Лев Вершинин - Сельва не любит чужих

Путы опали. Оол-бука, теперь вольный, топтался в середине дворища, злобно раздувая резные ноздри. Копыта его рыли сухую землю, оставляя в звонкой тверди глубокие следы.

— Иди! — на сей раз вуйк не глушил голоса. Парубок потоптался на месте. Стянул с себя сюртук, затем сорочку-вышиванку. Огляделся по сторонам, словно стараясь найти кого-то. Нашел. Улыбнулся. И расправил плечи, оказавшиеся неожиданно широкими и мускулистыми.

Еще раз улыбнулся. Жадно вздохнул. Притопнул ногами, обутыми в стоптанные чоботы, и решительно сплю нул. Было так тихо, что все, даже сидящие вдалеке, услышали, как плевок смачно шлепнулся о землю.

А затем пошел к буке. Не торопясь, но и не медля, Кто-то из унсов застонал от нетерпения. Оол-чудище тупо смотрел на парубка. Паха, не спуская с него внимательных глаз, наклонился и кинул в ноздри буке пригорошню мелких камешков. Этого хватило. Оол понял, что на него напали. Опустив квадратную голову, он медленно попятился назад. Паха выгнул спину, как лесной кот, и выставил руки перед собой. Лицо его потемнело и стало похожим на жуткий лик горного дикаря…

В тот миг, когда оол, склонив голову, бросился на него, Паха метнулся навстречу и остановил буку, ухватив за рога. Во все стороны полетели комья земли. Рев животного сливался с рычанием обезумевшего унса, и мало кто мог понять, где чей голос. Горбатая туша четвероногого и напряженное двуногое тело неуловимыми тенями просматривались в густых клубах неведомо откуда взявшейся пыли.

Спустя миг противники застыли на месте, собирая силы для решающего рывка. Оол дышал тяжело и хрипло. Паха, стиснув рога буки железными кистями, привыкшими с утра до ночи крутить карабелю, медленно сворачивал ему шею…

Унс передергивался от напряжения. Если бы то усилие, которое прилагали сейчас поединочники, некий ведун сумел перевести в порыв урагана, вряд ли в пределах Великого Мамалыгина уцелела бы хоть одна хата. Оол превратился уже не в живое существо, но в глыбу литого металла. Зубы унса скрежетали, точно кремни; мышцы рук и мускулы груди, живота и спины выступили из-под блестящей кожи тугими жгутами.

— Гху-у-у! — взревел бука, пытаясь поддеть соперника остриями рогов.

— Агх! — выдохнул в ответ человек и одним движением свернул животному шею.

Оол удивленно рявкнул, замер, взбрыкнул задними ногами и тяжело повалился на левый бок. В руке парубка, выпорхнув из-за голенища, блеснул нож. Струи крови ударили из перехваченного одним движением оольего горла и хлынули Пахе на плечи. Тяжелые копыта буки в последний раз содрогнулись и замерли…

— Ух-х! — выстонали зрители.

Отерев кинжал об шкуру оола, Паха медленно распрямился, сунул клинок за пояс, повернулся спиной к бездынной туше и по-прежнему неспешно направился обратно. Ни хозяева, ни гости не произнесли ни слова. Только из окошка светелки на втором поверхе хатынки донесся восхищенный всхлип, и белая ручка, высунувшись, помавала победителю расшитым платком.

В полной тишине Паха из рода Збырей подошёл к столу и вскинул правую руку, старинным унсовским жестом приветствуя М'куто. И Следопыт, поднявшись на ноги, в полном соответствии с артикулом строевого устава, отдал унсу честь, кинув два пальца к правому виску. Одобрительный кивок всколыхнул сивую бороду вуйка Тараса, и одновременно довольством и гордостью за Подчиненного вспыхнули глаза сержанта Н'харо Убийцы Леопардов.

— Возьми на память, победитель, — звучно произнес Паха, вытягивая из-за пояса кинжал и подавая его воину дгаа, — и помни, что среди унсов у тебя есть друг!

Скулы М'куто чуть дрогнули, И прочие люди дгаа удивленно округлили рты. Впервые за все времена прозвучали такие слова под высокой Высью. Была вражда, и было перемирие, и ныне есть мир. Но дружба?!

Тонкие пальцы Следопыта отстегнули от пояса деревянный футляр с торчащими рукоятками пья'мг'ттаев.

— Прими от побежденного тобой, бородатый друг, — с усилием подбирая слова, сказал М'куто, протягивая оружие унсу, — и помни, что среди людей дгаа у тебя есть брат!

И лишь теперь смешавшаяся воедино толпа унсов и горцев заголосила, заревела, завопила, на все лады поздравляя победителей…

Переждав первый шквал радостного воя, встал старый Тарас, и рука его дрожала, когда привязывал он ремешками ножны карабельки к привычному ей месту на поясе.

— Если клинок один, а победителей двое, — начал он раздумчиво, и толпа враз утихла, ожидая, — то следует, наверное, сломать надвое клинок. Но разумно ли поступать так?

— Не-ет! — откликнулась толпа.

