Василий Звягинцев - Время игры

И сейчас полное впечатление, что на самом деле со мной было то, что творил в сталинской Москве Гриша Шестаков. И с такой же достоверностью помню, как и случившееся после пробуждения на твоей горной вилле…

Для Сильвии то воспоминание явно было не из самых приятных. Она даже слегка поморщилась. Еще бы, вспоминать, как тебя возили мордой об стол… Такое любому не доставит радости. Особенно если до последнего ты считала себя могущественнейшей женщиной на Земле.

— Да-а… — протянула аггрианка после ощутимо напряженной паузы. — Получается, что и вправду шнур горит с двух концов. В той реальности все рухнуло, а теперь и в эту кто-то опять проник. Не Антон ваш, как считаешь?

— Что я вообще могу считать? Это вы у нас между мирами и реальностями, как пираньи в Амазонке, шныряете. А я?.. Со мной всякий… что хочет, то и творит. Сначала в одну шкуру загнали, потом в другую. Из одной вытащили, в другой забыли. Потом кто-то вашу или свою ошибку исправил.

Господин же Шульгин по-прежнему пребывает в «Пэссив войс»[26].

— Ну-ну, только не надо изображать из себя невинную школьницу, жертву обстоятельств и «плохих парней». От святого духа только святая Мария беременела, а самая воспитанная девочка к своей неприятности тоже кое-какие усилия прикладывает.

— Фу, леди Спенсер, это, как у вас на Альбионе говорят, — «гаф»[27]. Мало того, что не стоит на меня свои дамские комплексы и сравнения проецировать, но и войну с вами не я начинал. К войне же следует относиться рационально, если уж начать, то надо ее стремительно выиграть или так же стремительно проиграть, после чего переходить к очередным задачам текущего момента. Иначе она превращается в утомительную и бессмысленную мясорубку.

— Это не Клаузевиц, — тонко заметила Сильвия.

— Именно. Это я сам придумал только что. Кстати, не позволите ли пригласить вас на танец? — спросил Сашка, услышав, что очередная мелодия закончилась. Он решил дать ей некоторое время подумать, а самому воспользоваться моментом и посоприкасаться с ней поближе. Благо исполнялись исключительно медленные танго и блюзы.

Несмотря ни на что, в чисто физическом смысле леди Спенсер продолжала его возбуждать. До Анны далеко и неизвестно, когда они встретятся. Провести же ночь с бывшей любовницей без всяких далеко идущих целей в его понимании изменой не являлось. Иначе придется считать таковой слишком многое. Хотя бы доставляющие ему и сейчас истинное удовольствие воспоминания о том, как у Шестакова, а строго говоря, все же у него, это происходило с Зоей, едва ли не самой сексапильной актрисой довоенного СССР.

Закончив танец, во время которого он с удовольствием скользил руками от талии Сильвии вверх и вниз на достаточное расстояние, касался щекой ее щеки и прядей легких волос, нашептывал на ухо подходящие к случаю шуточки, хотя и имеющие двойной как минимум смысл, он, извинившись, на минутку покинул леди Спенсер.

Заглянул в соседний зал и жестом показал Воронцову, что просит его выйти.

— Что за проблема? — поинтересовался капитан, разминая в пальцах сигарету под шум автоматически включившегося вентилятора в хвойно-озонированном отсеке мужской туалетной комнаты.

— Ничего особенного. Тут у меня с мадам наметился сугубо острый разговор как бы не до самого утра, так ты не сочти за труд, распорядись, чтобы нам подготовили спецрейс на Лондон. На самом скоростном, что есть в распоряжении Губанова. Часиков в десять желательно, никак не позже. Тревожный чемоданчик у меня собран, только сделай еще запасной паспорт и десяток тысяч фунтов мелкими купюрами…

— А что, миледи тебя в Лондоне деньгами не обеспечит? — позволил себе усмехнуться Воронцов.

— Мэй би йес, мэй би ноу. Особенно если предположить, что дороги у нас разные.

— Нет, серьезно, Саш, или я чего не понимаю? Хоть мне-то объясни, в чем смысл происходящего? Или вы совсем уже нас за дураков держать решили… — В голосе капитана прозвучала уже не шутка, а неподдельная обида человека, которого вроде бы друг демонстративно выводит за скобки.

Откровенно дает понять, что, мол, белую работу делает белый, черную работу — черный.

Шульгин взял Воронцова за руку повыше локтя, вздохнул и произнес совершенно искренне:

— Знаешь, Дим, если бы я мог хоть что-нибудь связно объяснить! Сделал бы это с величайшим удовольствием. Беда-то в чем — ни хрена я сам пока не понимаю. Не в свои мы игры заигрались. В Лондоне ничего особенного не планирую. Хочу просто проверить, не сбрехал ли мне господин Славский, действительно ли «старые империалисты» решили вступить в войну с очередными претендентами на мировое господство. Если нет — сам подкину им в костерок пару бутылок бензина. Сильвия обещает воткнуть меня в близкое окружение Черчилля. Он хоть и в опалах ныне пребывает, но по своему потенциалу непременно и здесь премьером станет. А это нам снова на руку…

Главное начнется, когда вернусь. Ну, на той неделе максимум. С Андреем разбираться надо… Поверишь, нет — кручусь на голой интуиции. Поскольку чувствую, что в ближайшее время так нас прижать может. Или могут…

Поэтому, ради Христа, не спрашивай ты меня ни о чем. Знал бы — сам все давно рассказал бы. От тебя теперь с ребятами зависит, чтобы вы обстановку в режиме держали. На своем уровне. А я… Ну, не знаю. Камикадзе я или, наоборот, дон Румата, решивший сменить обруч наблюдателя на мундир штандартенфюрера. Как хочешь думай, а я пока буду делать, что должен, надеясь, что свершится, чему суждено.

— Ладно, — согласился Воронцов, — поступай как знаешь. Мне ваши сверхчеловеческие игрища не всегда понятны, но в чистоте намерений — не сомневаюсь.

Простому моряку Воронцову действительно все эти заморочки со временем, пространством и инопланетянами надоели до чрезвычайности.

Сам дважды побывав в прошлом, первым из всех оказавшись в Замке, обретя с помощью антоновских штучек давно потерянную любовь, он понимал в происходящем очень многое. И почти свободно в переплетении интриг ориентировался.

Только вот в силу конструкции характера, в отличие от того же Шульгина, никак не мог заставить себя поверить, что так все и должно быть на самом деле.

Поэтому, смиряя гордыню и отодвигая в неопределенное будущее непроясненные вопросы, сказал:

— Саша, я — человек военный. Будем считать, что в смысле адмиральских приказов каплейту разбираться не положено. Какими бы они навскидку не казались дурацкими. Наше дело — стрелять и помирать. А за что и почему — государь император знает…

Шульгин испытал по отношению к другу мгновенный приступ нежности.