Завтрашний царь. Том 2 - Мария Васильевна Семенова
– Утверждаю.
– Вот ответчик, рекомый… где Петеряга?
Тот в ожидании песенного поединка успел почти потеряться. Его вытолкнули вперёд.
– Утверждаю, – брякнул он невпопад.
Взлетел смех, позоряне ожили, вспомнили: речи молодого купца суть всего лишь предлог к весёлому действу. Начин скоморошины. Отнюдь не царский суд в объезде земель.
Один Злат остался невозмутим.
– Ты, Паратка-наймит, заступишь ли место ответчика, отрицая вину?
– Заступлю.
– Добро. Подите жеребьи метать.
Первым седлать скамью досталось Паратке. Пока Светел гадал, хорошо это или плохо, новожилич отправил в печь масляную лепёшку:
– Прими, государыня, ибо за мной правда.
Согрел перед устьем ладони. Вышел в середину, неся длинношеий уд наперевес, словно боевое копьё.
…Заигрыш он всё-таки смазал. Пальцы дрогнули от волнения, упустили струну. Светел чуть не охнул вместе с гудилой, но парень совладал. Стиснул зубы, выправился. Стройными трезвучьями очертил голосницу. Чуть кашлянул – и повёл. Уверенно, гордо.
Мы придём к последней реке,Кто пораньше, кто погодя,И услышим, как вдалекеРатным кличем степи гудят.Это те, что приняли смерть,Не отдав победы врагу!Сможешь им в глаза посмотреть,Стоя на святом берегу?«Враги? Победы? – вслушался Светел. – Опять про Ойдригов полк? Или про войны хасинские?»
А голосница в песне ладная удалась. Влипчивая. Народ её легко подхватил. Иные подтягивали, подгукивали голосами.
Пращур боевого коняПризрачною вздёрнет рукой:Нешто подвалила родня?Погляжу ещё, кто такой!Был с тебя какой-нибудь прокНа земном коротком веку?Может, весь отпущенный срокТак и пролежал на боку?Если, знатной кровью кичась,Ты пустую баловал спесь,Не скакать тебе среди нас,Нам таких не надобно здесь!Если сразу сник, испытавПервые подножки судьбы,Отступал, за правду не встав,Голову склонял без борьбы,Нет тебе седла и коняС нами в тучах мчаться вперёд!И потомка нет у меня —Может, кто другой подберёт!Пращур, не суди сгоряча!Что с того, что я не боец?В золочёных ножнах мечаМне не завещал мой отец.Только путь до края земли,Что в безлюдных землях пролёг,Суженую где-то вдалиДа обиды горький комок…Светел увидел, как призадумался Злат. Аж голову на руку опустил. Похоже, Паратка пел о больном. О таком, что Злат был бы рад из памяти вырвать… да слишком крепко сидело.
Сёк нам лица бешеный снег,Бесконечно длилась метель…Злая стужа, злой человек —Всё я видел, всё одолел!«Ишь хитёр! Судью думает обольстить! – прищурился Светел, но сам себя осадил: – А хороша песня. Такую не сложишь без истой любви, из холопства единого. Знать, правильный ты у нас, кровнорождённый. На трон поднимусь, велю узаконить. Есть же у царя право отцовское?»
Я на пепелище судебПо венцу сложил новый дом.Испекла невеста мне хлеб,Сына подарила потом.Вот такой оставил я следБеспощадной доле назло.А теперь суди меня, дед!Пустишь в боевое седло?Песня кончилась. Ещё раз обежала созвучья – и смолкла.
Позоряне топали, кричали, ближние гладили певца по плечам, бабы плакали, девки прилюдно губы тянули. Паратка не видел, не слышал – сидел мокрый от пота, выпотрошенный, шальной и счастливый. «Я смог! Правда смог? Победил?..»
– Ответишь ли, дикомытко? – крикнули Светелу.
– Есть что спеть?
– Давай выходи!
Светел вздрогнул и понял, что напрочь не помнит собственной песни.
Три бессонные ночи ловить юркие светляки слов, затверживать ход пальцев по струнам… Всё впустую, всё веником вымела чужая гудьба!
Злат воззвал к тишине. Потеха или нет, а закон Андархайны корявого отправления не прощал.
Светел встал на деревянные ноги. Сдёрнул с кос ремешки. Пятернями вздыбил жарые пряди, думая, что приглаживает.
Подхватил гусли…
…И пошёл срамиться за весь Коновой Вен.
