Андрей Буторин - Сильнее боли
– А я знала?.. – сквозь кашель ответила мама. Немного отдышалась и продолжила: – Мне еще хуже от воды стало, глаза будто вынули, и лицо все запылало.
– Нельзя это водой, надо, чтоб само скорей испарилось, – с укором промолвил отец. – Да что уж… Мать кричит, я на ощупь к окошку пополз, распахнул, высунулся, отдышался, пошел другое открывать, и – затошнило. До унитаза едва успел.
– А я чувствую, воздухом свежим задуло – скорее тоже к окну, – сказала мама. – Подышала, чуток получше стало. Пошла другие открыла. Смотрю, Гене плохо. Довела его сюда, стала Костика звать. А тут и ты в дверь замолотила. Я думала, с ума ты сошла, снова травить нас станешь.
– Так это недавно было? – вскинулась Галя.
– Недавно, сколько прошло-то? Ну, полчаса. Может, сорок минут.
Галя застонала. Она не успела совсем чуть-чуть!
– Надо милицию вызвать, – сказал отец. – Мы же не стали, думали – ты это.
– Да-да, – бросилась к телефону Галя, но взяв уже трубку, замерла и поняла: этого делать нельзя. Почему она так решила, и сама не могла понять. Просто знала: нельзя. Это было очень похоже на то, вчерашнее, когда она полетела на вокзал в полной уверенности, что ей надо ехать в это… Ряскино. Вспомнив название поселка, Галя почувствовала вдруг дикое желание и сейчас ехать туда же. Немедленно, сию минуту! Это желание стало таким неотступным, что она бросила трубку и метнулась в прихожую.
– Куда ты? – вышла из комнаты мама.
– Мама, не надо милицию, – сказала Галя. – Поверь мне, не надо. Я знаю, где Костя. Я еду за ним.
– Куда ты поедешь? – всплеснула руками мама. – Тебя же убьют! Я звоню…
– Не надо! – Галя крикнула так, что зазвенела посуда в серванте. – Я знаю, что делаю, поверь мне, мамочка! Если мы позвоним в милицию… мы не увидим больше Костика. Меня они не тронут.
– Да кто они-то?!
– Не знаю, пока не знаю. Но скоро узнаю. Не бойся за меня. Я позвоню.
– Как ты позвонишь? А телефон?..
– Возьми мой, дочка, – послышался голос отца, который следил за разговором с дивана. – Но ты же говорила, там нет связи.
– Позвоню, откуда будет. Спасибо, папа. – Галя взяла с тумбочки папин сотовый и обернулась к маме: – Дай мне, пожалуйста, немного денег. В долг.
Мама возмущенно замахала руками, скрылась в комнате и снова вернулась, держа в руках несколько купюр.
– Вот, возьми. Больше нет. Но отец в понедельник получит, если…
– Да все со мной будет нормально, – раздалось бурчанье отца. – Завтра на ноги встану. Ты только того, осторожней там, дочка. Я бы с тобой, да вот, видишь…
– Ничего, я сама. Не бойтесь ничего. И никому больше дверь не открывайте, только мне.
* * *Галя поймала такси и подъезжала уже к вокзалу, как вдруг новая мысль пришла ей в голову. Она верно подумала: кто-то хочет, чтобы она появилась сейчас на даче. Но она покривила душой, убеждая родителей, что скоро вернет Костю. Вероятнее всего, ее снова «ведут» на ту самую дачу, чтобы завершить то, что не удалось вчера. А именно – убить. Но не сразу; сначала на ее глазах хотят убить сына. И лишь после этого, насладившись ее безумием, и саму ее.
«Нет! – чуть не завопила Галя. – Вот уж хрен вам, гады, сволочи, извращенцы! Никуда я сейчас не поеду! Не поеду – и все. А без меня вы Костика не тронете, вам ведь зрители нужны. И я в этом качестве больше всего подхожу. Так что ждите, мерзавцы. А Костик мой – сильный мальчик. Он тоже будет ждать. Он знает, что мама его в беде не оставит».
– Простите, – повернулась она к водителю. – Я передумала. Мне надо в другое место. – И она назвала свой адрес.
Едва машина развернулась на привокзальной площади и начала от нее удаляться, у Гали стала болеть голова. Не так сильно, как до этого, но все-таки ощутимо. Галя стиснула зубы и закрыла глаза. Она готова была сдохнуть, но не поддаться боли. Ради Костика, ради любви к нему, она должна терпеть и во что бы то ни стало победить.
И она победила. Боль сдалась. Галя откинулась на спинку сиденья и обтерла холодный пот со лба. И только сейчас заметила, что такси уже стоит возле ее подъезда. Таксист посмотрел на нее исподлобья и буркнул:
– Сильны же вы ругаться. Видать, крепко он вас достал.
– Кто? – недоуменно посмотрела на мужчину Галя.
– Ну, тот, кого вы так поливали сейчас. Мужа, наверное, бывшего. Что, сына забрал? Ну, так ведь он же отец, тоже скучает, поди…
– Слушайте, не лезьте не в свое дело! – фыркнула Галя и сунула водителю деньги.
