Душа Бога. Том 1 - Ник Перумов
Нет, я ещё живой, раз мне больно. Я ещё живой, если хочу биться и одержать победу, несмотря ни на что. Я ещё живой, если мне плевать на планы великих сил, а я дерусь просто потому, что точно так же дрался бы живой Хаген.
Алая черта ползла по серому холсту сотворённого пространства. Хединсейский тан вздрагивал от ударов, отбивал их и сталью, и магией; да, он мог уничтожить всех брошенных против него. Они были слабы, они множество столетий провели развоплощёнными душами в домене великого Демогоргона – куда им сравняться с ним, Хагеном, учеником самого бога Хедина, всё эти века сражавшегося, оттачивавшего искусство боя?!.
А там, за пределом раскатанного Орлом и Драконом холста, кипели свои битвы. Где-то там что-то очень плохое случилось с дрянной девчонкой Сильвией Нагваль…
Он думал о ней. Наглая и дерзкая, она вновь и вновь возникала перед ним, родившаяся спустя эоны после него, обычная смертная, чьи родители шагнули за черту, не подумав, как это скажется на их ребёнке; и она сейчас звала его, Хагена, – звала по-настоящему, если голос её пробился сквозь все преграды и барьеры Третьей Силы.
Значит, он по-настоящему нужен ей.
Целитель Динтра был опытен, пользовался немалым уважением, имел хороших приятелей в Долине. Конечно, к нему приходили; та же молоденькая Ирэн Мескотт, которой ну очень хотелось поскорее закончить все формальности интернатуры, равно как и получить кое-что особенное сверху. Она действительно стремилась многое знать и уметь, и полагала, что за это надо платить; и не сомневалась, что старый целитель может взять с неё плату лишь одним.
Хаген тогда усмехнулся.
Люди ценят то, за что, по их мнению, они дорого заплатили. Или заплатили дорогим.
Ирэн Мескотт пришла к нему, полагая себя расчётливой и циничной девицей, у которой «всем старикам одно только и надо». И он поддерживал в ней это убеждение – для чего ему какие-то трудности?
Потом Ирэн так и не вышла замуж, и, в отличие от громадного большинства чародеек Долины, не имела детей – правда, всё время возилась со студиозусами Академии.
А вот теперь Сильвия, эта мелкая негодница.
И в беде.
Невольно Хаген ускорял шаг, забывая о собственных ранах. Он не боялся, хотя знал, что следовало бы – магия крови тем более действенна, чем больше в неё втянут сам её творящий. Если воин готов умереть, его предсмертное проклятие, начертанный кровью знак, окажутся куда сильнее – даже если искусный лекарь потом спасёт тяжелораненого.
Хаген знал, что уже погиб, что весь во власти ужасного Орла. Что ж, если Демогоргону понадобился именно такой инструмент, он пройдёт свой путь до конца.
Воин в рогатом шлеме часто оборачивался, грубое лицо искажено неподдельным ужасом. Хаген мог различить даже бисеринки пота, потемневшие от него усы, глаза убегавшего расширены.
«Тебе не уйти», – подумал тан. Без злости, спокойно, даже равнодушно. Змея должна вцепиться в свой хвост, фигура должна быть начертана. Неведомые пророчества исполнятся.
Сильвия. Сильвия Нагваль. Злая, нет, злющая, ощетинившаяся, словно дикая кошка; если весь мир против неё, что ж, тем хуже для мира.
Кукла Орла и Дракона, изображавшая самую первую человеческую жизнь, взятую Хагеном, убегала, а хединсейский тан преследовал её со всевозрастающим отвращением и презрением к происходящему.
«Я выполню вашу волю, великие Духи. Но не думайте, что стану испытывать восторг по этому поводу».
Он думал о Сильвии. Но как ему, мёртвому, выбраться отсюда, из этой исполинской западни?..
Хаген оглянулся. Через серую безжизненную равнину, через натянутый двумя исполинами-художниками холст, тянулся оставленный им кровавый след. Неподвижно застыли изрубленные тела – люди и не люди, давние и недавние, они вновь сложили головы, оказавшись на пути у хединсейского тана.
Но этого мало.
Пятна крови, вытекшей из мёртвых тел, сливались, и впрямь образуя сплошную черту, уходящую в клубящиеся волны тумана. Хаген знал, что там ничего нет – такое же бесформенное серое ничто, как и вокруг него сейчас. Иди вперёд день, два, десять или сто – и ничего не изменится.
Вдоль всей алой черты стояли смутные тени, почти сливаясь с поднимающимся туманом.
Души, освобождённые им от плоти или от той видимости тел, что была им дарована.
Они смотрели вслед пустыми провалами глазниц – душам глаза не положены. Только – провалы, только пустота, только бездна там, где только что билась и пульсировала жизнь.
А впереди оставался только один живой противник.
Тот самый воин, первая взятая Хагеном жизнь. Вот как будто даже край пересекшего горло шрама видно с края шеи…
Воин больше не убегал. Стоял, тяжело дыша, и, понятно почему, – дальше бежать было некуда, под ногами начиналась алая полоса. Каким-то образом он, Хаген, описал круг, вернувшись туда, откуда начал.
Змей вцепляется в свой хвост.
Хединсейский тан опустил меч, остановился. Крутящийся вихрь силы угасал, наваливалась усталость – хотя разве устают мёртвые?
Старый иззубренный меч в руке. Простые доспехи. Тогда мальчишке Хагену пришлось спрыгнуть с ножом на плечи воина, теперь он свалит его и даже не заметит.
Фигура будет завершена.
Серый полусвет над головой качнулся, заколыхался; взмахи исполинских крыльев тревожили набрякшие облака.
Великий Орёл пожаловал собственной персоной.
Воин напротив Хагена сглотнул, обеими руками поднял меч. Он знал, что ему предстоит, он видел кровавый след, протянувшийся за хединсейским таном.
– Пора начинать, – проговорил Хаген. Проговорил на родном языке, языке матери Свавы, языке Восточного Хьёрварда и деревушки Йоль.
– Пора заканчивать, – ровным, глубоким голосом возразил воин. Спокойствие его являло разительный контраст с мокрым от пота лицом и подрагивающими руками.
Хединсейский тан покачал головой.
– Плохо быть инструментом, хьёрмадр[5].
Воин не ответил. Острие меча гуляло из стороны в сторону.
Страх плескался в глазах, животные страх и желание жить.
Инструмент или не инструмент, он по-прежнему боялся смерти, пусть и не первой по счёту.
– Мне тоже жаль, поверь, – тан размахнулся.
– И мне жаль, – последовал ответ. – Я так же мёртв, как и ты.
Выпад. Куда быстрее, чем ожидал Хаген, и память неприятно, болезненно колыхнулась – Бран Сухая Рука и их последняя схватка на Хединсее.
Голубой Меч отбил эту атаку, отбил и две последующие, но ученику Хедина пришлось отступить на шаг.
Упрямство и гордость колыхнулись в груди, заставили прорычать что-то гневное. Воин вновь заставил Хагена отступить, и тот понял – здесь убивать этого врага нельзя, только там, чуть дальше, чтобы две кровавые черты замкнулись бы наконец в одно целое.
Тут хединсейскому тану
