Михаил Ахманов - Путь на Юг
И закрутилась, завертелась жизнь Одинцова на девятнадцать следующих лет: Афганистан, Иран, снова Афганистан, Никарагуа, Ангола, где он уже командовал полком кубинцев, другие страны и чужие города, горы, пустыни и джунгли, звания с орденами, раны и болезни, смерть соратников и врагов, а в конце пути — Босния, Сербия, Косово, минное поле и неуклюжий немец-миротворец, который, похоже, не мог отличить противотанковую мину от ночного горшка. В девяносто восьмом комиссовали Одинцова подчистую, и поехал он в Новосибирск, где по месту призыва полагались квартира и пенсия. Пенсию дали, квартиру, со скрипом, тоже, хотя особой радости при возвращении ветерана никто не проявил. Купив шкаф, телевизор, тахту, стол и пару стульев (больше ничего в комнате не помещалось), Одинцов прошелся по местам юности, заглянул на кладбище к родителям, встретился раз-другой с дальними родичами, троюродными сестрами и братьями, попробовал устроиться в военкомат, но места там были круто дефицитными. Соображал он быстро — не прошло и месяца, как понял, что не нужен ровным счетом никому. Стране не нужен тоже, ибо уходил служить совсем из другого государства, а нынешнее, пережившее приватизации и дефолты, заслуг его не помнило. И даже больше: кое-какие эпизоды прежних подвигов теперь могли сойти за преступления.
Прожить на пенсию было можно, но просто жить не хотелось; просто жить означало доживать. Стариться, ходить по врачам, лелеять мысли о прошлом, надевать мундир с медалями и орденами и стоять в нем перед зеркалом, вспоминая: что, где, когда… А с течением лет и это забудется, и станет прошлая жизнь такой же незатейливой, как настоящая: командировки и служба, служба и командировки, а в промежутках — два неудачных брака…
Возможно, этим бы и кончил полковник Одинцов, но судьба его хранила: месяца через три после демобилизации встретился он с Шаховым. Столкнулись они на Красном,[4] около театра оперы и балета, куда Одинцов, любивший музыку, заглядывал с тоски. Но в этот вечер не пришлось ему слушать «Князя Игоря» и любоваться на половецкие пляски; Шахов потащил в ресторан, долго расспрашивал о житье-бытье, интересовался, не забыл ли Одинцов испанский и английский, и помнит ли еще, где у винтовки мушка, а где — приклад. Это назойливое любопытство скоро Одинцову надоело, и он решил, что прежний сослуживец устроился, должно быть, в каком-то бизнесе, где нужен переводчик или охранник. Или — неровен час! — киллер.
Но все оказалось намного сложнее. Был не бизнес, а Проект, какая-то международная авантюра вроде обводнения Сахары или полета на Марс; были в этом Проекте разные люди, ученые и военные, россияне и американцы; и были два филиала, один в пустыне Нью-Мексико, другой — в Сибири, к северу от ее неофициальной столицы. Пункт Баргузин на берегу речушки Барлак, в дебрях за поселком Мочище… Речка такая была Одинцову известна, и в Мочище он бывал, а вот про Баргузин не слышал ни разу. Теперь услышал, однако; а через день сидел в кабинете Шахова в этом самом Баргузине.
* * *Проект, в нынешнем его сугубо мирном виде, родился из строго секретных программ по разработке психотронного оружия. Влиять на умы сограждан и врагов, союзников и избирателей — мечта любой практичной власти, желающей стабильности, то есть сохранения своих позиций, привилегий и аппарата принуждения. В прошлом власть достигала этой цели косвенными и прямыми методами, пропагандой, подкупом и устрашением диссидентов, но даже самые из них прямые, вроде концлагерей и массовых казней, были не столь эффективными, как хотелось. В последнюю треть двадцатого века идеи биологов и физиков, исследовавших мозг и связанные с ним загадочные феномены, телекинез и телепатию, уже не казались чистой фантастикой. То, что являлось раньше прерогативой сомнительных обществ спиритов, внезапно передвинулось в разряд научных разработок, которые стоит финансировать с надеждой на успех. Продукт, конечно, новый, с гипотетической ценностью — но вдруг?.. Опять же о телепатии и тому подобных чудесах речи не велись, а тема исследований звучала вполне солидно и серьезно: о влиянии на мозг и нервную систему человека высокочастотных электромагнитных полей.
В Советском Союзе эти работы были начаты осенью 1972 года, под руководством Дейча и Скульского. Дейч был теоретиком и ловким краснобаем, Скульский — практиком, имевшим выход в КГБ и Министерство обороны. После нескольких месяцев споров, торговли и закулисных интриг обе эти организации решили профинансировать исследования, учредив на паях новый институт. По соображениям секретности его разместили не в Европейской части СССР, а под Новосибирском, который, с одной стороны, был удален от глаз возможных наблюдателей, с другой же, обладал необходимым научным и техническим потенциалом. Так появился Баргузин — два трехэтажных корпуса НИИ, общежитие и все положенные службы, от вертолетной площадки до постов охраны.
