Елизавета Дворецкая - Битва колдуньи. Сага о мечах
– А где твой брат? – спросил он у Тормунда, надеясь отвлечь мальчика от разговора о Квиттинге.
– А, дома валяется! – Тормунд презрительно сморщил нос.
– Отчего же?
– Мать не пустила. Говорит, он прихворнул. У него руки такие горячие, а глаза красные… – Что?!
Вот теперь Хродмар взвился над песком, впился взглядом в лицо мальчика, и глаза его так вспыхнули, что Тормунду стало страшно. Все-таки он еще не привык к изменившемуся облику своего давнего приятеля и иногда побаивался, не тролль ли какой-нибудь вернулся к ним вместо Хродмара.
– Глаза красные? – осипшим голосом переспросил Хродмар. Невидимая холодная рука схватила его за горло и сжала. – А глотать не больно?
– Не знаю… – опасливо и растерянно отозвался Тормунд и тихонько отполз по песку в сторонку. – Я пойду встречать рыбаков…
А Хродмар, ничего больше не сказав, со всех ног пустился бежать к Аскегорду.
Младший, девятилетний сын конунга Торгейр лежал в девичьей, где его устроили поближе к матери, и тихо похныкивал. У него болели все кости, шумело в ушах, а при попытках накормить его чем-нибудь немедленно начиналась рвота.
– Давно с ним так? – тяжело дыша не столько от бега, сколько от волнения, спросил Хродмар, едва глянув на мальчика.
– Со вчерашнего вечера, – ответила нянька-рабыня. Она с удивлением посматривала на Хродмара: в доме у королевы Бломменатт были строгие порядки и мужчинам, даже ярлам и хёвдингам, запрещалось врываться в женские покои.
– Голова болит?
– Говорит, да.
– Горло красное? И глаза?
– Да. А ты откуда знаешь, Хродмар ярл?
Хродмар промолчал. А женщина вдруг испуганно ахнула и прижала ко рту край покрывала. Обезображенное лицо Хродмара само навело ее на ответ.
Меньше чем за полдня ужасная новость облетела весь Аскефьорд. Всем кораблям, собранным для похода, было приказано отойти подальше от усадьбы конунга и жечь можжевельник. Кому бы то ни было запретили являться в Ясеневый Двор. Тормунда больше не пускали к брату, и королева Бломменатт то и дело притягивала его к себе, щупала лоб, заглядывала в глаза и смотрела горло.
– Фригг и Хлин! Богиня Эйр! Тор и Мйольнир! – в ужасе и растерянности бормотала она. – Нет, нет! Торгейр простудился. Просто слишком долго бегал возле моря. Он скоро поправится!
– Не может у нас такого быть! Обойдется! – вслед за королевой повторяли люди. Но все с ужасом смотрели на лица Хродмара и хирдманов, перенесших вместе с ним «гнилую смерть», – теперь каждому в Аскефьорде грозила та же участь.
На следующий день младшему сыну конунга не стало лучше, а на ногах и на животе у него проступила мелкая красная сыпь. Увидев ее, Хродмар, приходивший к мальчику по нескольку раз в день, схватился за голову: у него самого начиналось точно так же.
– Это она, «гнилая смерть»! – в отчаянии объявил он конунгу. – Я тоже надеялся, что Торгейр простудился или перегрелся, но теперь вижу: это, несомненно, она.
– И что же делать? – помолчав, спросил Торбранд конунг.
Лицо его стало замкнутым, уголки широкого рта опустились. Он редко задавал своим людям подобные вопросы.
Хродмар помолчал. От «гнилой смерти» никакого спасения нет.
– Надо спросить у Моди, – сказал он чуть погодя. – Должно быть, он знает, как нас лечили. Я сам не отличал день от ночи и мало что помню… Это все та ведьма! – яростно вскрикнул он и со всей силой ударил кулаком по скамье. – Фрейвид обманул нас! Ее не утопили! Она осталась в живых и продолжает вредить! Она говорила, что из меня дерево вырастет раньше, чем из нее! Нет, я этого так не оставлю! Я…
Торбранд положил руку ему на плечо и сильно сжал. Хродмар мгновенно унялся. Конунг смотрел в стену, глаза его застыли, как две льдинки.
– Напрасно ты все же не привез твою невесту. Может быть, ей удалось бы спасти и моего сына, как она спасла тебя. И тебе самому было бы проще… Ведь отныне между мной и Фрейвидом не может быть мира, – тихо сказал Торбранд, и в голосе его звучала непреклонная решимость. – Если хотя бы один из моих сыновей умрет, я превращу в дым и уголь все западное побережье Квиттинга. Ни одна из тамошних ведьм не уйдет от меня. Клянусь Тором и Мйольниром.
Глава 9
За стеной сарая послышался скрип шагов по гальке, потом в дверь постучали.
– Эй, ведьма? Ты там еще жива? – спросил Стейн Бровастый, один из работников Прибрежного Дома. – Не вспомнила еще?