А пока поднималась к любимой квартире, обескураженно повторяла:
– Сына забрал… Сына забрал… Он же отец, тоже скучает… Какая же я дура! Боже, какая я дура! Как же все очевидно.
Войдя в квартиру, она прямо в туфлях прошла к телефону и набрала давно позабытый номер Романа.
14
Странно, но, проспав чуть больше трех часов, Тарас чувствовал себя вполне отдохнувшим и даже бодрым. Сделал что-то вроде зарядки, умылся, взболтал протеиновый «гоголь-моголь», выпил утреннюю норму, и стало совсем хорошо.
За завтраком он едва перебросился с мамой парою фраз, да и она была не слишком разговорчивой, что еще совсем недавно очень бы удивило Тараса, но только не сейчас. Мысли его занимало другое, и хоть их нельзя было назвать веселыми, он улыбался. Пусть эта улыбка и не сияла на его лице, но все равно освещала его особенным светом. Даже мама заметила это и все-таки выдавила:
– Ты, я смотрю, очень доволен, Расик, что оскорбил ночью маму, проявил свою взрослость. Так и сияешь. Погоди, вот не станет меня…
– О чем ты, мама? – нечаянно перебил ее Тарас, поскольку мамины слова пролетели мимо него бессмысленным набором звуков. Мамино лицо и вовсе превратилось в маску трагика.
– Вот-вот, что и требовалось доказать, – протяжным голосом героя того же амплуа пропела мама. – Мои переживания – что они для тебя?
Вопрос был риторическим, но на сей раз Тарас решил исправиться и старательно переспросил:
– Что, мама?
– Не паясничай! – шлепнула та ладонью по столу и вскочила. – Ты не стал взрослым, Расик. Ты просто хочешь таким казаться передо мной. Потому что это она настроила тебя против матери.
– Она? – Тарас тоже поднялся. Почему-то он подумал, что мама говорит о Кате. Он уже готов был ответить ей резкостью, припомнив скандал шестнадцатилетней давности, но, к счастью, мама успела пояснить:
– Да, она. Мать троих детей. Чужих детей, Расик.
– Да почему же троих-то? – понял, о ком говорит мама, Тарас. – Один ребенок у нее. Один! И он не может стать преградой для нашей… – Тут Тарас вдруг прервался и помрачнел. – Все, мама, забудь. Можешь не переживать. Никого у меня нет. Я соврал.
– Что? – мама медленно опустилась на стул. – Как это соврал? Ты соврал… мне, своей маме? Но почему? И где же ты тогда был?
– Да какая разница, мама? – взорвался Тарас. – Ты же сама сказала: околдовали меня! Околдовали, понимаешь? Трах-тибидох – и мордой в грязь. Трах-тибидох – и никто меня не любит. Еще раз трах-тибидох – и я никого не люблю. Недостоин я ничьей любви. И мне никто не нужен, чтобы не огорчать мою мамочку. – Тарас дурашливо поклонился и вышел из кухни, не допив чай.
Сзади послышались всхлипывания, но он не стал оборачиваться. Подошел к шкафу и достал коробку со старыми очками. Сначала выбрал те, что носил перед разбитыми, – в них столько же диоптрий. Но тонкая оправа «красивостей» вокруг его переносицы не скрывала. Тогда он достал совсем старые очки, в широкой черной оправе. Смотрелись они на нем, конечно, ужасно, зато и следов прошлой ночи под ними почти не было видно. Правда, диоптрии слабые – и видел Тарас теперь плохо. Но все-таки лучше, чем совсем без очков.
Тарас шел на работу и размышлял. Как все-таки тесно связаны в человеке его прошлое, настоящее и будущее. По сути, все это не раздельные понятия, все это находится в нем одновременно – здесь и сейчас. Что толку пытаться забыть свое прошлое или не думать о будущем, если одно от другого неотделимо? Тебе только кажется, что ты можешь вершить свою судьбу как захочешь, но ведь будущее неотвратимо вытекает из прошлого, а прошлое изменить невозможно. Вот он шестнадцать лет назад послушался маму, и что из этого вышло? Прошлое вернулось к нему бумерангом. Да нет, при чем здесь мама? Разве ему самому не казалось, что так будет проще? Не захотел страдать и мучиться, добиваясь любимой, – не стало в его жизни Катюхи. Да что там Катюха, ладно, всего лишь наивная детская влюбленность… Куда проще, даже с меньшими терзаниями он отказался от родного отца! Не попытался понять, даже просто поговорить с ним. Ведь так проще – положиться на маму, не спорить с ней, не перечить.
И что теперь? Теперь оброненное семечко дало плоды. Даже не теперь. Все эти шестнадцать лет оно плодоносило. Ведь все эти годы он, Тарас, так хотел любить и быть любимым, но не мог. Потому что боялся. Боялся быть отвергнутым, боялся снова предать, боялся, что старая вина обернется новой. Боялся, боялся, боялся!.. Один раз попробовал, с Машечкой, обжегся, убедился в своих опасениях, и страх поселился в нем совсем уже прочно.
