Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль - Анисимов Сергей
Ждали знаменитейшего Николая Гулаева, однозначно являвшегося одним из лучших летчиков-асов всех фронтов и всех флотов и лишь ненамного отстававшего от самого Речкалова. Но Гулаев так и не прилетел, хотя вызов был отправлен в его полк одновременно со всеми, и вторую звезду он получил тем же указом – от того же первого июля. Чуть позже пришла отписка из госпиталя, и Покрышев только вздохнул. Двадцатишестилетнему капитану однозначно полагалась эскадрилья, пусть в списке ее личного состава и стояли имена двух подполковников. Было жаль.
Замотанный бумагами и быстротой развития событий, полковник относился к происходящему все более серьезно. Некоторые открывающиеся детали вызывали у него откровенную тревогу. Новиков несколько дней не участвовал в работе, занятый встречей с американцами и англичанами, с которыми формировался совместный координационный центр стратегической авиации.
В коридоре Покрышев повстречал Водопьянова, узнав его по многочисленным предвоенным фотографиям. Командующий дивизией АДД[19] выглядел злым и раздраженным, что было вполне понятно.
К середине сороковых годов никакой «стратегической авиации» у Советского Союза уже не было. Три десятка боеспособных Пе-8 и полторы сотни Ер-2 наносили время от времени точные и достаточно болезненные удары по целям в глубине гитлеровской Германии, но никакого влияния на ход войны они оказать не могли, и до сих пор все общение с американскими бомберами сводилось к предоставлению им аэродромов для челночных операций. Советский Союз вслед за Германией сделал ставку на тактическую авиацию, и подвергаться вежливому унижению со стороны союзников, которые могли выставить полторы тысячи «летающих крепостей» в один вылет, было стыдно и глупо. Зачем?
В полку после истории с рестораном отменили фронтовые надбавки и рекомендовали больше не мозолить глаза москвичам своими геройскими звездами. По «мягкой дружеской просьбе» главного маршала авиации летчики перестали надевать высшие награды страны, но помогало это плохо: слишком многих из них знали по портретам в центральных газетах. Это было опасно. «Учебный авиаполк» привлекал ненужное внимание.
В итоге из гостиницы управления, у подъездов которой уже начались дежурства восторженных пацанов, мечтавших увидеть сразу и Алелюхина, и Речкалова, их перевели в Монино. Разместили в довоенных командирских домиках квартирного типа, находившихся на территории отлично оборудованного аэродрома, где ни у кого не было возможности болтаться без дела.
Покрышев мотался в Москву и обратно на выделенной ему машине с шофером-охранником – веселым парнем с рябым и курносым, рязанского типа лицом и точеными движениями гимнаста. Полк уже был разбит на эскадрильи, командиры утверждены, и летчики «сговаривались» совсем по-детски, сбиваясь в плотные компании – кто с кем служил, кто в каком училище учился, кто откуда родом. Как в дворовом футболе, честное слово. Все это в высшей мере приветствовалось.
Приказом Новикова и, вероятно, с личного одобрения самого Сталина комэсками истребителей были назначены Покрышкин, Султан, Кожедуб и сам Покрышев, а у разведчиков – Гриб.
Покрышкин к этому времени был, несомненно, самым популярным летчиком в стране, его портреты печатали в газетах чуть не через день, но новый командир ни на минуту не усомнился в правильности выбора главмаршала: стальная воля, выдающиеся способности тактика, талант пилотирования, равный которому имели, наверное, полтора-два десятка человек на все ВВС – все это имелось и демонстрировалось полковником Покрышкиным в небе каждую секунду полетного времени. В старшинстве он уступал ему буквально на дни: Покрышкину воинское звание полковника присвоили второго июля. А на жесткий характер и постоянные трения знаменитого дважды Героя с начальством на земле, вплоть до исключения из партии, Покрышев плевал – он сам был почти такой.
