Ярослав Коваль - Чужак: Боец демона-императора. Тропа смерти. Сквозь бездну (сборник)
Почти вся ночь прошла в этих безрадостных размышлениях. Я ворочался, убирая нос от волн неаппетитных запахов, кутался в плащ, потому что одеял здесь посетителям эконом-класса не выдавали, и больше думал, чем дремал. Комфорт не на уровне, однако за него выложены живые денежки. Эк тут все сложно и напряжно…
Утром, едва солнце успело осветить зальцу, по ней уже принялись шастать местные заспанные работницы, босоногие, но в платках на голове. Они шоркали вениками, двигали скамьи, с противным звуком скребли столы, однако храпящих постояльцев не теребили. Потом запахло дымком – похоже, растопили печку, зашумели посудой. Здесь уже притворяться спящим стало совсем не по себе.
Остальные постояльцы поднялись все разом и попозже, чем я, – когда повариха притащила в залу котел с кашей, видимо, завтрак. Посетителям никто не командовал подъем, никто не вопил и не объявлял, что завтрак готов. Все как-то сами поняли, что надо просыпаться, причем именно сейчас, словно по запаху или по наитию, и сразу же, оттащив в сторону матрасы, уселись есть.
Оно и понятно – местные. Они-то знают, как тут принято.
Вот с этого и следовало начинать – узнать, что и как тут принято, что можно и что нельзя. А для начала найти способ сэкономить уже имеющиеся средства.
Проглотив кашу и закинув на плечо сумку, я выбрался на улицу. Еще в начале завтрака (трактирные работницы как раз выметали сор на улицу и открывали двери) видно было, что снаружи пустовато, а сейчас улочка буквально кишела народом. Город вскипел движением в несколько мгновений – торговцы спешили развернуть прилавки перед магазинчиками, вытаскивали жаровни, на которых готовили местные закуски, раскладывали фрукты, овощи и зелень аппетитными горками. Ремесленники распахивали окна мастерских – оттуда доносился разнообразнейший шум, свидетельствующий о том, что работяги этого города изо всех сил трудятся над его благосостоянием.
А вот и добропорядочные местные замужние дамы в разноцветных платьях, с покрывалами, накинутыми на голову, – красиво и романтично – и с корзинками в руках. Видимо, отправились за покупками, чтоб было из чего приготовить еду на семьи, которые, надо понимать, здесь, как в любом традиционном обществе, бывают очень даже многочисленными. И кое-где уже разгоралась эмоциональная, многословная и пылкая торговля. Здесь, как, впрочем, и везде, торговались не столько из жадности, сколько ради процесса. Там, где в силу ментальности или обстоятельств жизни рядиться из-за цены становилось не в кайф, эта традиция очень быстро отмирает.
В какой-то момент я поймал себя на мысли, что на мельтешащих вокруг меня людей смотрю с завистью. Они все были частью этого пространства, каждый из них с рождения занимал свое место, знакомое до мозолей, протертое до дыр и дорогое именно этой своей привычностью. Они все вокруг знали, и для каждой жизненной ситуации у них имелись алгоритмы действия. А в случае, если бы готового ответа не нашлось, они всегда знали, к помощи кого из вышестоящих прибегнуть, поднеся дар или даже обойдясь без такового.
Я же был как рыба, выброшенная из воды, мог лишь бессильно ловить ртом воздух и биться на горячем песке. В моем родном мире каждый из этих людей чувствовал бы себя так же или даже хуже, но сейчас-то именно я оказался черт знает где.
Оглядываясь, остановился на перекрестке. Приставать с вопросами к кому-то из здешних торговцев или мастеров казалось неуместным. Эти-то наверняка пошлют, особенно с утра пораньше. Ладно уж. Если такой не адаптированный в здешнем мире человек, как я, собирается искать какую-то работу, то это надо делать на окраине. Вряд ли тут меня возьмут, я ведь прохожу по разряду неквалифицированной рабочей силы.
Блин… Быть неквалифицированным рабочим в чужом средневековье – это похуже, чем гастарбайтером у нас. В сомнении я прошел десятком улиц, все больше присматриваясь и прислушиваясь (хорошо уже то одно, что я свободно говорю на местном языке, спасибо неиссякающему лингвозаклинанию). Окрестности становились все более непритязательными, тротуары – грязными, женщины – менее нарядными, корзинки – более скромными. Здесь постоялых дворов было меньше, да и выглядели они убого – я уже успел привыкнуть к совсем другому уровню.
Собственно, то, что и нужно.
Да, когда-то надо решаться. С сомнением покосившись на приземистую дверь очередной лавчонки, где, похоже, торговали тканями, я закинул сумку подальше за спину. И шагнул через порог.
– Эй, хозяин, нет ли работы?
