Роман Куликов - Чистое небо

— Молодца, Николай. И спасибо тебе за тот бой! Если б не ты — никто бы не вернулся, а меня бы уже отпеть успели!

— Да брось, командир! Бой есть бой. Я свой долг выполнял, вас прикрывал, ребят тоже. А еще жалею, что там, у будки, меня не было.

— Не торопись на тот свет, Николай. Если решил завязать судьбу свою на Зону, то шансов таких у тебя будет немыслимое количество. Там умереть особых сил не требуется!

— Знаю я это все, насмотрелся. Да только чувство странное какое-то — вроде зовет она меня, тихо-тихо так! Посмотрю еще, может, в военные сталкерюги подамся.

Разговор у нас шел до ужина. Рыженькая принесла очередной подносик, а Заворотнюк распрямился и, виновато опустив голову, сгреб в ладонь отутюженную кепку. Все-таки занятный он человек — из-под выступающих надбровных дуг, иллюстрирующих теорию Дарвина, на тебя смотрят печально-умные глаза старого еврея-бухгалтера, а зычный крик на плацу соседствует с негромким вежливым разговором один на один.

— Ну ладно, Виталий Петрович, пойду я. А завтра-послезавтра снова загляну обязательно!

— Будь здоров! Я всегда рад тебя видеть!

На следующий день меня польстил своим визитом Семен. Сперва в палату вплыло солидное брюшко кадровика, а затем вошел непосредственно сам майор Гавриленко.

— Здорово, вашбродь! — Я улыбнулся и вскинул руку к забинтованной голове.

— К пустой голове рука не прикладывается, штабс-капитан! — озвучил Сема бородатую армейскую шутку и улыбнулся в ответ.

— Да хрен ты угадал! Во-первых, голова у меня не пустая. Нет, внутри — допускаю. Но бинтов на нее намотано больше, чем у Рамзеса Второго в день отпевания. Так что это — мимо кассы. А во-вторых, штабс ко мне неприменимо. Я ж в штабах всегда только для получения зарплаты появлялся. Либо на раздачу строгих выговоров с лишением премии. Мимо кассы вторично!

— Ладно, не умничай тут! А то я начну думать, что это радиация на тебя так благотворно влияет.

— Да ладно тебе. Везде, где мы лазили, был нормальный фон. По зоновским меркам.

— Да сам-то ты, может, и лазил в чистых местах. Да только осколки, что извлекли из тебя, так светятся, что хоть на елку их вешай! Наверное, монолитовцы эти ракеты прямо в саркофаге ЧАЭС хранили.

— Рядом с Монолитом?

— Не знаю, может, он их ими и снабжает. И вообще, хорош трепаться! Как сам?

— Да потихоньку, местами и короткими перебежками.

— Уже неплохо!

— Сема, что с Водолазом?

— С каким еще Водолазом?

— Старлей из той сталкерской группы. Кравченко.

— А-а… Понял, о ком ты! Не довезли его, умер в вертушке. Да спецназеры сказали, что и шансов у него было немного. Там в живых остались только один из москалей и мужик из «Долга».

— Белоусов?

— Да хрен его знает. Спецназеры, придурки, пристрелили его на базе, когда узнали, что он сталкер. Фээсбэшника ума хватило довезти. Тут особист все скакал — хотел вколоть ему скополамина и выведать страшные тайны Лубянки и Припяти. Но врач его послал далеко и сказал, что если парню колоть что-то кроме глюкозы, то он откинет копыта через полминуты. Ты тут не тушуйся, завтра особист стопудово к тебе наведается, он вокруг твоей палаты, будто коршун, круги нарезает! Ежели что — свистни, проведу с ним ликбез на тему «Правила хорошего тона при общении с ранеными героями».

— Хватит, Сема! Ну просто я убежал сдуру в Зону, ну с кем не бывает? Зачем меня медалями сразу обвешивать?

— Не боись! Медали вряд ли кому в сложившейся ситуации светят. Так что не придется тебе к поощрениям со стороны вышестоящего командования привыкать! Короче, Склифосовский! Погнал я в управление, сейчас, как всегда после залета большого, пошли проверки всего и вся. Монолитовцы отбили секретные документы, следовательно, надо проверить правильность прикручивания табличек на кабинетах в кадрах округа и начищенность сапог у солдат из роты охраны. Дабы такие инциденты не повторялись в дальнейшем! На, поддерживай силы в изможденном ратными трудами организме.

На стол опустился пузатый пакет, полный различных свертков и источающий аромат копченого сала.

— Скоро обратно зайду, Петрович! Соскучиться не успеешь! Счастливо!

— Будь здоров, Сема!