В жадное печное хайло влетел жирный блин:
– Прими, государыня, ибо за мной правда.
Братейка-огонь приветственно фыркнул. Мир отдалился. Смолкли голоса-пересуды. Светел с трёх шагов не видел Злата с Кербогой, не узнавал. Лица сбились в пятно, лишь скамеечка ждала впереди.
Светел сел. Утвердил гусли. Взял первую хватку.
И… тоже смазал созвучье.
Смешки позорян вернули ощущение бытия, но ненадолго. Руки оказались памятливей ума – залетали вверх-вниз. Гусли, знавшие колыбельную Сквары, отозвались, выпустили плясать золотые лучи.
Над Коновым ВеномРассвет прогнал тени,Над Коновым Веном опять встаёт заря.На дальних озёрахУже совсем скороЗагомонят птицы, а значит, всё не зря!Из дальних стран короткий и прямойГусиный клин укажет путь домой,Туда, где к морю мчит осколки льдинЦарица рек, могучая Светынь!Твёржа с такой ясностью встала перед зажмуренными глазами, что начало перехватывать горло. Светел удержал голос через великую силу. «А не дам засмеять!»
Над Коновым Веном —Летучих гроз пена,Над Коновым Веном – бескрайний летний день.Густыми лугамиБосыми ногамиПо шёлковым травам да в кружевную тень!Моя земля, где песням не смолкать!Другой такой на свете не сыскать!Покуда жив, на дальнем берегуОтцовских гуслей лад я сберегу!Ковчежец гремел, как перед Сечей, в груди бушевало свадебное веселье. Из подпечка выглянул заспанный домовой, а люди, объятые щедрым теплом, поняли, что солнце вернётся.
Над Коновым ВеномЩитом неизменнымНад Коновым Веном – плывут печей дымы.Дождями грибными,Огнями ночнымиБлагослови, осень, уснувшие холмы!Сломает зубы долгая зима,Людских сердец не одолеет тьма.Мы за Светынью встретимся весной,Коль не утратим крыльев за спиной!Над Коновым ВеномЗвучат вдохновенно,Над Коновым Веном – раскаты вещих струн.Им тёмный лес вторит,От них бежит горе,Они зовут в небо святого Солнца струг!Медленно истаяли звоны.
Душа прилетела из-за Светыни назад.
Светел открыл глаза. Беспамятный, встрёпанный, сумасшедший. В ручьях пота. Тихие отсветы пропадали со стен повалуши, гасли во тьме закопчённого потолка. Только разошедшаяся печь гудела неумолчными отзвуками.
Все смотрели на Светела. Все молчали.
– И вот как судить вас, певцы? – Голос Злата разбил тонкую тишину. – Один воспел дела человека, другой восславил страну, льзя ли сравнивать? Какой приговор, когда тучи над головой в семь крат истончились? Велю, обнимитесь! И чтоб мне распрю забыли! Домовладыка, пиво неси!
Светел до рёберного хруста стиснул Паратку. Про Петерягу и мысли не шевельнулось. Притом что душа очень больно валилась с небес на мёрзлую землю. Победителем Светела не признали. А значит, и повести про тайного воина теперь не дождаться.
Жило лишь послевкусие дела, исполненного за пределами сил.
Чем невозможней, тем лакомей!
Он знал – такой восторг не держится долго.
Только до следующего предела.
Дня через два, когда поезжане уже поговаривали об отдыхе в Кутовой Ворге, Светела поманил хозяин обоза. Светел проводил глазами Лауку, забиравшуюся с Параткой в возок. Подбежал, поклонился:
– Слушаю, батюшка Новожил.
Кровнорождённый встал тропить с ним бок о бок и некоторое время молчал. Светел рассмотрел его лапки. Кованые, как у него самого. Родными звёздочками заплетённые, лишь чуть изменёнными…
– Эти лапки, – сказал Злат, – мне сделал в пути моранич, о котором ты спрашивал.
Светел жадно вскинул глаза.
– Я тогда шёл в чужедальние земли во исполнение слова, данного моим отцом другому отцу, – продолжал Злат, не догадываясь, насколько верно Светел понимает его. – В моей семье знают цену сказанному. И то, что даже смерть не отменяет обета. Я тронулся в путь, хотя крепко подозревал, что за окоёмами мне готовят ловушку. По счастью, родич, не гнушавшийся родством, научил меня заехать в Чёрную Пятерь, попросить помощи. Я
