Николай Шмелёв - Кронос. Дилогия (СИ)
— Крон, я читал, что есть специальные мундштуки, в которых струя дыма направляется вверх — на нёбо, — обратился к нему Бармалей, которому нечего было делать и от безделья, оставалось только вмешиваться в работу мастеров, строя нелепые предположения.
— Да-да, конечно, — не замедлил ответить Крон. — У меня, как раз, оно закрыто пластмассой так, что никаких вкусовых ощущений эта область не передаёт.
— Кто — оно? — не понял Пифагор.
— Нёбо — так перетак!
— Можно же снять, — удивился Бармалей простоте решения проблемы и неприятия, этого решения, отдельными гражданами.
— Можно, — согласился Крон. — В домашних условиях, оно, конечно, понятно, но я представляю себе другую картину: элитный клуб, кругом дымят кубинские сигары, по тысяче баков за штуку и тут — я достаю пачку беломора. Деловито разламываю папиросу и набиваю трубку. Можно, разумеется, подсуетиться и разжиться «Герцеговиной Флор», но не суть в этом. Далее: снимаю вставную челюсть, протираю её носовым платком и прячу в нагрудный карман; поправляю бабочку и смачно затягиваюсь…
Почтальон поперхнулся от смеха и махнув рукой, вышел перекурить на свежий воздух. Остальные опять продолжили решать неотложные проблемы, от которых их без конца отвлекали.
Сутулый подошёл к кухонной плите и открыл крышку кастрюли, в которой кипела вода, имевшая странный, красно — коричневый цвет. Деловито помахав в воздухе слегка обожжёнными пальцами, он забросил в кипящую воду пару картошек в мундире, не обременяя себя чисткой корнеплодов и справедливо рассудив, что, судя по цвету воды, там уже варятся похожие овощи.
— Ты что наделал, дурак! — крикнул Крон, аж взопрев от волнения.
— А что? — непонимающе, пожал плечами повар-неудачник.
— Там бриар кипятится! — простонал мастер по обработке древесины. — Из него я хотел фешенебельную трубку вырезать. Теперь, вместо утончённого запаха корня вереска, она будет вонять гнилой картошкой.
Услышав про кастрюлю, и про то, что в ней что-то испортили, Пифагор встрепенулся, как раненная птица, вспомнив про забытые макароны, которые было необходимо отбросить.
— А где? — задал он риторический вопрос, подбежав плите.
— Я их уже откинул, — раздался голос Комбата, из дальнего угла, откуда доносилось смачное чавканье.
— Копыта? — посыпались со всех сторон предположения.
— Холодец варится в отдельной кастрюле, — не растерялся добровольный помощник повара.
Пифагор взглянул на дуршлаг и задал второй риторический вопрос:
— А в чём это макароны? Как-будто кто-то чай просыпал. Крон, ты в кастрюлю трубку не ронял?
— Нет! Их Комбат, какой-то индийской присыпкой приправил.
— Вот отстой, — вздохнул Сутулый, стоящий рядом и отлавливающий картошку из грязной посуды, в котором кипел корень загадочного северного растения, не желавшего расти среди кустов средней полосы России…
Заглядывая в дуршлаг, в котором, вперемежку с макаронами, чёрными точками не вписывались в общую картину бытия инородные вкрапления, он добавил, к сказанному:
— Осталось, только, мантры спеть, в позе лотоса.
— Только эту позу и знаешь, из богатого арсенала индийских йогов? — укоризненно покачал головой Доцент, до этого момента, всё больше предпочитавший молчать. — Вон, наши туристы в палатках — не ограничивают себя в том, что знают и, судя по шуму, осваивают новые методы, которые принесли с собой современные структуры информационной войны, да мода — на восточные ухищрения. Да и баня не простаивает…
— Эх, молодо-зелено! — вздохнул Бульдозер. — Никаких ограничений.
— Это да, — поддакнул Крон. — Один сексопатолог вспоминал случай, из своей практики. Пришли к нему молодожёны. Начали они новую совместную жизнь быстро, много и с помощью тяжёлой артиллерии.
— Это как? — удивился Комбат.
— Как-как! Взялись за дело рьяно: не с обольстительного нижнего белья, и даже не с ролевых игр, а сразу с видеокассет. В результате, на приём пришли два выпотрошенных, не могущих видеть друг друга, пациента.
— В этом возрасте, желают всё много и сразу, — вынес свой вердикт Почтальон, вернувшийся с улицы, если лесную глушь можно так назвать. — Любовь это или нет — нужна проверка временем и, как это часто бывает, чувства не выдерживают, испаряясь на нет. Тема избитая и поэтому, хватит про…, у нас дел — невпроворот.
