Валерий Волков - Блатные из тридевятого царства (СИ)

   -- Пахан! -- замычал кореш. -- Ты как думаешь, нас сразу четвертуют или дождутся, пока с похода вернемся?

   -- Чего так грустно? -- насторожился я.

   -- Это же Алинка, дочь Старобока!

   -- Ну и что с того? Слава Богу цела. Руки ноги на месте. В конце концов, извинились же! Ни каких оснований для возбуждения уголовного дела.

   -- Ох! Лучше бы дьяк Ивашка нас в измене обвинил! -- продолжал стонать Евсей. -- Лента...

   -- Сам же говорил, обычай такой! -- теряясь в догадках, зарычал я на Евсея.

   -- Говорил, -- обреченно кивнул тот. -- Только не все, не успел. Синяя лента на удачу, красная при сватовстве. И если какая девка взяла -- свадьбы не миновать...

   -- Охомутали! -- Схватился я за голову.

   -- Не, хомутать не будут. Четвертуют. Кому я четвертованный нужен буду...

   -- Вот удружил, -- разозлился я уже всерьез. -- На кой черт ты красную ленту вообще покупал, взял бы одних синих.

   -- Да когда ж мне их там сортировать было! Схватил пучок на пятак и дел-то. Кто ж знал, что ты красную выберешь.

   К хоромам Старобока мы подошли в полном смятении. Евсей пытался убедить себя, что четвертование еще не самое страшное, живьем вариться в кипятке куда неприятней. Ну а топор с плахой -- вовсе детские шалости.

   Народу в опрятный княжеский двор согнали немного, человек двенадцать. На высоком крыльце, опираясь на бердыши, стоят стрельцы. Князь, соответственно ситуации -- во всеоружии: на одном боку булава, на другом увесистый меч. Рядом, как тень отца Гамлета, вертится дьяк, в руках исписанные листы. Князь поднял руку:

   -- Сынки! Орлы мои! На границе между нашим княжеством и еремеевским, аккурат на меже, есть лужок, который издавна считается ничейным. Так повелось. Два года назад мы его распахали. Засеяли репой. А урожай собрал Еремей бездельник! Опосля еще и картошкой засеял! Чего ж не сеять, ежели вспахано! Ту картошку, правда, мы выкопали. Но в этом году не он, не я сажать нечего не стали. Обидно. Землица отменная, родит куда как с добром. Негоже ей бурьяном зарастать. А потому отряжаю вас в посольство к Еремею. Надобно решить вопрос, чтоб год он сажал, год мы, по очереди. Ивашка, читай указ.

   Откашлявшись, дьяк загнусавил:

   -- Указ Князя. Писано в месяце августе, числа пятнадцатого. Повелеваю зачислить в штрафную сотню добровольцами, для посольских дел, следующих провинившихся личностей, а именно: кузнеца Сороку, за нанесение княжескому конюху телесных повреждений...

   -- Так-то ж не я! -- крикнул кузнец, -- а лекарь ваш заморский по пьяни сотворил.

   -- И что с того! -- рявкнул Старобок. -- Кузнецов в княжестве хватает, а доктор один, кого-то ж надо наказать.

   -- ...пастуха Антоху, -- гнусавил дьяк дальше, -- за потравленный покос, Кондрата Крапивина за учиненное хулиганство в женской бане...

   Дед Кондрат рухнул на колени:

   -- Князь-батюшка, смилуйся, вместе ведь брагу пили.

   -- Ну да, помню, -- смутился Князь. -- Некрасиво вышло. Ивашка нацарапал вот, а я подписал не глядя. Чего теперь, указ все же, а не филькина грамота, куды деться. Ты там поосторожней будь, если Еремей раздухарится, в пекло не лезь, в тылах отсидись. А коли жив останешься, повечеряем вместе.

   -- Да я то что! Я то с радостью! Хоть на войну, хоть в посольство, хоть к черту в пекло. Вот только Лизонька моя... Дознается, всех на окрошку пустит.

   -- Может, пронесет, -- перекрестился Князь.

   Дьяка больше никто не перебивал, дошла очередь и до нас. Ивашка облизнул пересохшие губы и, подавив злорадную усмешку, обвинил меня и корешей во всех смертных грехах, включая случившиеся по весне наводнение, высокие цены на керосин и плохую рождаемость в княжестве. Я был согласен только с последним пунктом, каюсь -- рождаемость не поднимал, как-то не до этого было.

   Назначенный в штрафники народ не роптал. Ясные крестьянские лица не омрачила печаль. Деловито, по-хозяйски, они кивали -- надо, так надо. Я тоже повеселел, посольство не война. Когда еще в таком чине похожу. Один дед Кондрат тихо выругался и украдкой показал дьяку кулак.

   Ивашка грустно вздохнул. Старался, сочинял, людишек подыскивал и никто труды праведные не оценил, ни одной кислой рожи. Закручинился дьяк, скис. Устроил пакость, а радости от содеянного нет. Последний пункт указа он дочитал без всякого пафоса, тихо, страдальческим голосом:

   -- Старшим сего отряда и главным послом назначен сотник Микула Селянович, а в помощь ему, для приобретения опыта придан Лёнька Билибин, племянник нашего милостивого Князя.