Дверь за Семой мягко закрылась. Я откинулся назад и уперся взглядом в потолок. Зона… Зона… Ты прошлась огнем по моему телу, по моим друзьям, по моей жизни. Только странное у меня чувство. Ненормальное, я бы сказал. Разве нормально — полюбить мертвые города, заросшие бурьяном поля, полуразвалившиеся заводские корпуса, застывшую на вечной стоянке технику? Кривенчук, это какой-то некрофилией попахивает! Я ведь смертельно боюсь Зону, я видел, что она делает с людьми. Но это разумная часть моей души. А есть у нее еще одна, абсолютно иррациональная составляющая. Та, что заставляет людей бросить уютные кабинеты, как Медузу. Или забыть про легкие и ненапряжные деньги и хабар, как Водолаз. Хрен бы он сталкерил из-за одной только угрозы расстрела, в крайнем случае — сбежал бы на первой же ходке. Я сейчас осознал все ее величие. Завтра, скорее всего, придет особист, высосет мне весь мозг. Потом или спишут, или направят на новое место службы. Но место свое я уже знаю. Оно там, за тысячекилометровой оградой с заточенными под бритву стальными лезвиями на гребне, за гирляндами колючки и «путанки», за тысячами мин и сигналок. Туда ведут дороги, прикрытые ощетинившимися пулеметными стволами блокпостами. И аномалии, и мутанты, отвратительные даже на плакатах в учебке и смертельно опасные в жизни, — это все считается острым соусом для настоящей Жизни. Жизни с большой буквы. В Зоне с большой буквы. А еще там, за отравленными водами реки Уж, под ржавеющим корпусом «Беатриссы» лежит голова бывшего торговца Славика Мойши, на которую надет ключ к самым сокровенным тайнам — прибор гениального самоучки Шплинта. Если хорошенько поработать лопатой, то — кто знает?.. Я слишком нерационален, чтобы пытаться завладеть миром. Но в душе моей, наверное, живет ребенок, которого манит непостижимая загадка Центра. Ты — оторванный от этого мира ломоть, Кривенчук. Но в этом твоя сила. Да, впрочем, этим силен любой сталкер. Сталкер… Твой враг номер один неделю назад… А теперь ты примеряешь эту масть на себя! А может, она всегда была моей?

Ежи Тумановский

ПАТРУЛЬ

Хочу сказать искреннее спасибо Роману Куликову и Юрию Бесарабу, которые сумели заставить меня закончить этот текст.

Этот бар на самом краю Зоны они облюбовали не так давно. Раньше всё ходили в «Семь печалей» да в «Утробу дьявола», а вот теперь всякий раз, когда хотели немного расслабиться, собирались здесь, в «Броненосце».

Подступал вечер. В круглых иллюминаторах-окнах еще плескалось напоследок беспокойными сполохами красное от натуги солнце, пытаясь задержаться еще хоть чуть-чуть, уговаривая маму-ночь разрешить еще немножко поиграть с людьми, но твердая рука темноты уже развернула пушистую постель в серебристых искрах первых звезд, и в Зону вползала Тьма.

В полумраке небольшого зала среди редких столиков неслышно сновал бармен. Заглушая чужие разговоры, хрипел в углу старый радиоприемник, заменявший тут все музыкальные изыски. В табачном дыму плавала прибитая справа от стойки нарочито огромным гвоздем табличка «У нас не курят».

— Все не могу привыкнуть, — задумчиво косясь в иллюминатор, сказал Дзот, — к тому, как это происходит. Ну, подумаешь, что за беда? Ну, солнце село. Ан нет. Зона сразу становится другой. Прямо жуть берет каждый раз. И ведь сколько раз ходил ночью туда — ничего не чувствуется. А здесь, на границе, каждая собака знает, когда солнце уходит.

— Выдох Зоны, — расслабленно откликнулся Рвач, потягивая ледяное пиво из запотевшего бокала. — Когда-то это считалось на грани дозволенного. Первый нехороший признак был, если объект ощущал выдох. А сейчас ничего. Почти все ощущают.

— Не все, — подчеркнуто нейтральным голосом возразил Копец. — А кое-кто даже говорит, что раз не слышишь выдоха, значит, не услышишь и контролера.

— Вот кто у нас точно еще без изменений! — все так-же расслабленно отозвался Рвач. — Сынок, не надо об этом даже думать. Не услышишь — и черт с ним! Главное успеть включить «барьер». А то ведь как бывает? Сегодня — норма, а завтра скажут: нет, вы уже не люди. И тогда конец. Вперед, в последнюю ходку.

— Опять ты за свое, Рвач, — недовольным голосом отреагировал Сток, тянувший густой сизый дым из большого разноцветного кальяна. — Последняя ходка да последняя ходка. Что, годы берут свое, старая развалина?

— Ха! Годы! А ну пойдем ножиками потыкаемся, разберемся, у кого тут годы! — бодро ответил старый «должник», явно поддерживая обычный среди своих диалог, и привычным взглядом обежал помещение бара.