Внутри слабо мерцал магический светильник – каменное круглое основание и шарик света. На прилавке огромными сардельками лежали материи всех оттенков серого и бурого, шкаф был забит ими же, хрупкая, бледная до зелени девчонка с лицом, наполовину укутанным кисеей, осматривала размотанную полосу ткани, видимо, искала брак. Мужик, обернувшийся на мой вопрос, пересчитывал товар. Рассматривая меня, он прищурился, и стало ясно – чем-то я не удовлетворял его представлению о разнорабочем, которого можно было бы успешно нанять.
– Что за работу ты хочешь получить? – спросил он меня с подозрением. – Мне охранник ни к чему.
– Я готов взяться за любую другую работу. Тюки таскать, к примеру.
Недоуменный, подозревающий взгляд.
– Ты пьешь? Или нюхаешь?
– Нет.
– И хочешь меня убедить, что представитель цеха воинов будет мне тяжести таскать? – Хозяин магазинчика почти кричал. – Выметайся, пока я окружного мага не позвал! Происки конкурентов мне тут не нужны! Выметайся. – И стал теснить меня, пытаясь собою же заслонить шкафы и прилавок.
Он вряд ли по-настоящему умел драться, но ярость его была настолько велика, что я поспешил отступить. В такой ярости и ребенок может воткнуть что-нибудь острое в хорошего бойца. Ни к чему доводить человека до полного отчаяния.
Отступив на улицу, я с недоумением оглядел себя. Как мужик сумел определить во мне бывшего гладиатора? Я ведь не надевал браслетов, полученных от императора. Похоже я одет каким-то неподходящим образом. Не в те цвета? На мне была та одежда, которую я носил, когда жил в замке правителя. Логично, если здесь людей дифференцируют по одежде или, скажем, цвету штанов, то на меня будут смотреть с подозрением в любой захудалой лавчонке.
И что мне делать?
Может, если признаюсь в какой-нибудь пагубной привычке, реакция будет более положительной и понимающей? С другой стороны, с местных станется взять меня в подобном случае на работу при самых невыгодных для меня условиях. Например, за кров и еду.
Впрочем, на начало и такой вариант может подойти. Если совсем никак и никуда.
Трудно было заставить себя заглядывать в магазины и мастерские и спрашивать о работе. Везде я натыкался на неприязненную, подозревающую реакцию. И дело здесь, как я вскоре понял, было вовсе не в неподходящей одежде. Просто как-то иначе здесь принято было искать в городах работу. Или, может быть, иначе себя вести – я не знал. Откуда мне было это узнать?
На ночлег я устроился в какой-то паршивенькой забегаловке – здесь все они так или иначе предоставляли эту услугу, – но ночевке порадовался еще меньше, чем прежней. Оно и понятно – дешевле ведь. Здесь уже спали просто на полу, на расстеленных вдоль стен циновках, и завтрак оказался еще проще: каша с жиром, который попахивал рыбой. Если бы не острое чувство голода, вряд ли я смог бы протолкнуть в себя порцию такого «угощения».
– Работа? – переспросила меня хозяйка этого заведения. – А что такое? Выступать не берут?
– Я не спрашивал.
– Это почему? Ты же боец, гладиатор, я ж вижу!
И снова загадка – какой же элемент моей одежды натолкнул даму на это умозаключение?
– Наделал, что ли, чего-то? Наказали?
– Нет. Просто не хочу больше выступать.
– Это почему? – опешила женщина.
– Надоело.
– Как так?
– А вот так. Надоело – и все. Жить хочу.
Несколько минут она, похоже, искала подходящие слова в своем арсенале.
– Так ты от дел отошел?
– Вроде того.
– И ничего-ничего не скопил, что ли? – уточнила наконец. – Проиграл?
– Ну… Типа того.
– Э-эх! Молодежь… А как же порядок? Что ж ты теперь – побираться собираешься? Да тебя другие гладиаторы на смех поднимут, если ты променяешь арену на корзины с камнями. До конца времен такой анекдот будут обсасывать. Ну, мне, конечно, мужская помощь нужна – и крыльцо подправить, и стенку в сарае переложить, и кое-что еще, но надолго я тебя не оставлю. Мне чокнутые ни к чему.
Так вот почему меня не хотят брать на работу! Они считают, что я не в себе! Видимо, по местным меркам положение гладиатора настолько выгодно отличается от разнорабочего, что только ненормальный может променять первое на второе добровольно. Не менее важным было то, что гладиатор и работяга находились на слишком уж разных ступенях социальной пирамиды, а для местного обывателя идея нарушить раз и навсегда установленные границы занимаемой по праву рождения ячейки бытия немыслима. Прямо как в Индии с их системой варн и каст.
