Диана Ибрагимова - Меняющий лица (Хроники Хэлдвейна)
– Здесь только я и ты, а ещё ночная бабочка вон там, видишь? Наверное, ты слышала, как она бьётся о стекло.
– Убей её, – потребовала Эсанора. – Из-за неё я видела жуткий кошмар.
Алоис подошёл к окну и, пока матушка ложилась, незаметно распахнул створку. Белый силуэт насекомого скрылся в темноте сада.
– Принести тебе медовой воды с валерианой? – спросил Алоис, усаживаясь на обитый бархатной тканью табурет у кровати.
– Не нужно, лучше дай мне руку, сынок. Дай мне скорее руку.
Алоис взял ладони матери в свои и поцеловал, обдав холодные пальцы горячим дыханием.
– Ты выглядишь нездоровым, мой дорогой. Забирайся сюда. Положи голову мне на колени и поспи немного. Поспи, ты совсем измучился.
– Я в порядке, матушка. Хочешь, я расскажу тебе какую-нибудь историю?
– Лучше спой. У тебя дивный голос, – попросила Эсанора, устало улыбнувшись. – Я очень люблю слушать, как ты поёшь.
Пламя на свечах вытягивалось и чуть коптило. По потолку плясали тени от листьев плюща. К ночи гроздья розовых соцветий раскрывались, капли нектара, скопившиеся в сердцевинках, источали сладкий аромат. Алоис проверил, нет ли кого рядом, и тихо запел:
Свет тихих звёзд согревает теплом,Сон смоет слёзы и боль.Ты растворишься, забудешься в нём,Сердце своё не неволь.Ночь – это время любить и мечтать,Отдых от суетных дней.Сон твою душу научит летатьСквозь лабиринты огней…
Нить незаметно скользнула в сознание матушки. Ей снилось небо, чистое и голубое. Показалось, будто она падает в него и постепенно превращается в безмятежную голубизну. Эсанора ощутила необыкновенное спокойствие. Небо обволакивало, а она всё падала и падала в него, оставляя на земле страхи и тревогу. Наверху было тепло, пахло чем-то сладким. Мягкий свет обволакивал, смывая мысли. Сана уже ощущала себя частью неба. Руки и ноги теперь облака, они остались позади, а сама она парила выше, навстречу ослепительному солнцу.
Алоис поднялся и тихо вышел из спальни. Он давно убил человека, из-за которого матушка стала такой, но ненависть к нему не исчезла, а с каждым днём разрасталась всё сильнее.
Глава 8
В конце коридора послышались голоса и шаги. Зенфред с трудом открыл глаза. Выходить из внутреннего зрения было неприятно, как покидать уютную постель в нетопленной комнате.
– Брось, Коф! У тебя любая блоха, повертевшись на языке, гронулом станет.
– Я тебе правду говорю! Как-то раз при мне сожгли заживо лошадь, которая взбрыкнула под огневиком. Я и охнуть не успел, когда её объяло белым, как эти светочи, пламенем, а через один вздох на земле только горка праха осталась!
Как только Зенфред отозвал нити, в другом углу камеры послышалось хриплое дыхание и кашель. Юноша судорожно глотал воздух, его чёрные волосы пропитались потом и прилипли ко лбу. Он пришёл в себя как раз к тому времени, когда отперли дверь.
Зенфред придвинул поднос и принялся за еду. Обед состоял из кувшина с водой, миски с размазанной по стенкам жидкой кашей и куска чёрствого хлеба. Зенфред жевал неторопливо и тщательно, раздражаясь, что его живое чучело для тренировок и вовсе не может есть. Стражники могли понять, что юноша не притворяется ради денька в лазарете, и позвать лекаря.
Разрывать клапаны в чужом теле Зенфред не мог, но обнаружил интересную способность нитей, которая требовала тщательного изучения. Он подождал, пока унесут подносы, и собрался снова перейти на внутреннее зрение, когда сокамерник сделал глоток воды и заговорил. Впервые за четыре дня.
– У тебя было так из-за клейма? – его голос был глуховатым и отрывистым.
– Ещё похуже твоего, – соврал Зенфред.
Он повернулся, показывая прежде скрытую в тени щёку, обезображенную меткой, и демонстративно потёр её. Юноша мельком глянул в его сторону, уронил голову на руки и не произнёс больше ни слова. Зенфред раздосадовался. Молчание тяготило, и единственной брошенной фразы не хватало, чтобы разорвать одинокую тишину.
– Ты не назвал своего имени. Я Зенфред, а ты?
– Аринд, – ответил юноша, дрожащей рукой утирая пот.
Он говорил с такой неохотой, будто его пытали за каждое слово. Зенфред сцепил пальцы в замок и снова прислонился к стене. Густая темнота закрасила остатки факельного света и спустя секунду явила взору сотни Источников. Белые, как светочные камни, принадлежали обыкновенным людям, цветные – магам. Последних было не так много, но Зенфред сразу увидел вдалеке красные угольки огневиков, Источники адептов холода, напоминавшие выброшенных на берег залива светящихся медуз; голубовато-белые, будто личинки москитов на потолке пещеры, сосуды ветряков и жёлто-зелёные светлячки целителей.