Шахов курировал этот комплекс с восемьдесят шестого года, когда затраты психотронщиков перевалили за двести двадцать миллионов. Немалая сумма! К тому же имевшая тенденцию к росту, тогда как держава, наоборот, беднела и скудела. Что до конечного продукта, волшебного пси-излучателя, то он был вещью виртуальной — как будто бы существовал, но в опытных образцах, которые работали когда хотели. С тоской мечтая о госиспытаниях, Шахов подписывал Скульскому сметы и отчеты и думал: веревка уже намылена, кому-то придется отвечать. Думал и о том, что кандидат в петлю уже имеется: генерал Шахов, начальник отдела научных исследований ГРУ.
К концу восьмидесятых эти грустные раздумья завершились тем, что Шахов внедрил в Баргузин своего человека, весьма заслуженного в научном мире и опытного во всяческих разборках, какие случаются среди ученой братии. Академик Хейно Эмильевич Виролайнен был биофизиком, генетиком и микробиологом с широким спектром интересов; они простирались от компьютерного моделирования физиологии простейших до генной инженерии и создания штаммов бактерий, способных вырабатывать смертельные яды и целительные средства. В течение последних лет он руководил лабораторией в ВБЦ[5] под Свердловском, выращивая бациллы тетрачумы, гиперспида и ультрахолеры, от которых не было спасения. Из-за распада Союза эта тематика была исчерпана; теперь в России полагалось думать не о новых вирулентных формах, а о том, как, не вызвав эпидемии, уничтожить уже разработанные. Виролайнен, с легкостью менявший курс своих исследований, закончил с простыми организмами и обратился к сложным, занявшись биофизикой мозга и процессами мышления. В ВБЦ средств на это не имелось, однако в Баргузине были нужные специалисты и оборудование, и Виролайнен туда перебрался с большой охотой. Разумеется, с помощью Шахова, с которым приятельствовал не первый год.
Результаты этого внедрения сказались с удивительной быстротой. Хейно Эмильевич, ходивший рядом со смертью много лет, сам был безжалостен, как тетрачума, и смертоносен, как ультрахолера; к тому же он не терпел профанаций в науке и тем более мошенничества. Прошло несколько месяцев, и Скульский скончался от инфаркта, Дейч эмигрировал в Израиль, два завлаба были уволены, и два попали на скамью подсудимых. Такая активность напугала Шахова: пси-излучатель оказался мифом, растрата средств — реальностью, и все это, вместе с инфарктом Скульского, могли повесить на него.
Но Виролайнен не подвел, отыскав в самый критический момент нечто любопытное, такое, что в какой-то мере оправдывало разбазаренные средства. Феномен ДС, или девиации сознания, как его назвали, в военной сфере был бесполезен, поскольку требовал громоздкого и очень дорогого оборудования, а также солидных энергозатрат, распространяясь притом на малую область, — иными словами, являлся не протяженным, а локальным. Однако с этим разобрались не сразу, тогда как факт открытия — возможно, эпохального — был налицо. Шахов, опытный политик, не стал дожидаться, пока в разведке и военном ведомстве прикинут, стоит ли ДС затраченных денег. Напирая на уникальность новой программы, которую требовалось укрепить руководящими кадрами, он добился перевода в Баргузин, после чего историю с пси-излучателем похоронили в секретных архивах. Отныне существовал совсем иной проект, имевший реальные успехи и не отягощенный прошлыми долгами, — Проект ДС, или программа Виролайнена-Шахова.
Все было бы прекрасно, если б не обвал начала девяностых. Обвал всего: рубля, доверия, науки с производством, партийной системы, державы… И в этих условиях можно было бы существовать, так как ничего в Баргузине не пропало и не рассыпалось в прах, ни здания, ни люди, ни приборы. Но бездонный карман Минобороны вдруг оказался пустым, а новые разведструктуры денег тоже не имели и пребывали даже не в девиации, а в помраченном сознании. Спас Виролайнен; связался с коллегами, отбывшими за океан, и выяснил, что в Штатах, в рамках Crazy Project, также идут разработки психотронного оружия и с тем же успехом, как у покойного Скульского и ренегата Дейча. Возможно, Нику Форду, шефу Crazy, удалось бы доить Пентагон еще пару лет, но громкий скандал был неизбежен, а вместе с ним — сенатская комиссия, облава СМИ, потеря репутации и, не исключалось, тюрьма. Поэтому доктор Форд был готов к тесным контактам и взаимовыгодному обмену: эффект ДС и научная слава — на гарантии финансирования.