   На крыльцо выскочил прыщавый юноша и заорал:

   -- Я учился военному и дипломатическому искусству за границей. Там меня называли не иначе -- как досточтимый и сиятельный граф Леопольд де Бил. Прошу это запомнить! Кто назовет по-другому -- запорю, шкуру на ремни пущу. Вы уже трупы, не засаженное поле будет усыпано вашими костями, а я, покалено в крови, поведу за собой других, таких же тупых и безмозглых...

   Старобок отвесил племяннику оплеуху.

   -- Хватить нести ахинею. Воевода сыскался. Гляди, Лёнька, последний шанс даю, не выкинешь заморскую блажь из мозгов, велю гнать из княжества.

   -- Дядя, -- всхлипнул обиженный полководец, -- я же просил не называть меня Лёнькой. Вам можно и без досточтимого, и сиятельного, хотя бы просто -- Леопольд де Бил.

   -- Ну, Дебил, так Дебил, -- уважил Старобок племянника. -- Брысь отсюда. Пусть Микула Селянович покажется людям. Сотник, принимай штрафную посольскую сотню.

   Микула Селянович, крепыш подстать князю, бородка светлей, да плечи чуть уже, шагнул вперед. Был он не многословен. Окинул нас свирепым взглядом и повернулся к князю.

   -- А сотня-то где?

   -- Перед тобой, -- парировал Старобок.

   -- Да тут на десяток еле наберется.

   -- А я тебе не мечем махать посылаю, а языком.

   -- Знаю я Еремея, -- сквасил рожу сотник. -- Он этот лужок спокон веку своим считает. Слово сказать не успеем, пошинкует на окрошку. Чтоб по таким посольским делам шляться сотни две за плечами иметь надо.

   -- Да где я тебе людей возьму? -- возмутился князь. -- Страда на носу, этих то кое-как насобирали.

   Микула Селянович сдаваться не собирался:

   -- Стрельцов дай.

   -- Во, видел! -- показал князь кукиш и чуть слышно добавил: -- Не до посольств нынче стрельцам, воров ищут, али не ведаешь, что шапку мою парадную сперли?

   -- Тогда не пойду! -- Отрезал Микула Селянович. -- Я сотник, сам назначил. Мне сотней командовать положено, а не десятком.

   Князь рассвирепел:

   -- Ах, так! Я тебя назначил, я тебя и разназначу! Ивашка, пиши указ!

   Дьяк встрепенулся и замазюкал перышком по бумаге.

   -- Готово, Ваша Светлость! Указ. Месяца и дня того же, что и предыдущий. Разжаловать сотника Микулу Селяновича в десятники!

   -- Теперь пойдешь? -- поигрывая булавой, спросил Старобок. Бывший сотник с неохотой буркнул:

   -- Теперь, пожалуйста.

   -- Вот и ступай. Забирай людей и уводи за околицу. Пусть штаны, рубахи подлатают, посольство все же, а не голь перекатная. Через день-другой провизию пришлю, тогда и тронетесь. И смотри, пока с Еремеем вопрос не решишь -- на глаза не попадайся!

   После всего услышанного работа послом меня уже не прельщала. А тут еще попался на глаза высокочтимый Леопольд де Бил. Шепчется о чем-то в сторонке с дьяком.

   Два стервеца быстро нашли общий язык. Екнуло в груди -- на меня смотрят или показалось? Нутром чую -- любовь у нас с Ивашкой взаимная, расслабляться нельзя, иначе взнуздает и тащи его в рай на горбушке.

   Штрафную сотню, а точнее десяток, вывели за околицу и вооружили кого чем. Мне достался шестопер, Ваньке с Васькой бердыши, Евсей заткнул за пояс топор, Федор размахивал булавой, остальным выдали рогатины. Пожалуй, Леопольд прав, с таким арсеналом именно наши кости и будут покоиться в поле.

   Потопали дальше. Через три версты принялись обустраивать лагерь. За виднеющимся вдали лесочком начинались владения Князя Еремея. Лёнька рвался в бой, но степенный Микула одним взглядом остудил графский пыл. К вечеру в лагерь пожаловал Ивашка. Облачившись в парадную рясу, принялся обходить шалаши.

   -- Покайтесь, соколы, -- взывал он к совести мужиков, -- за рубль с полтиной отпущу любые грехи. Не скупитесь, а то без покаяния сгинете. Сон мне вещий был -- заведет вас Микула в ад кромешный. За гривенник заупокойную прочту, пока живы, опосля может статься не кому будет.

   Мужики робели, каждый знал пакостной характер дьяка, хоть денег не предлагали, но и в спор не лезли. У деда Кондрата сдали нервы, он схватил рогатину и бросился на Ивашку.

   -- Я те прочту заупокойную! Вдоль хребта так окрещу, до пасхи память останется.

   -- Супротив власти идти! За ересь от церкви отлучу! -- Не унимался дьяк.

   Крапивин поплевал на ладони:

   -- Сейчас из тебя херувима делать буду. Лично Господу жалобу понесешь.