— Слушай-ка, Почта, — подал голос Бульдозер, — а при чём тут макароны?
— Да так — навеяло…
…Кащей осваивал ремесло художника и гримёра, в одном лице. Пластмассовые манекены выходили, из-под его кисти партиями, местами напоминая покемонов, но, как сказал Комбат: «Мы не хохлому осваиваем, или городецкую роспись и, даже — не Палех. Так что, нелепые красные разводы на розовом пластике — то, что надо!»
— Почерней, только малюй, — добавил Крон. — Не на детской киностудии работаешь. Реализм нам тоже не помешает.
Уяснив для себя суть проблемы, Кащей старался, как мог и теперь, заглянув через плечо, Крон схватился за голову:
— Кащей! Ты что творишь?
— А что? — растерянно спросил художник, наивно моргая глазами, изображая из себя исключительную невинность.
— Это тебе не салон красоты, а театр ужаса! — пояснил главный критик. — Уберите его, пока он всех манекенов не перепортил.
— Это в каком смысле? — настороженно уточнил Комбат.
— Во всех…
Если бы Кащей знал, сколько времени ему будет сниться чёрно-синий фингал, с лёгкой примесью пурпура на пластмассовом лице, который он любовно выводил уже с добрых полчаса, то он бы ни за что не взялся за его исполнение. Просто бы вывалил на пустую голову банку с краской и сказал, что и так сойдёт. Что думал манекен, мастер не задумывался, справедливо полагая, что тому нечем осмысливать происходящее. Натягивая армейские штаны на очередную пассию, он поймал себя на мысли, что: «Вот ведь как получается: замерзают живые и по логике вещей, одевать бы их, но чаще возникает желание сделать всё наоборот. Неживой материи одежда ни к чему, а я тут мучаюсь, пытаясь приладить на пластиковую тётеньку мужские портки».
На каком-то этапе вдохновение покинуло мастера, повергнув последнего, в неконтролируемую ипохондрию.
— Как бы у него творческий застой, плавно не перешёл в творческий запой, — высказал опасение Крон, озабоченно посматривая на сиротливо стоящий в углу бидон и на мастера художественной росписи, по-пластмассе.
Сутулый слонялся рядом, поэтому опасения были не беспочвенными, на что Комбат высказал свою точку зрения:
— Надо что-то решать!
— С бидоном? — наивно переспросил Крон, удивлённо поглядев на друга.
— С обедом.
Из города вернулся Дед, с целым рюкзаком драных лифчиков и чулок. На какой свалке он побирался, добытчик так и не сказал. Привезя новые порции амуниции для манекенов, он занялся делом, которое не требовало отлагательств. Почёсывая бороду, он принялся сортировать товар. Торчащие из рюкзака руки и ноги, делали Деда похожим на особо опасного маньяка, а пламенный революционный взгляд, мобилизующий остальных на воплощение идеи в жизнь, окончательно убеждал в этом. Подвалив Кащею дополнительную халтурку, он, с чувством выполненного долга направился к столу, а художник возмутился. На помощь ему пришлось срочно выделять дополнительные людские резервы, без дела шляющиеся по избе и работа закипела, пока на стол накрывались харчи.
После обеда все пошли разносить манекены по местам боевой славы. Как сказал Дед: «Кому бесславие, а кому ещё хуже!» Торчащая из ямы окровавленная нога в камуфляже, присыпанная прелой листвой, даже у инициаторов действа оставляла в душе неизгладимое впечатление, так что тогда говорить о девичьих душах, в хрупкой оболочке, наивно пробегающих мимо с игрушечными автоматиками. Разорванная снарядом рука, в нужный момент, с помощью лески приходила в движение. Это на тот случай, когда статические визуальные эффекты не возымели нужного действа и, приходилось прибегать к динамическим. Вообще-то, Дед не был кровожадным человеком, но, на войне, как на войне и, к сказанному выше, из ямы доносился душераздирающий стон, извлечённый из недр братской могилы замаскированным динамиком. По признанию одного из игроков, в этот момент он подумал о том, что это их предшественники, из первой игровой партии, а они попали в руки опасных преступников, не оставляющих сомнений в маниакальной наклонности к убийствам организаторов шоу. Один игрок побелел, когда вошёл в избу и увидел, стоящий на столе безобидный утюг. Выжигательный прибор, с помощью которого Крон делал карбонизацию трубки собственного изготовления и, принятый посетителем за паяльник, добавили седых волос страйкболисту, а ведь мастер только имитировал обкуривание табачной камеры чаши — реактора, как он сам её называл.