Нити высвободились из канала и скользнули в тело Аринда. Зенфред кашлянул, почувствовав его тошноту, и поспешил забраться глубже в Источник. Он сравнивал себя с древесным червём, копошащимся внутри ствола в поисках сердцевины. После него останется труха, и только тонкий наружный слой будет выглядеть нетронутым.
Настоящая магия вершилась изящно и тонко. Наверняка при умелом вмешательстве человек даже не осознавал вторжения, но Зенфреду было не до кропотливой волшбы. Он всё ещё не научился правильно распределять нити и с ходу находить нужный канал. Умений хватало только на чтение разрозненных воспоминаний, и это ничтожное свойство никак не сходилось с тем, что в легенде о Семерых называлось самой властью.
Факел уже неделю слонялся по территории храма, но короткие нити не дотягивались до него, и даже мелкая месть оказалась недоступной Зенфреду. Ему хотелось верить, что именно Седьмой маг-основатель, собравший по свету остальных, был первым носителем его Источника. Про себя Зенфред назвал это магией видения. Он в некотором роде противопоставлял её сомнительной волшбе деревенских бабок-ведуний, предсказывавших девушкам удачную замужнюю жизнь, и ясновидению просветлённых отшельников. Зенфред мог видеть только прошлое. Сначала оно проявлялось отрывисто и нечётко. Ровно так, как помнил его человек. Но, проникая глубже в подсознание, Зенфред научился различать всё, вплоть до запахов и вкусов.
Снова темнота. Сухая, тёплая, расчерченная тусклым светом из щелей между половицами. Внизу запах пропитанной мочой соломы и прелого тряпья, но если привстать на колени и, сдерживая кашель от пыльных досок, глубоко вдохнуть жёлтый воздух поверхности, можно учуять аромат парного молока и пряных трав, развешенных по углам белёной комнаты.
Мир Аринда всегда делился на «внутри» и «снаружи». Даже когда он узнал, что поверхность огромна и простирается далеко за пределы дома, в подполе которого ему довелось прожить почти пять лет. Проникавшие снаружи полосы света подсвечивали замершие на разных уровнях пылинки. Половицы дрожали, скрипели, и по шагам Аринд точно знал, идёт ли это мать или старуха-знахарка ковыляет от полатей к окну.
Картинка задрожала и сменилась. Её заполнил гуляющий по дому сквозняк. Сырой запах леса и стук дождя по крыше. Треск поленьев в очаге, широкая спина отца, вытряхивающего над топкой остатки светочной крошки из мешка. Белое, слепящее пламя. Закопчённый котелок с похлёбкой и уютное молчание.
Следующий виток вёл в сумеречные коридоры подземелья. Зенфред видел решётки карцеров, зловонные камеры, закорючки и похабные рисунки на стенах, легионы упившихся крови клопов, десятки трупов, свежие земляные ямы, телеги и движение колёс к одному и тому же выходу. День за днём, тело за телом.
Вся жизнь Аринда была как на ладони, особенно теперь, когда, стараниями Зенфреда, образы сменяли друг друга в правильном порядке и складывались в цельную картину. Зенфред судорожно дышал, точно человек, долгое время пробывший под водой. Чужая темнота тяготила его, а внутри Аринда она обитала всюду. Особенная для каждого места, наполненная разными образами и запахами, звучащая сотнями голосов и неизбежно напоминающая дни в подземелье Академии, ночь гибели Вельмунта и душный трюм корабля.
Источник Аринда был изрешечён нитями, но Зенфред и не думал оставлять его в покое. Он уже пробовал забираться в сознания всех, кто находился поблизости, но в другие Источники нити проникали с большим трудом и расходовали много сил. Зенфред скоро заметил, что с каждым разом они входят в один и тот же сосуд легче и быстрее, и остановился на сокамернике.
Он коротал время за чтением чужих воспоминаний, но на деле ждал, когда кто-нибудь придёт за ним. У приверженцев отца оставалось немного времени, чтобы собрать солдат и магов, устроить восстание, штурмовать храм и вызволить Зенфреда. Он до сих пор не представлял, чем отец заслужил смертную казнь от руки не чаявшего в нём души Майернса, и надеялся на появление множества несогласных, как среди народа, так и среди знати.
Голова наливалась свинцом. Зенфред потёр пульсирующие виски и нехотя взглянул на свой Источник. Лишняя энергия продолжала высвобождаться и разрушать тело, но он чувствовал только неприятное покалывание в груди и редкие волны жара. Нити расходились в разные стороны, и Зенфред вдруг заметил, как несколько тянутся от солнечного сплетения к ключицам и шее. Проследить их путь дальше было невозможно, но они наверняка шли к голове, оттого её так распирало с момента открытия.