И унсы, и горцы умели чтить доброе оружие.

— Пускай же каждый назовет то, чего желает душа его, и пусть получит немедля. Верно ли, братие?

— Любо-о! — прокатился отклик. — Лю-у-бо!

— Ну что ж, — отечески улыбнулся вуйк Мамалыг гор ному парубку, оробевшему под прицелом сотен взглядов, — коли так, скажи ты первым, чего желаешь! Клянусь Незнающим, все, чего ни пожелаешь, будет твоим!

Глаза М'куто сделались квадратными. Дмитрий, поймав всполошенный взгляд бойца, подмигнул: давай, мел. давай, не стесняйся. Заслужил!

Серея от волнения, Следопыт подбирал слова, и пухлые губы его, недавнего двали, вздрагивали.

— Если наши братья, люди двинньг'г'гья, так бесконечно щедры, то я, М'куто вваНгунгу Т-Клаха, хотел бы получить в подарок настоящий дгьюнгели…

Он, кажется, сам испугался смелости своего желания и поспешно добавил:

— Но можно маленькую!

По левую руку от Дмитрия зашептались, зашушукались люди дгаа. Они ждали чего-то подобного, но не такой откровенности. Ох и не промах же этот М'куто, ох и ловкач! Верно говорят, из тех парней, что своего не упустят! И недаром же прабабка его прославилась тем, что в годину голода умудрилась снести яйцо, каковым и прокормила семью. Так, во всяком случае, сказывают люди, а люди понапрасну лгать не станут…

Дгьюнгели! Хой, хэйо! Кто же из людей дгаа, особенно обладающих иолдом, отказался бы иметь в доме дгьюнгели пускай даже и маленькую?! Всякий мечтает о дгьюнгели, но никому не дано иметь его, хотя рассказывают старики, что могучий Дъамбъ'я г'ге Нхузи, сливший племена в единый народ, под конец жизни обладал сразу двумя… Так ли это, не так? Никто не знает в точности. Но всем известно иное: у людей, именуемых ныне зиньг'г'гья, а ранее — мохнорылыми, дгьюнгели водится, причем в количестве изрядном…

Ну что ж, М'куто-счастливчик, лови миг удачи!

— Дгьюнгели? — недоуменно сдвинул брови старый Тарас, красноречиво пожимая плечами. — Но что это, сынку?

М'куто замялся. Удивительно! Как можно, дожив до седых волос и правя родом, не понимать столь очевидных вещей? Видно, недаром говорится, что нет на Тверди людей, умнее народа дгаа…

— Дгьюнгели… — руки Следопыта приподнялись и за-колыхались, изображая нечто, похожее на озерную рябь. — — Дгьюнгели, почтенный старец, это…

Рябь постепенно перерастала в тайфун.

— Это… это…

— Это дгфью, только похожая на тыкву, — сжалившись над несчастным урюком, подсказал Н'харо, в свою очередь изображая жестами нечто, напоминающее лист бумиана.

— И с кихьюни сбоку, — уточнил Мгамба.

После чего толкования пролились благодатным дождем.

В течение десяти минут Тарасу стало в точности известно, что не каждый ггуангу способен изменить кин-Т'аффи десятого кргуури, но, в принципе, дм'ль' 'туби тоже не очень соответствует настоящему ктфи, хотя, с другой стороны, можно согласиться с тем, что… тут разъяснения плавно перешли в пляску, каждое па и каждый жест которой был исполнен глубочайшего, предками завещанного смысла, и пляска эта была столь грозна и красива, что вуйк Мамалыг не мог не проникнуться ее мрачной прелестью…

О, если бы все это хоть сколько-то приблизило его к пониманию того, что такое дгьюнгели!

Когда выдохшиеся вконец танцоры успокоились, он торжественно огладил бороду и спросил:

— Уверены ли горные братья, что нужное им имеется в поселке унсов?

Разноголосый хор отозвался утвердительно.

— Добре! — вуйк плавно повел рукой из стороны в сторону. — Пусть, если так, метатель ножей М'куто сам пойдет и возьмет желаемое!

Давно пора было сказать это! Едва лишь прозвучало дозволение, ноздри Следопыта дрогнули и он, принюхиваясь, помчался в дальний конец подворья, к покосившемуся сараю. Нырнул в темный рот полураспахнутой двери. Сгинул. А спустя несколько ударов сердца Великое Мамалыгино огласил звонкий, исступленный, ликующий крик, способный извергнуться только из уст человека дгаа, заполучившего дгьюнгели!

Когда же М'куто возник на пороге и легкой походкой пошагал к столу, бережно неся вожделенное, лица урюков и даже самого сержанта омрачила легчайшая дымка зависти, а унсы удивленно забормотали. Странно! Непонятно! С какой это стати горный воин так радуется обычному казнащо?!

Впрочем, каждому свое.

— Благодарю тебя, почтенный старец, — рухнув на колени перед вуйком, прошептал М'куто. — Отныне я верный сын твой и, если ты потребуешь, а нгуаби позволит, с радостью отдам за тебя жизнь…