Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль - Анисимов Сергей
Федоровский, склонившись, подергал за крюк. Литое жало было выкрашено в контрастные черно-белые цвета по его указаниям. Это поможет летчикам отрабатывать взлетно-посадочные операции на подготовительном этапе, а потом белые полоски можно будет закрасить.
– Номера машин в серии последовательные, – указал конструктор на многозначный индекс, ярко выделявшийся на вертикальном оперении. – «М» значит морской вариант, «О» – это литера особой сборки, плюс заводской и серийный номера. Душу вкладывали, уж поверьте мне.
Когда они обходили уже четвертую машину, к собравшимся подошел громадный детина с бочкообразной грудью, обтянутой, несмотря на жару, чуть распахнутым регланом.
– Здравствуйте, – вежливо поздоровался он густым басом.
– А-а-а! Вот и наш Стефановский пришел! – Яковлев, обернувшись, радостно пожал детине руку.
Летчики с восхищением взирали на невероятной, видимо, физической мощи мужика, не похожего на летчика-истребителя, но тем не менее им являвшегося.
– И тебе поздорову, Илья Муромец! – ответил за всех Скоморохов, вызвав громкий смех остальных.
Стефановский не обиделся – к насмешкам относительно своего роста он, видимо, давно привык.
– Я, как договаривались, показываю «красавицу» на пилотаже. Потом «убивцев», по десять минут на каждого.
Покрышеву не понравилось, что испытатель назвал Як-3 «красавицей»: такое прозвище было у ЛаГГа, пока его не изменили на более актуальное – «лакированный (или летающий) гарантированный гроб». Еще иногда добавляли «авиационный» – для буквы «а».
Минут десять Стефановский рассказывал, аккуратно двигая тяжелыми ладонями, об особенностях пилотирования каждой из моделей. Яковлев с видимым удовольствием вставлял замечания, хлопал по борту, указывал на воздухозаборники, на фонарь, на стойки шасси. Летчики с интересом попинывали дутые резиновые колеса, щелкали по лопастям винтов, по плоскостям.
Подошли несколько механиков – как положено, в замызганных, залитых маслом комбинезонах. Стефановский, нацепив с их помощью ранец парашюта, полез в кабину самолета. Все с нескрываемым ужасом смотрели, как он, кряхтя, в ней устраивается. Весил он явно килограммов под сто пятьдесят.
Один из механиков подкатил тележку с крупным, с тремя красными полосками на верхнем конце баллоном сжатого воздуха, поставил на откинутую опору. Сделав Стефановскому какой-то жест (тот махнул в ответ), механик откинул небольшой лючок на капоте и всунул внутрь извивающийся воздушный шланг, отходящий от баллона, накрутил на переходник, провернул маховичок у горловины.
Через секунду винт, провернутый другим механиком, с громким чихом качнулся, мотор взревел, и лопасти превратились в полупрозрачный диск с желтой полоской по кромке. Поднявшаяся пыль летела во все стороны, головные уборы приходилось держать двумя руками, чтобы не снесло.
Испытатель покрутил элеронами, оперением киля, и, подталкиваемый впрягшимися технарями, самолет выкатился на кромку полосы. Прокатившись метра четыре, он остановился, минуты две двигатель выл, постепенно набирая обороты, желто-синие огоньки выхлопов то высовывались из зубчатой цепочки патрубков, то втягивались обратно. Наконец звук работы мотора стал равномерным, Стефановский отпустил тормоз, и машина, быстро разгоняясь, помчалась вперед.
Прищурив глаза от пыли, летчики, оскалившись, смотрели, как «як» легко оторвался от полосы и ушел в небо, оставив в ушах затихающий звенящий вой. Развернувшись над кромкой дальнего леса, маленький истребитель с набором высоты снова начал приближаться к ним, и, когда детали его конструкции стали ясно различимы, Стефановский ввел машину в первый вираж.
Последующие минуты были плотно забиты каскадом головокружительных фигур высшего пилотажа, выполняемых с минимальными паузами и безо всякой системы. Собравшиеся на поле летчики знали, что Стефановский, несомненно, пилот выдающегося таланта, и как он воевал, тоже знали многие, но не было сомнений, что процентов восемьдесят впечатления оставляет именно самолет. Юркий «як» крутился в горизонтальной плоскости, как змея, ловящая свой хвост, замыкая вираж секунды на три-четыре быстрее, чем любая машина, которую им приходилось видеть до этого.
