Война двух королев. Третий Рим - Дмитрий Чайка
— Вот дьявол! — расстроился Шишка, видя, как трое упали замертво, а еще один пошел назад, баюкая раненую руку. Он рявкнул. — Лучники! Держать окна!
Дело пошло получше, и теперь стрелки успевали делать один выстрел, не больше. Впрочем, попасть в окошко и попасть в плотную толпу — это совсем не одно и то же. Ромеи валились один за другим, а из защитников сразили едва ли двоих. Вокруг воинов, крушивших тараном двери, выстроились щитоносцы, образовавшие подобие черепахи. Не слишком плотное, но достаточное, чтобы защитить тех, кто раскачивал бревно. Проклятые двери открывались внутрь, и они должны были уже распахнуться, но почему-то делать этого не хотели.
— Сиятельный! — подбежавший сотник из ближних почтительно склонился перед ним. — Я думаю, там два или три дубовых бруса, и они лежат на крюках, вделанных в стену. Предлагаю разбить двери топорами и брусья сбросить.
— Делай! — кивнул Шишка, который и сам пришел к похожему выводу. Не бывает чудес, а на то, чтобы разнести такие двери ударами бревна, уйдет не один час. Построено тут все на совесть.
Несколько сильных воинов с уханьем били топорами, раскалывая двери на щепки. Осталось совсем немного до того момента, когда прорубят сквозную дыру и сбросят запорные брусья. И тогда лавина воинов ринется внутрь и сметет защитников. Их просто задавят массой. То, что из них перебьют две трети — не беда. Им все равно не жить, ведь отборная тысяча мечников-скутариев ждет своего часа. У патрикия Евгения, урожденного босяка Шишки, есть приказ, и он его выполнит. Только сделать все нужно быстро. Август Святослав вот-вот вернется из Карфагена. Шишка улыбнулся и предался сладким мечтам. Господин назначит его экзархом Африки, а это власть почти что царская, и она приближается с каждым ударом топора. Тяжелые створки распахнулись, и лавина воинов ринулась во дворец императоров. Все случится еще до заката…
Глава 16
В то же самое время. Мейсен. Земли племени далеминцев.
Земли далеминцев восстали. Верным остался только сам град Мейсен, где стояла фарфоровая мануфактура, принадлежавшая Приказу Большого дворца и семье Бань. Потерять его было нельзя, а потому в свое время сюда нагнали столько отставников-ветеранов, что мятежные владыки решили на рожон не лезть. Походили вокруг, как голодные собаки и ушли к Праге, подумав, что вернутся позже.
Княгиня Ванда молилась Богине на глазах сотен людей. Плавные движения, которыми она рассыпала жито на капище, были отработаны тысячами повторений. Свекровь хорошо учила ее. Княгиня благословляла детей, которых ей протягивали, благословляла баб, которые просили легких родов, благословляла больных и увечных, не показывая страха или брезгливости. Это ее высокое служение, ее долг перед семьей и страной. Только одно печалило княгиню: она, перешагнувшая на четвертый десяток лет, потеряла то сладостное чувство единения со свои божеством, которое раньше захлестывало ее как блаженная волна. Еще лет десять назад она, впитывая в себя жадные взгляды толпы, словно улетала за кромку неба, где познавала немыслимое счастье. А вот сейчас это чувство пропало, а служение перестало приносить ей прежнюю радость, превратившись в тягостное ярмо.
Она не понимала сначала, почему это стало так. Да только если когда-то она как будто попадала в Ирий, каленой стрелой своего разума прорываясь через тенета бренного мира, то с каждым днем Ирий отдалялся от нее, а потом и вовсе отгородился прочной стеной, за которую ей не было ходу. Как это могло получиться? Она терялась в догадках. И вот однажды, когда вместо душевного подъема и притока силы она снова ощутила лишь пустоту и скуку, Ванда призналась во всем мужу. Она рыдала как девчонка, не понимая, что происходит.
— Богиня покинула меня, государь муж мой, — всхлипнула она, доверчиво уткнувшись в плечо самого дорогого ей человека. Она знала, что он не осудит ее, хоть и был христианином. — Почему? За что?
— Ты стала сомневаться, — просто сказал он ей тогда, и это все объяснило.
— Да! — прошептала она. — Я стала сомневаться…
Истинная вера способна творить чудеса, да только это обходится дорого. Вера требует полной отрешенности и безусловной преданности, иначе она рассыпается в прах, словно прогоревшие угли. Ванда, которая всегда была неуемно любопытной, живя с человеком, обладавшим острым умом, не могла не измениться. Истинно любящие друг друга люди начинают думать в унисон. Им не требуются слова, чтобы понимать друг друга, а потому на многие вещи они начинают смотреть одинаково. Ванда читала то же, что и он. Она обсуждала с ним вопросы государства, потому как княгини — тоже часть Золотого рода, и олицетворяют непоколебимость его власти. Она, получившая великолепное образование, постигнув риторику и логику, со временем стала больше походить на мужа, чем на свекровь. Так постепенно слепая незамутненная вера сменилась критическим анализом, и ее мир рухнул. То, что раньше казалось ей незыблемым, словно Карпаты, теперь стало суетным, мелким и даже немного смешным. Так она потеряла свою Богиню и превратилась в служительницу той, кого стала считать просто куском мертвого мрамора. Она творила ритуалы бездумно, словно кукла на веревочках, и испытывала невероятное облегчение, когда все заканчивалось, и больше не было необходимости врать. Тогда она просто ехала домой, к мужу и детям, превращаясь до следующего воскресенья в княгиню, мать и жену. И она продолжала жадно читать все подряд, от стоиков до отцов церкви. И от этого у нее образовался какой-то свой, ни на что не похожий взгляд на божественную сущность.
Для нее, как и для многих нобилей, посвящение Высшей справедливости стало откровением. Уже давно имя Мораны не поминали, строго следуя плану, который когда-то разработали два умника из
