Император Пограничья 2 - Евгений И. Астахов

К вечеру обозлённые неудачей ищейки князя засобирались восвояси. Я вышел проводить их и встал недалеко от лидера отряда.

— Должен поблагодарить вас, господин Волков, — я позволил себе лёгкую улыбку. — Вы оказали мне крайне ценную услугу. Благодаря вашему появлению я убедился, что окружён преданными людьми, готовыми встать на мою защиту. Поверьте, для правителя это дорогого стоит.

Тот смерил меня прощальным взглядом, полным лютой ненависти, и процедил сквозь зубы:

— Это ещё не конец, боярин. Правосудие всегда торжествует. Рано или поздно я до вас доберусь!

— Езжайте с миром, лёгкой вам дороги и попутного ветра, — с ехидцей протянул я.

Лука вскочил в седло и, яростно пришпорив коня, умчался прочь в окружении драгун. Я провожал их задумчивым взглядом, пока отряд не скрылся за горизонтом. Итак, первый раунд остался за мной, но надолго ли? Такие люди просто так не отступают.

Что ж, будем решать проблемы по мере их поступления. Сейчас нужно сосредоточиться на восстановлении Угрюмихи. Прошедшие дни потрепали жителей, пора зализывать раны и двигаться дальше. А там, глядишь, и о шахте можно будет помыслить. Сумеречная сталь сама себя не выкопает, в конце концов.

* * *

Ясное морозное утро выдалось на удивление тихим и безмятежным. Казалось, сама природа решила дать измученным людям передышку после всех треволнений. Сидя во внутреннем дворе дома воеводы, я неспешно играл на десятиструнной лире, которую по моей просьбе смастерил рукастый плотник Михей.

Инструмент привычно лежал на бедре. Пальцы правой руки ритмично щипали туго натянутые струны, из свитого пучка конских волос, в то время как пальцы левой приглушали ненужные, рождая протяжную мелодию. Я ощущал, как меня наполняют одновременно светлая грусть и лёгкая ностальгия вперемешку с умиротворением. В этих тягучих переливах мне слышался родной и такой хорошо знакомый голос…

Внезапно скрипнула дверь, и ко мне вышла Василиса. Девушка с любопытством покосилась на лиру, устраиваясь рядом на скамье.

— Надо же, не знала, что вы владеете музыкальным инструментом, — с лёгким удивлением протянула она.

Я усмехнулся и, не прерывая игры, отозвался:

— Я получил довольно разностороннее образование в юности. Да и с этой лирой у вас, барышня, можно сказать, родство.

Василиса непонимающе нахмурилась. Я пояснил, кивнув на полированный корпус инструмента:

— Михей вырезал её из ольхи.

Девушка тут же надула губы и шутливо пихнула меня в плечо. Рассмеявшись, я продолжил наигрывать знакомый наизусть мотив. Какое-то время мы молчали, слушая музыку. Затем Василиса негромко спросила:

— Красивая мелодия, но незнакомая. Вы где её услышали? В Эфирнете?

— Нет, — покачал я головой, погружаясь в воспоминания, — её часто играла моя матушка. Она же и научила и меня.

— Мелодия прекрасная, хоть и печальная, — задумчиво произнесла девушка. — Только вот стихов не хватает.

Я улыбнулся уголками губ и, прикрыв глаза, начал вполголоса напевать:

♪ Мать мне говорила,

Что однажды я

Буду на драккаре

Бороздить моря[1] ♪

Голос мой стал ниже, глубже, словно звучал не из моего горла, а из самой груди. Струны лиры вторили, посылая в морозный воздух трепетную дрожь.

♪ Смело в бой я веду

Знатный свой корабль

Курс на гавань мы держим

Враг будет повержен

Враг будет повержен ♪

Когда последние ноты растаяли в тишине, я медленно разлепил веки и покосился на Ольховскую. Та смотрела на меня во все глаза.

— Удивительно, как преображается ваш голос, когда вы поёте, — тихо проговорила она. — Столько силы в нём. Будто и не юноша вовсе, а зрелый муж!..

— Матушка говорила, что песня либо идёт от сердца, либо не идёт вовсе, — я отложил лиру. — Фальшь люди всегда чувствуют.

— Расскажите о ней, — попросила девушка. — Какой она была?

Я прикрыл глаза, вспоминая:

— Сильной. Никогда не видел, чтобы она плакала или жаловалась, хотя жизнь её не баловала. При этом умела радоваться мелочам — первому снегу, весенним цветам, тёплому хлебу… Любила петь за работой. А уж характер… — я хмыкнул. — Когда злилась, даже отец старался не попадаться ей на глаза.

— Вы её очень любили, — в голосе Василисы прозвучало понимание.

— Да. Она научила меня многому. Честности. Тому, что настоящая сила — в людях рядом с тобой. Что один в поле не воин, как бы силён ни был… — я помолчал. — Когда её не стало, я долго не мог этого принять. Постепенно боль ушла, осталась только благодарность. За всё, что она мне дала.

— Я свою совсем не помню, — тихо призналась Василиса. — Она умерла при родах. Целители ничего не смогли сделать…

— Если мне не изменяет память, — покосился на собеседницу я, — раньше вы говорили, что маменька хворает, а папенька в разъездах.

Щеки девушки вспыхнули румянцем. Она принялась путано объяснять:

— Ну… В общем, это про мачеху. Отец после смерти матушки вновь женился. У нас… сложные отношения, — Ольховская поджала губы, подбирая слова. — Он любит меня, по-своему, но для него я всё ещё тот неразумный ребёнок, которого нужно опекать и которому нельзя доверять серьёзные решения. А я давно выросла. Вот и приходится держаться подальше, чтобы не спорить.

Я понимающе кивнул.

— Потому вы и решили уехать в Покров?

— И поэтому тоже, — уклончиво ответила собеседница, и тут же сменила тему. — Сыграйте ещё что-нибудь, Прохор Игнатьевич. У вас здорово выходит.

Усмехнувшись, я вновь взялся за лиру и заиграл весёлый плясовой мотив.

— Под эту мелодию как раз женился мой старший брат, — пустился я в воспоминания. — А младший братец напился на свадьбе до того, что вознамерился показать свою удаль. Попытался с кубком в руках перепрыгнуть через весь стол, укрытый снедью, не расплескав вина. Ясное дело, зацепился ногой за скамью, грянулся и опрокинул стол к чертям. Все гости потом неделю животы надрывала от смеха.

Василиса звонко расхохоталась, да так, что у неё аж икота началась. Я и сам не сдержал улыбки.

— Не знала,