– Нам бы его побольше да пораньше, мы бы их давно уже в шлак перегнали, – явно выражая общее мнение, заметил Покрышев. – По стилю похож на И-16 на Халхин-Голе, зайдет в хвост кому угодно.
В южных конфликтах молодежь побывать не успела, но конфликты те пришлись на времена, когда обсуждать достоинства самолетов своих и противника было безопасно для здоровья, поэтому молодые знали о тогдашних машинах практически все.
– Сдохнет, но со спины не слезет, – подтвердил Коля Скоморохов. – Берем!
Все засмеялись. Молодого пилота любили за веселый характер и пронесенную через буйные военные годы бесшабашность.
«Як» приземлился, коротко пробежал по полосе и, скрипя тормозами, подрулил, гася скорость, прямо к исходной точке. Стефановский вылез – громадный, громыхающий смехом, с улыбкой на все лицо.
– Ну, ребята, какую шелупень мне водить ни пришлось, но это, я вам скажу, что-то! Ласточка, а не машина! – повторил он слова Яковлева. – Вираж – песня! Бочка – куплет! Управляется – держите меня четверо! Мановением мизинца!..
Мизинцем испытатель мог, судя по всему, перегнуть граненый строительный гвоздь, но удовольствие на его лице говорило само за себя. Он ласково потрепал истребитель по плоскости и стянул с себя реглан, оставшись в одной пропитанной потом гимнастерке.
– Не могу, больно жарко!
Механик помог ему снова нацепить парашют, и Стефановский полез в соседнюю машину.
Опять взревел мотор, промасленный технарь выдернул извивающийся шланг, и самолет ушел в небо. Снова каскад пилотажа на максимальных скоростях, «со струями», как говорится. Свечу «як» делал так, что, казалось, он никогда не остановится, а из одной фигуры в другую переходил без малейшего напряжения, закручиваясь сам на себя.
Когда показ закончился и летчики один за другим полезли в кабины выстроенных в ряд машин, Стефановский, усталый, присел на измятую траву, привалившись широкой спиной к стойке шасси остывающего истребителя. Через минуту, однако, ему пришлось подняться и, кряхтя, отвечать на вопросы по управляемости. Закончили они, впрочем, достаточно быстро. Подниматься в воздух на новых машинах пока не имел права никто, кроме испытателей, и травить душу особенно не хотелось.
Вся следующая неделя была снова угроблена на организационные и бюрократические процедуры. Создаваемой части был наконец-то присвоен номер, причем на бумаге она выглядела как вновь сформированный учебный смешанный авиационный полк ВМФ. Это, с одной стороны, могло успокоить переводимых в него летчиков намеком на переучивание на новую технику, и с другой – не выглядело чем-то особенным.
Отдельным указанием Новикова все гвардейские и фронтовые надбавки остались на новом месте в силе, что позволило впервые за долгое время отоспавшимся и отдохнувшим офицерам провести короткий и буйный вечер в «Метрополе» – с сиянием орденов, игрой на рояле и охмурением дам. Выволочка, которую Покрышев получил за своих «отличившихся» летчиков, стоила ему нескольких лет жизни, а та, которую он устроил летчикам сам, наконец-то окончательно обозначила его как командира.
До этого фраза: «Да ладно тебе!..» – звучала в формирующейся части достаточно регулярно, подполковников и полковников в ней было уже человек пять, причем все в том же возрасте, что и сам командир. Получивший новенькие погоны полковника Покрышев некоторое время вел себя жестко, но отношения в полку остались братскими, просто резко меньше стало фамильярности.
Первого июля вышел указ о награждении большой группы летчиков: звания дважды Героев получили Лавриненков[18], Луганский, Камозин и Речкалов. Как ни странно, это событие отметили уже гораздо тише.
Раз в несколько дней в полк приходил новый летчик – усталый, засыпающий на ходу, со зрачками, в которых все еще отражались пулеметные вспышки. Они прилетали со всех концов растянутого на тысячи километров с севера на юг фронта, из фронтовых полков, из молодых и яростных частей ПВО, с дерущихся флотов, щеголяя черной формой и гордыми адмиральскими профилями на орденах.
