Опричник. Том 2 - Антон Витальевич Демченко
Полюбовавшись на творение давно умершего мастера, я провёл пальцами по тронутому ржавчиной замысловатому узору держателей дверных петель, коснулся массивного, тоже кованного вручную крепежа засова, глубоко вздохнул и, на миг уйдя в разгон, ударил по давно набравшему каменную прочность дубовому брусу, запиравшему вход в подвал. Дерево сухо треснуло под моей ладонью, в нос ударил запах пыли, и тяжёлая дверная створка словно нехотя, с жалобным скрипом медленно отворилась внутрь тёмного неосвещённого провала.
Кое-как разглядев начало каменной, и даже с виду древней лестницы, ступени которой оказались вытерты подошвами поколений обитавших в этом доме людей до появления выемок, я прислушался к Эфиру, но так заинтересовавшее меня чужое внимание засечь не смог… сразу. То, что поселилось внизу, словно затаилось, спряталось в темноте и выдало себя, лишь когда я спустился по крутой лестнице вниз и луч зажжённого мною фонаря заметался по сторонам, высвечивая то кирпичную кладку внутренних стен, то камень стен внешних, то массивные плиты пола, то неожиданно высокие сводчатые потолки. Здесь у лестницы было сухо, и отсутствовал даже намёк на сырость или запах гнили. Впрочем, учитывая тотальную пустоту помещения, это было не удивительно. Здесь даже пыли особой не было. А вот обитатель подвала наконец проявил себя.
Нет, на меня не выпрыгнула из темноты какая-нибудь чупакабра, и не завыло гнусаво, потрясая призрачными цепями, выплывшее из стены привидение. Просто в окружавшем меня спокойном эфирном омуте вдруг словно прорезалось чьё-то настороженное внимание. Вдумчиво-настороженное, я бы сказал. Так какой-нибудь гурман, должно быть, поглядывает на поданное ему незнакомое блюдо, приготовленное пусть и именитым поваром, но из напрочь неизвестных едоку продуктов. Вроде бы, оно и должно быть съедобным, но каково на вкус и стоит ли рисковать своими вкусовыми рецепторами ради сомнительных экспериментов… Вопро-ос.
Но долго размышлять над поданным блюдом ни один гурман не станет. И мой пока неизвестный визави в этом плане ничем не отличался от голодного обжоры. Наверное, его удар должен был смешать мои мысли, словно миксер взбивает яйца. Быстро и беспощадно. Но здесь тварь обмишулилась.
Направляемый моей волей Эфир вздыбился иллюзорной стеной, принимая на себя удар противника. И… дрогнув, устремился вперёд, туда, где я почуял концентрацию чужого жадного желания. Потусторонний визг ввинтился в уши и стих, булькнув напоследок что-то абсолютно нечленораздельное. Терять время я не стал и устремился к тому месту, где ощущал биение спелёнатой моей волей эфирной структуры. Незнакомой, совершенно непохожей на виденные мною сегодня аномалии. Пролетев несколько комнат под разгоном, я оказался перед массивной, сложенной даже не из кирпича, а из тонких плинф[1], древней печью, в широком зеве которой бился какой-то тёмный клубок. Полюбовавшись на побеждённого противника, я уже хотел было расплющить эту нечисть, сдавив в тисках своей воли, когда по окружавшему нас Эфиру вдруг прошла волна, расшифровать которую иначе как просьбу о пощаде я не мог.
Тварь даже не просила, она молила. Молила и обещала, вываливая на меня предложения о службе и выкупе, целым водопадом на диво упорядоченных образов. Чётких, однозначных и… я заинтересовался. Не мог не заинтересоваться.
Эфир многогранен и абсолютен. Он — энергия и информация, часть бездушной материи и процесса мышления… а для старых порождений аномалий, как выяснилось, он — среда обитания. Несуществующее место, меняющееся под воздействием эмоций и мыслей. Здесь одно достаточно сильное волевое усилие может стереть эфирную тварь из бытия, а подкреплённое той же волей Обещание, вплетённое в суть древнего порождения аномалии, может дать ему целую вселенную для жизни и развития.
Мой противник вымолил это самое Обещание. Своеобразную обоюдную клятву, благодаря которой он смог продолжить своё существование и развитие, будучи привязанным к моему эфирному телу, до самой смерти. Я же… скажем так, я получил весьма интересного спутника, ощущающего мир совершенно иным способом, и, главное, позволяющим мне пользоваться этим его видением, расцветившим для меня Эфир и окружающую реальность новыми красками. И это было… неописуемо!
Казавшиеся ранее сложными и трудновоплотимыми, требовавшие запредельного напряжения Воли и кипятившие мои мозги даже под разгоном, Эфирные воздействия из школы деда вдруг оказались просты, понятны и… корявы. Ей-ей! Чуть напрягшись, я в считанные секунды смог разобраться в реальных причинах, по которым тот же продемонстрированный когда-то Никитой Силычем «местный» мыслительный разгон не увязывается с разгоном тела. Всего несколько секунд! Дьявольщина. Да мне даже не потребовалось сознательно править потоки Эфира, чтобы открыть окно в паре шагов от Рогова, сейчас пребывающего в БИЦе нашей базы на Апецке. Тысяча триста километров против прежних трёхсот пятидесяти — четырёхсот! И если меня не обманывают ощущения, это далеко не предел.
Да уж, повезло мне с помощником. Порождение некой древней аномалии, перепахавшей и перебаламутившей Эфир чуть ли не всей планеты, он веками скитался по здешним землям, пока, наконец, не прижился, как и многие его «коллеги», в богатом людьми доме. Прижился, привязался, а когда среди обитателей жилища стали появляться люди, способные осознанно управлять Эфиром, он, лишённый былой подпитки от хозяев дома, ослабел, и, оказавшись запертым каким-то ушлым монахом в древней печи, помнившей, кажется, ещё закладку первого камня в основании будущей усадьбы Скуратовых, уснул на века.
А произошло сие знаменательное событие ещё в середине шестнадцатого столетия. По крайней мере, последнего хозяина моего поместья, известного этому древнему существу, звали Григорием Скуратом, сыном Бельского. Проспав без малого четыре века, тварь очнулась, когда над вотчиной Скуратовых-Бельских поднялась эфирная буря. И был это, как нетрудно догадаться, тысяча девятьсот сорок первый год. Поднятая войной эфирная муть пробудила пленника и изрядно напитала его силы. Одна беда: за прошедшие века бедолага буквально сжился со своим новым вместилищем, накрепко переплетясь с ним эфирными телами, да к тому же не утратил связи с прежним, всем домом, то есть, и удрать сам из опустевшей, полуразрушенной усадьбы оказался не в состоянии. Так и мучился бедолага, не имея достаточно сил, ждал, пока в окрестностях появится кто-то, способный подпитать его силы… или развеять его страдающую от боли в недоломанном «теле» эфирную суть.
Рассказывать долго, а в реальности передача «истории»-образа моего нового знакомца заняла всего несколько минут. И то только потому, что тот не поленился вывалить на меня чуть ли не всю историю своего осознанного существования, начавшегося, стоит заметить, задолго до тех времён, когда на карте появились не только современные государства, но даже их прообразы. Иными словами, поселившийся теперь в моём эфирном теле «сосед» помнил ещё времена античности. Ну… как помнил… видел он их, но
