Оксана Демченко - Воин огня

Вождь чуть помолчал, глядя на собравшихся. Ичивари отметил: вид у отца утомленный до предела, на ногах ему стоять не проще, чем больному Джанори после перехода от своего дома до жилья Виччи…

– Идите все по домам и отдохните, – сказал вождь. – Это была длинная ночь, и она подарила нам мир, что особенно ценно. Но принять и оценить великий дар мы сможем только после отдыха, когда обретем силу, чтобы сполна осознать и осмыслить произошедшее…

Глава 4

Разговор с духами

«Вера есть воздух, без нее задохнется душа. Вера есть вода – без нее доброта наша погибнет в пустыне обыденности. Вера есть солнце, взращивающее детей своих и дарующее им свет, тепло, радость. Вера есть почва, питающая ростки грядущих дел. Так я вижу и так ощущаю… Но как мне сказать это вслух? Каким именем назвать того, кто дарует свет, воду, дыхание и рост жизни? Увы, я помню лишь обрывки слов из проповедей гратио, приплывшего на этот берег с первыми фермерами. Я не могу винить в гибели его и подобных ему никого, только войну, унесшую слишком многих и породившую ошибки, искупаемые исключительно прощением, но не местью. Зеленый мир утратил так же много, если не больше: люди моря уничтожали древнюю веру народа сознательно и усердно, нельзя не признать очевидного.

Как же мне быть? Никто не призывал меня и не наделял правом гратио, служителя веры. Но я сам дерзновенно избрал путь и упрямо следую ему, совершая ошибки, смешивая осколки уцелевшего в памяти своей и чужой… Словно веру можно собрать, подобно мозаике, из цветных камней убеждений… и заблуждений.

Да простит меня Дарующий за ересь вольную и невольную. Умение прощать – это великий дар его. И пусть Плачущая не роняет черных Слез, взирая на мои метания, пусть однажды удостоит меня знаком надежды – этой радуги в ладони, звенящей в тон с живой душой…»

Река времени может долго катить свои воды по равнинам покоя, столь пологим, что не ощутимо течение и кажется, нет ни прошлого, ни будущего, есть лишь этот покой без перемен и возмущений. И есть лес, покрывающий весь знакомый мир. Люди приходят, взрослеют, создают семьи и старятся, а кроны леса по-прежнему зелены, на плечах могучих вершин покоится свод вечности и ничто не может поколебать закон… Жизнь человека коротка, он ходит по земле и не наделен правом взлететь высоко, не постичь ему взглядом, брошенным из сини небесной, всей огромности реки времени. Человек не может из вышины проследить, замирая и благоговея, протяженность вод, укрытых туманом прошлого, не заглянет он и за горизонт грядущего.

Но однажды река меняется, достигая больших порогов. Скалы обстоятельств сдавливают ее, мнут, уплотняют. Воды ревут и пенятся, события свиваются в тугие струи, разбиваются о камни преград или перепрыгивают валуны, казавшиеся неодолимыми еще недавно. Само тело времени меняется, и одна человеческая жизнь вмещает, кажется, всю его безмерную протяженность. И становится очевидным: люди важны! Именно их дела или бездействие, их мудрость или беспечность могут в считаные годы превратить могучую реку в застойное болото, выстроить плотину и прорвать ее чудовищным напором единого, общего упорства… Люди способны менять русло реки, которой принадлежат их судьбы. И это открытие позволяет молодым гордиться собою. А старым… тем, кто сперва думает и лишь затем погружает весло в воды обстоятельств, – им уже нет ни сна, ни покоя, ни радости. Для них сила людская – тяжкое бремя…

Я стал так думать недавно. Тогда и понял, что рулевое весло пора отдать более молодым. Осторожность моя сделалась опасно похожа на нерешительность, а взгляд мой, увы, слишком часто обращен за корму, в счастливую и деятельную юность… Потому что я осознал: реки судеб целых народов и миров могут однажды иссякнуть, высохнуть, сгинуть без следа… Наш зеленый мир не вечен, и держится он не на плечах секвой, нет. Это мы – главные деревья леса, именно мы подпираем свод сил и держим закон. Конечно, если осознаём свое дело, подставляем спины и принимаем бремя, не жалея себя.