Второй комэск, майор Кожедуб, похожий по комплекции на уменьшенного раза в полтора Стефановского, напоминал больше боксера или грузчика, чем истребителя. Но все-таки, наверное, на грузчика из книжного магазина – очень уж одухотворенно выглядел он, подходя к любому самолету.
Третью из эскадрилий «красавиц» дали Амет-Хану Султану. Наполовину лак, наполовину крымский татарин, он предпочел карьере канатоходца столь же опасную жизнь летчика. Его характеризовали поразительное жизнелюбие и почти невероятная везучесть – качества, ценимые всеми, кто воевал хотя бы неделю. Пережить сорок первый год на И-153, уцелеть после тарана, вырастить команду «рексов»[20] из зеленых пацанов – такое за спиной имел не каждый пилот из покрышевского списка.
Несколько человек клялись, что зрение у Амет-Хана было четыре ноль. Никто не знал, возможно такое или нет, но он различал тип самолета еще тогда, когда остальные, щурясь, пытались понять, действительно ли видят точку на фоне солнечной короны, или им кажется.
В сорок третьем, когда Амет-Хан был на побывке в Крыму, у него арестовали брата и пришли за родителями. Это произошло в тот день, когда было объявлено, что крымские татары желали победы Гитлеру. Услышав ночью крики матери под окном, Амет-Хан голым выпрыгнул в сад со второго этажа родного дома и мгновенным ударом кулака свалил рослого парня в погонах младшего сержанта, волокущего его старую мать к калитке. Второй, удерживающий до этого его отца, оттолкнул того в сторону и сорвал с плеча карабин. Озверевший летчик влепил ему прямой в горло, но в сад на крики очухавшегося энкавэдэшника уже ломилась подмога.
Тут его, несомненно, и пристрелили бы, если бы не выпрыгнувший в то же окно капитан-однополчанин, приехавший в Крым вместе с Амет-Ханом[21]. Секунды, прошедшие с момента, когда под окном раздался женский крик, летчик потратил на то, чтобы натянуть брюки и всунуть руки в рукава кителя. Появление капитана со звездой Героя на груди несколько притормозило чекистов, а тот, подойдя и ухватив друга за плечо, не терпящим возражений тоном приказал ему пойти в дом и одеться.
Бледный от ярости, Амет-Хан ушел и появился через минуту, застегивая воротничок. На его груди горела такая же звезда, как и у однополчанина, а кобура ТТ была расстегнута и сдвинута на живот. К этому моменту на сцене появился майор НКВД, который настолько быстро осознал ситуацию, что не издал ни звука. Было понятно, что стрелять капитан-летчик с лицом горца и Золотой Звездой на кителе будет при малейшем поводе, и в лоб, причем начнет с него.
В конце концов родителей Амет-Хана оставили в покое, хотя им пришлось уехать в Цовкру, на родину отца, но брат пропал навсегда. Это превратило веселого красавца Амета в машину убийства, срывающего зло на врагах. Он расстреливал мотоциклистов на дорогах и вел собственный счет убитым.
Понемногу к нему начало возвращаться его жизнелюбие, во многом благодаря невероятной красоты молодой жене, вызывающей у всех восхищение, но ни с одним человеком с краповым околышем на фуражке он с тех пор не заговорил ни разу. О его истории знали все и по молчаливому мужскому уговору никогда не касались ее. Женатых летчиков предвоенного поколения, таких как Покрышкин и Султан, в полку было немало, и полковник Покрышев потратил немало времени на то, чтобы организовать все необходимые для приезда семей летчиков бумаги.
К третьему июля в части насчитывалось уже более двух десятков пилотов, полеты были наконец разрешены, и четыре яковлевские машины были загружены с утра до вечера. БАО[22] «учебного полка» формировался прямо в Крыму, и нагрузка по их обслуживанию в Монино пришлась опять же на механиков испытательного отдела ПКБ[23] Спецавиатреста Авиапрома. Наконец начали поговаривать о переезде в Крым. Почти все машины уже перегнали туда, и Покрышев заочно, по телефону, перезнакомился со многими специалистами полка.
