка.

Обе мои ладони легли на растрескавшийся от времени гранит, и его поверхность начала светлеть, становиться полупрозрачной, как кусок серого мутного льда, и из его глубины начало подниматься нечто черное, бесформенное…

Не знаю, что увидели люди, подавшиеся назад. Люди, которые начали то ругаться вполголоса, то шептать молитвы. Люди, которые осознали, что опасность таилась у них под боком и была незрима и неслышима. Мертва, как придорожный камень, пока не пришел ее час.

Я видела человечий силуэт в глубине каменной плиты, видела изломанную, изуродованную тень, туго оплетенную красной сетью. Видела распахнутый в отчаянном беззвучном вопле рот, видела руки с укороченными, будто бы обрубленными пальцами, которые легли изнутри камня на те же места, где мои ладони прикасались к шершавому граниту.

Вспышка осознания – живой! – и сразу же меня кто-то бесцеремонно оттолкнул от плиты. Дрожащие блики пламени осветили угрюмое, кажущееся усталым лицо Фира, когда он наклонился, чтобы стереть символ и накрыть плиту приросшим к ней плащом.

– Что-нибудь можно для него сделать?

Я покачала головой. Перед глазами все еще стоял образ поломанного, сдавленного алой паутиной человека, оказавшегося в каменной ловушке.

– Только похоронить… плиту, – негромко пробормотала я, кое-как поднимаясь на ноги и брезгливо обтирая руки о степняцкие штаны. – Это теперь гроб. Если не похоронить по всем правилам, рано или поздно вылезет нежить… А этому… уже ничем не поможем.

– Значит, похороним, – кивнул Фир. Поднял факел повыше, осматривая людей. – Эй, кто покрепче, как солнце встанет, отнесем плиту подальше от дороги и похороним, как полагается. Помянем Весия – пускай его дорога к предкам будет легкой, и в путь. Нечего здесь задерживаться.

Факел опустился ниже, освещая мое лицо и обдавая его жаром. Старший караванщик несколько мгновений присматривался ко мне, потом качнул головой.

– Отдыхай, «зрячая». Похоже, ты нам в пути еще пригодишься.

Я передернула плечами и сразу же ощутила, как меня накрыл тяжелый плащ, согретый чьим-то теплом. Искра осторожно обнял меня со спины, крепко прижал и сразу выпустил, шутливо огладив по затылку.

– Ну вот, теперь покоя ни днем ни ночью не сыщешь. – Харлекин улыбался, но лисьи глаза остались настороженными, встревоженными.

Неудивительно.

Ведь если даже шассьи глаза не смогли распознать опасность, затаившуюся в обычной с виду каменной плите, что еще я могу пропустить по незнанию или невнимательности? А Искра, направляясь в дозор? Харлекины крепче людей, сильнее и быстрее – но и они далеко не неуязвимы.

Я попятилась от гранитной плиты, с виду мертвой и холодной, но каким-то образом поглотившей живого человека, и потянула Искру за собой, к ближайшему костру, оставаясь рядом с ним и вслушиваясь в тишину окружающей нас степи.