– Я никогда ничего не забываю! – отрезала Хёрдис, отвечая разом на все вопросы. – А на твоем месте я бы села и постаралась вспомнить, как на прошлом Празднике Дис Ульв из Совиного Гнезда бросил тебя носом в грязь. А ты, как видно, забыл, если не думаешь рассчитаться с ним. Ты уже достаточно долго ждал, чтобы твою месть не сочли рабской![21]
За дверью послышалось пыхтенье: Стейн переваривал обиду.
– А больше-то тебе нечего сказать? – спросил он чуть погодя, вспомнив о поручении хозяина.
– Отчего же? – с готовностью отозвалась Хёрдис через дверь. – Еще я могу сказать, кому твоя жена шьет рубашки[22], когда ты отвернешься. Сказать?
Но работник махнул рукой и пошел назад в усадьбу: доложить хёвдингу, что ведьма все еще упрямится. Уже десятый день упрямится. А огниво так и лежит там, куда она его спрятала и где его никто не может найти. Огниво пытались искать с Чутким, и Хар, упрямый, как и его отец, до сих пор бродил с собакой по всем окрестным пригоркам. Но в эту затею Фрейвид не верил: Хёрдис уходила в своих одиноких прогулках на день пути от усадьбы, а может, и дальше. И хотя во время исчезновения огнива она не отлучалась из дома надолго, обшарить все ее потайные местечки не смог бы даже сам пес Гарм.
Убедившись, что противник и на этот раз с позором отступил, Хёрдис села на землю, прислонясь спиной к стене. В этом месте она успела просидеть ямку. Тихо шипя от злости, Хёрдис колотила кулаком по земле. Фрейвид избрал для нее подходящее наказание: неволя досаждала ей хуже всего на свете. Десять дней она сидела в лодочном сарае, видя солнечный свет только сквозь щели в стенах. Все существо ее рвалось на волю, к морю и ветру, к сосновому склону и прибрежным камням, к блестящей мокрой гальке и солоновато-душистому запаху высохших водорослей. Море было совсем близко, в двух десятках шагов; невидимое, но хорошо слышное, оно день и ночь дразнило Хёрдис своим гулом, ропотом, шелестом – голосом силы и свободы, всего того, чего Хёрдис была лишена. Взаперти Хёрдис Колдунье нечем было дышать и нередко хотелось выть по-волчьи от бессильной томительной ярости. Нет, она сойдет с ума, если не выберется отсюда! Но упрямство было в ней пока еще сильнее, чем даже жажда свободы. Она решила ни за что не отдавать отцу огниво, из-за которого ее сюда посадили, и вот уже десять дней держалась.
Сквозь узкие щели в стене Хёрдис видела, что начало темнеть. Вскоре в углу что-то завозилось. Хёрдис вскочила и подбежала к стене. С той стороны раздавалось знакомое поскуливание.
– Серый! – радостно прошептала Хёрдис, встав на колени. – Ты принес чего-нибудь?
Она просунула руку в маленькую ямку, которую Серый раскопал за две первые ночи. Лодочный сарай стоял на камне, поэтому подрыть глубже псу не удалось, но рука Хёрдис проходила. В яме по ту сторону стены ее пальцы наткнулись сначала на мокрый нос и горячий язык Серого, потом коснулись шершавого, сухого куска хлеба. Хёрдис вытащила его из дыры, вытерла подолом платья и жадно впилась зубами в добычу. Фрейвид велел ее не кормить, пока она не «вспомнит», куда запрятала огниво. Но Серый неизменно каждую ночь приносил хозяйке то кусок хлеба, то сыр, то селедку с горохом или овсянкой в брюшке, то даже мясо. Должно быть, ему стоило немалых усилий не съесть добычу самому, но он оказался настоящим другом.
– Посмотрим, кто кого переупрямит! – бормотала Хёрдис, с трудом пережевывая сухой хлеб.
В ее распоряжении была целая бочка с водой, но вода застоялась, и пить ее можно было, только зажав пальцами нос. Но даже это не могло заставить Хёрдис сдаться. Упрямства в ней хватило бы на настоящую великаншу.
Неизвестно, стала бы она есть то, что приносил ей Серый, если бы знала, что хлеб и сыр ему в зубы вкладывают руки Ингвиль. Но Серый не рассказывал ей, где берет свою добычу, и Хёрдис полна была решимости держаться до конца.
– Опять ничего? – спросил Фрейвид, по лицу Стейна поняв, с чем тот пришел. А именно – ни с чем.
Работник уныло кивнул. Подробности ответа Хёрдис, касавшиеся его самого, он предпочел оставить при себе. Подобная неприятность случилась не с ним одним. Зловредная ведьма, как оказалось, обо всех в усадьбе знала какую-нибудь гадость, и каждый пришедший к ней слышал о себе и своих близких кое-что любопытное, но малоприятное. Уже не в одной голове зародилась мысль о «случайном» пожаре лодочного сарая, но обиженных ведьмой обитателей Прибрежного Дома удерживал страх перед хозяином. Ведь он так и не получил назад свое огниво, а значит, ведьме еще не пора умирать.
