Андрей Буторин - Сильнее боли
– Дочка, ты что, заблудилась?
До боли родной отцовский голос разом отмел все страхи. Галя взвизгнула, но теперь уже от восторга, мгновенно развернулась и бросилась отцу на шею.
– Папа! Папочка? Как ты здесь оказался?
– Так мы же с матерью все глаза выглядели. Испереживались за тебя. Заснуть не можем, только к окошку и прыгаем, как шаги чьи услышим. Ну, я усидеть не мог – покурить на улицу вышел. И ведь как чувствовал, гляжу – ты идешь! Но мимо прошла. Вот я и отправился тебя догонять.
– Спасибо, спасибо, папочка. Ты у меня такой славный, такой хороший! – продолжала лепетать Галя, и счастливая улыбка никак не хотела убираться с лица. А вот отец как раз улыбаться перестал. Наоборот, сдвинул кустистые брови и сверкнул из-под них глазами.
– Ты спасибкать-то перестань. И подлизываться нечего тут! Ты хоть и большая уже, а вот всыплю тебе сейчас так, что сразу детство вспомнишь.
– Ой, да ты меня в детстве не бил никогда, – не смогла удержаться от смеха Галя.
– Вот и напрасно, видать, – не разделил Галиного веселья отец. – Вот сейчас и наверстаю упущенное. Ты что это творишь, дочка? Ты мать в могилу свести хочешь? Да и меня заодно… Тоже ведь не железный, не каменный.
– А что я такого натворила? – наконец-то перестала улыбаться Галя. – Ну, поехала на дачу к друзьям. Ну, на последнюю электричку опоздала, пришлось поезда ждать, на нем добираться. Потому и поздно вернулась. Так ведь ты сам же сказал только что: большая я уже, взрослая.
– Ни хрена ты не взрослая! – окончательно рассердился отец. Ростом он был вровень с дочерью, а комплекцией, пожалуй, и потоньше, но сейчас, казалось, возвышался над ней угрюмой горой. – Один твой звонок чего стоил, чтобы Костю забрать. Мать и узнала тебя с трудом, так ты с ней разговаривала. Как сумасшедшая.
– Ну, с дураков и спросу мало, – ляпнула Галя и быстро прикусила язычок.
– Поговори мне! – рыкнул отец. – Ты лучше б когда надо говорила. Из гостей своих позвонить не могла? А когда на электричку опоздала – не могла?
– Не могла, – разозлилась вдруг и Галя, хотя прекрасно понимала отца. – Телефон там не ловил. А потом я его… потеряла. И что мне было делать? На крыльях лететь? Так нет их у меня, не святая.
– Ну, я не знаю… – развел руками отец, и вся сердитость из него вдруг улетучилась, как до этого страх из Гали. – Ладно, забыли. Только больше так не делай. Мать ведь жалко-то! И чего мы тут с тобой застряли? Пойдем скорей, она же с ума сходит.
* * *Мама, конечно же, не спала. Галя, предупреждая упреки и причитания, сразу же повинилась и рассказала все то же, что и отцу. И, не дав маме опомниться, сразу перевела разговор на Костика: как он кушал, как быстро заснул, что говорил, что у них в садике было?
Бабушка, услышав о внуке, тут же растаяла. Забыв о провинности дочери, заулыбалась, стала подробно рассказывать. Конечно же, по ее словам выходило, что лучше Костика вообще ребенка быть не может, и, казалось, она могла говорить об этом бесконечно. Разумеется, Галя с мамой была на сей счет абсолютно согласна, но уж очень она хотела спать, глаза так и закрывались.
– Ой, мамочка, прости, – помотала она наконец головой. – Засыпаю. Пойду я лягу. Не сердись на меня, ладно? Я больше так не буду… – Галя прижалась лбом к маминой груди, потом подняла голову и нежно поцеловала в щеку. – И спасибо тебе. Ты у меня самая-самая лучшая!
– Зато ты как была хитрюшкой-ластилкой, так ею и осталась, – заулыбалась мама. Потом глянула на часы и замахала руками: – Иди и правда ложись. Завтра ж не встанешь на работу!
Страшная усталость, будто сорванный этой фразой с горы снежный ком, разом вдруг обрушилась на плечи. Галя чуть не заснула прямо в ванной под горячими струями, смывающими реальную грязь, но так и не доставшими до въевшейся в душу; потом еле дотащилась до кровати и провалилась в сон моментально. Но облегчения он ей не принес. Сначала, будто качественная видеозапись, приснилось еще раз все, произошедшее на даче. Потом – онемение тела и запах лекарств. Затем – голос, тот самый, что и у сердобольного водителя. Только теперь он не предлагал помощи. Он, оставаясь таким же равнодушно-холодным, заявил:
– Я все равно тебя убью.
12
Тарасу снилось почти то же самое, что и Галине. Только заснул он не сразу, хоть и казалось, что не успеет донести голову до подушки, как склеятся веки. Мамино упоминание деревенских родственников унесло его в прошлое.