Я помню нашу прежнюю жизнь. Праздник урожая и дни поклонения предкам, ночное пение, роднящее с духами, и стариков, которые с ними говорили… Я вождь, сын вождя и внук вождя. Мне ведомо куда больше, чем иным. Уже давно духи не участвовали в наших праздниках, а может, они не отвечали никогда? Зачем им вслушиваться в ничтожную суету смертных, пока река безмятежно и лениво змеится по равнине? Удачные охоты и хорошие урожаи лишь мошки-однодневки для невоплощенных, для единого дыхания самой жизни… Мы донимали высшее мелочами. А когда пришла большая беда, не поняли, что мало просить о помощи и требовать мести врагу, осквернившему лес. Надо исполнять то, для чего мы, люди, допущены к плаванию по реке событий не в виде бревен, несомых потоком, но как деятельные обладатели лодок и весел… Наш мир един с нами, мы просили его о помощи, но ведь и он ждал от нас того же! Он дал нам мавиви, которых мы не защитили. Он дал нам знание о неявленном, которое мы не восприняли. Он дал нам право менять самого себя – а мы не справились, даже не осознали величия дара. И тогда лес загорелся, упали первые старейшины-секвойи… А мы повели себя не как люди – воплощенные духи с разумом, сердцем и силой, – мы впали в безумие и бежали, как олени. Мы рвали горло и мстили, как стая волков. Мы зарывались в норы и топорщили иглы, как дикобразы. Животное, неразумное и малодушное, победило. Мы стали спасать себя, но не лес и не зеленый мир.

Да, нас сжигала и убивала война, но мы победили. Отвернувшись от свежих язв пожарищ и глядя на поверженных врагов, нам было несложно судить, миловать и карать, нас не донимали лишние вопросы. Мы полагали, что наши простые ответы достаточно хороши под сенью нерушимого закона – ведь по-прежнему зелены кроны уцелевших старейшин леса. Мы гордились собой: пороги позади, мы герои и свершения наши останутся в памяти навсегда.

Но впереди уже нарастал гул большого водопада. И как одолеть его, никто из нас не ведал… Наши традиции – лодки на реке – разбиты. Наши законы – рулевые весла – утрачены или сломаны. Наша победа не конец пути, но лишь первый шаг. Мы оказались слабы, не удержали на плечах свод закона. Он расколот.

– Дедушка, не молчи так грустно. – Мавиви погладила плечо махига, обошла старика и попыталась заглянуть в его лицо. – Мне холодно и больно, когда ты так молчишь. Я не знаю о чем и не могу помочь.

– Я думал о реке судеб. – Магур улыбнулся, благодарно гладя ладонь Шеулы. – Моя мама была савайсари – «поющая шепот асари». Мы утратили большую часть песен, она передала их дочери, моей сестре, ей одной, как и велел закон. Сестра погибла в первую же ночь, когда люди моря напали на нас… И никто более не может петь для асари. Я узнавал. Из сорока племен лишь в пяти были те, кто знает слова ветра, и только в одном старая савайсари выжила и кое-что помнила тридцать лет назад, но отказалась взять новую ученицу. Она верила, что отдала свой голос дочери и не смеет повторить тех же слов еще кому-то… От нашей древней веры осталось так мало, что дети возраста Чара считают ее лишь сказкой. Красивой, старой и слишком наивной… Но разве можно быть детьми леса, не веря и не помня?

– Не знаю, – огорчилась мавиви. Лукаво улыбнулась. – Мой дед тоже не особенно верил. Он был врач, он старался все понять и пристроить к пользе лечения. Но асари ему благоволил. Даже без песен.

– Осенью я ушел из поселка… – вздохнул Магур. – Я перестал ощущать свою правоту, хотя продолжал судить, устанавливать и поправлять закон. Мне стало чудиться, что я создал слишком много лжи, безобидной и даже полезной… пока что полезной. Я научил пегого коня ступать с правой ноги, когда это важно. Я толковал сны стариков по своему разумению. Много разного. И все для блага махигов, только так. Однажды я заметил и осмелился признать: мы становимся похожи на людей моря, для которых их бог – способ управлять людьми и даже оружие. Мы тоже сделали ариха оружием.

– Не ариха! – возмущенно вскинулась мавиви. Она довольно долго молчала, обдумывая сказанное. – Но ты прав, пожалуй. Наставник пришел, и вы его приняли, прекрасно понимая, сколь велико зло и как оно вам необходимо в большой войне. А моя бабушка увидела это беззаконие и не вышла из леса, у нее тоже нашлись свои доводы, чтобы не вмешаться.

– Вот видишь… – Плечи махига ссутулились. – И я вознамерился идти и одолевать Арихада без веры, и еще тебя с собой веду… Мать наставника была савайархи, пела у большого огня для ариха, он с младенчества слышал и выучивал слова песен. Когда пришел срок, сын савайархи смог воззвать. Я первым приметил: не дух отвечает. Но в тумане у берега знаками неотвратимой войны уже прорисовались корабли людей моря, и я промолчал. Отдал ему двоих своих учеников. Я надеялся, что мальчики смогут стать достойными ранвами для новой мавиви, которую мы однажды встретим. Но я промолчал, обрек их на худшее и допустил сожжение прекрасных душ. Во имя жизни махигов… и леса. Я виновен не менее наставника, но я осмелился назваться твоим ранвой.