Колдуны… Все в Ильинке считали дедова брата Порфирия колдуном. И сына его, Тарасова двоюродного дядьку Матвея, тоже. А заодно и жену дяди Матвея – тетю Тамару. И даже дочку их, Катюху, ровесницу Тараса, – до кучи. И откуда это поверье пошло – никто уж не помнил. Да и что там помнить, говорили люди, вы на того Порфирия только гляньте! Колдун и есть.
А что на него глядеть? Дед Порфирий травы лечебные знал, заговоры. В беде к любому на помощь приходил – и звать не надо. Пошепчет, вокруг сучка на деревяшке пальцем поводит, потом вокруг больного места, снова пошепчет, снова поводит. И заживало ведь! А если болезнь снаружи не видно, отвар или настой выпить давал. Тоже помогало. Так что людям бы благодарить Порфирия да радоваться, что есть такой человек в селе, а они чурались. Прижмет – прибегут, а как болезнь отпустит – колдун, шепчут и крестятся украдкой.
Но дед Порфирий умер, а сын его, Матвей, был не таким, как отец. Он на людей смотрел без ласки. Может, обиду таил за отца, а может, просто взгляд у него тяжелый.
Но и дядя Матвей кое-что знал и умел. Травы-то уж точно собирал. А вот лечить – никого не лечил. Только своих. И нигде, никогда на людях о своих способностях не заикался, тем более, их не показывал. А молва все равно по селу шла: колдун. Вон и скотина у них аж лоснится, и в огороде – загляденье. Ясное дело, колдун.
Хотя дяде Матвею было на то наплевать. Ему и впрямь – лишь бы скотина ухожена, огород полит-прополот, крыша залатана, семья одета и накормлена. А там говорите, что хочется, и живите, как можется.
В Ильинку они ездили раза три или четыре. Но первые, детские посещения почти стерлись из памяти, оставив лишь картинки, фрагменты, кусочки растерянной со временем мозаики. А вот последнюю поездку Тарас запомнил хорошо и отчетливо. Очень хотел забыть, да не получалось.
В тот год ему исполнилось четырнадцать. Из нескладного худенького мальчика, которого в классе почти не замечали, а если и обращались, то исключительно по прозвищу Заморыш, он, незаметно для себя самого, превратился вдруг в юношу, тоже нескладного и худого. Да, он не заметил этого превращения, все еще продолжая считать себя никчемным Заморышем. И лишь когда девчонки, а потом все чаще и парни стали обращаться к нему вместо прозвища по имени, Тарас неожиданно понял, что изменился. Он не стал, конечно, статным и сильным красавцем, но уже не казался ребенком.
Тогда еще жива была бабушка Лида, мама отца, и они ездили именно к ней. Но большую часть времени Тарас проводил у дяди Матвея и тети Тамары, а точнее – у Катюхи, с которой они почти не расставались, пока Тарас гостил в деревне. Лес, речка, сенокос – где Тарас, там и Катюха, где Катюха, там и Тарас.
Но так было до последнего приезда. Шестнадцать лет назад, когда Тарас после разлуки увидел Катюху, он окончательно понял, что детство кончилось. Потому что перед ним стояла уже не девочка-подружка, с которой весело лазить по деревьям и ловить в речке пескарей, а очень красивая девушка с черными волосами ниже плеч и зеленовато-рыжими огромными глазами с загадочными искрами внутри. Такая красивая, что Тарас растерялся и стал испуганно озираться, словно разыскивая взглядом, куда же подевали его закадычную подружку.
– Ты что, не рад мне? – спросила тогда Катюха… да нет, уже не Катюха, а Катя, Катерина. – Может, поздороваемся? – Голос у нее тоже изменился, стал густым, напевным, хоть и улавливались в нем знакомые ироничные нотки.
– Привет, – выдавил Тарас, невольно отводя от девушки взгляд.
– Привет! – эхом отозвалась Катя и рассмеялась: – Что отворачиваешься, не нравлюсь?
– Нравишься, – брякнул Тарас, чувствуя, как стремительно краснеет. И замер, внутренне сжавшись в ожидании новой порции смеха. Но девушка смеяться не стала. Даже знакомая ирония куда-то исчезла.
– Тогда пошли на речку.
– Зачем? – почему-то испугался Тарас и снова услышал в ответ искрящийся радостью смех:
– Ты в поезде с полки не падал? Как дурачок какой-то, правда ведь! Ну, что на речке делать в такую жару, как не купаться?
И наконец-то Тарас облегченно выдохнул – перед ним все-таки была прежняя Катюха. И даже жизнеутверждающее «правда ведь» осталось по-прежнему с ней.
Они сбегали на речку, искупались, потом долго бродили по берегу, рассказывая друг другу новости и просто болтая ни о чем. Так продолжалось день за днем – грибы, ягоды, рыбалка, вечерние посиделки у костра с деревенскими парнями и девчонками. Все казалось знакомым и обычным, но все-таки было другим. Сначала Тарас не мог понять почему. Точнее, он уже догадывался, но боялся себе в этом признаться. И так получилось, что первой об этом заговорила Катя.
