Александр Тихонов - Кремль 2222. Легенды выживших (сборник)
– Ты, наверное, слышал про анаболические стероиды?
Я кивнул.
– Так вот. Это искусственные производные мужского полового гормона тестостерона, от которого напрямую зависит рост мышц. И чем его в тебе больше, тем больше твои мышцы. Накачка – штука немудреная. Таскай штангу, жри побольше, коли себе эти самые стероиды – и рано или поздно будешь Гераклом. Сюда, на Побережье, до Последней Войны съезжались культуристы со всей планеты, и в ближайшем подземном городе недавно нашли огромный запас этих препаратов. Восстановили в Поле Смерти – и пожалуйста, колите себе на здоровье. Чем и занялись и охрана, и полиция. Ведь на Побережье, кто больше и сильнее, тот и прав… Однако у стероидов куча побочных эффектов. У одного со временем отказывает печень, у другого провисает член, а у третьего – напрочь слетает крыша. А то и все сразу вместе. Конечно, кое-кому везет, и он помирает здоровеньким, но факты вещь упрямая. Инвалидов среди охраны периметров – пруд пруди.
– Старая песня, – кивнул я.
– Угу. Так вот. Я первый начал торговать стероидами, и первый столкнулся с проблемами их приема. В библиотеке я проштудировал все книги по биохимии, какие смог найти, и постепенно понял, в чем корень зла.
– И в чем же?
– Человеческий организм отторгает химию, так же как и занозу в заднице, засунутую туда насильно.
Я недоверчиво хмыкнул.
– Мы жрем восстановленную химию каждый день – и ничего, до сих пор не загнулись.
Саймон попытался улыбнуться, но у него это получилось криво и жалко.
Возможно, в этом был виноват мой кастет, который я все еще задумчиво крутил на указательном пальце.
– Только не в случае с анаболиками. Человек, как таракан, приспосабливается ко всему, в том числе и к самой вредоносной химии. Но половые гормоны делают человека человеком, и в этом случае химия падает лапками кверху. Вместе с тем, кто ее себе колет. Собственные половые гормоны вырабатываются тремя органами – твоими яйцами, надпочечниками и гипофизом – куском твоих мозгов. И как только ты начинаешь колоть искусственные гормоны в количествах, превышающих нормальные потребности организма, синтез твоих собственных гормонов начинает потихоньку загибаться. А вместе с ним потихоньку загибаются органы, которые ответственны за этот синтез.
– То есть яйца, надпочечники и мозги.
– Типа того. И еще печень – главный фильтр организма, неспособный справиться с лавиной токсинов, возникающих в процессе усвоения стероидов организмом.
– Мило. И что же делать?
– Можно качаться натурально. Лет через пять – десять, может быть, чего-то и достигнешь.
– Но у меня результат попер после трех месяцев занятий!
– И ты сразу стал похож на Мистера Совершенство Объединенных охраняемых поселков? Того самого сержанта полиции, чемпиона среди профессиональных бойцов Периметра, который любит позировать перед единственной сохранившейся видеокамерой?
Вместо ответа я убрал кастет в карман.
– И чего ты предлагаешь?
– Я создал универсальный анаболик, – просто сказал Саймон. – Он еще недоработан, но за четыре месяца из жирного ленивого ублюдка я сделал призера чемпионата Охраняемых поселков. И почти без побочных эффектов, не считая приступов агрессии, вызванных избытком гормонов. Но от этого уж никуда не деться.
«Жирного ленивого ублюдка» я старательно пропустил мимо ушей, одновременно подавив желание от души треснуть по белесой морде. Ей бы и без кастета мало не показалось.
– Так в чем соль?
Саймон откинулся на спинку кресла, одновременно расцепив пальцы.
Подумав некоторое время, он осторожно положил ноги на стол.
– Это ты о том, почему нет побочных эффектов? Помнишь, я в первый раз подошел к тебе в зале? Ты тогда явно толкал не свой вес.
– Было дело, – хмыкнул я.
– Ты был явно чем-то расстроен. Так?
Я промолчал. Про Джилл вспоминать не хотелось. Просто было незачем вспоминать.
– Вижу, что я не ошибся. Твои яйца, мозги и надпочечники тогда бурлили как кипяток в чайнике и с избытком выбрасывали в кровь тот самый тестостерон, который был нужен для того, чтобы толкнуть нереальный для тебя вес. Твой тестостерон, родной, не химический. Адская смесь – тестостерон, плюс адреналин, плюс эндорфины – гормоны наслаждения. Признайся, такая тренировка была тебе непривычно по кайфу?
Тот день вспомнился, как будто это было вчера. Вернее, утро после того дня. На следующий день после той тренировки я проснулся от адской боли в квадрицепсах и еще пару дней ходил на полусогнутых. Но на самой тренировке всю свою горечь и злобу я от души выместил на платформе. И это, действительно, было в кайф.
– Ну допустим.
– А представь, если б такие тренировки были бы каждый день.
– Да я бы сдох давно!
– И если бы такого тестостерона в твоей крови становилось все больше и больше? Больше, чем твой организм способен выработать. Причем натурального. Человеческого.
До меня потихоньку начало доходить.
– Ты хочешь сказать…
– Именно.
– Так… Ты мне колол…
– Правильно. Чужую сперму. Только химически адаптированную под твой состав крови и твой обмен веществ до твоего натурального тестостерона.
Меня начало слегка подташнивать.
– Но… Где ж ты брал доноров? Причем с кучей таких переживаний?
– А вот это довесок к твоему «я тебе плачу…». Знаешь, какого экстерьера нужна баба, чтобы ублажить бойца Периметра после боя с мутантами? И при этом умудриться собрать в пробирку плод его агрессии? И сколько все это вместе может стоить?
Тошнота несколько улеглась, но на желудке все равно было тоскливо.
– Ты конченый урод, – сказал я. – И извращенец к тому же.
– Я исследователь, – усмехнулся он. – И, как любой нормальный исследователь, ради своих экспериментов я способен на многое…
Я скривился, как от зубной боли.
– …так же, как и ты – ради своих, – добавил Саймон. – Цель у нас одна – результат, причем любой ценой. Разница только в ярлыках, которые мы навешиваем на средства его достижения.
Все это было очень мудрено, но, надо признать, справедливо. Иначе какого дьявола я сюда приперся? Можно, конечно, покривляться перед самим собой, мол, пришел выяснить правду и наказать урода, чтоб другим неповадно было… Но особо кривляться было некогда. И я перешел к делу.
– Мне нужно еще.
Саймон рассмеялся и вытянул свои мосластые ноги на всю длину стола, пихнув при этом стоптанной подошвой набитую доверху пепельницу. Верхний окурок упал на стол, прокатился до края, помедлил мгновение и свалился мне на штанину. Этого я тоже не заметил.
– И побольше.
– Лавочка закрывается, – грустно сказал Саймон, закончив смеяться. – Мне на хвост села полиция Объединенных поселков. У них ничего нет на меня, но они что-то подозревают. Работа у них такая. Своя сперма у этих служебных крысопсов наверняка давно кончилась, и теперь они присматривают за чужой…
Он говорил что-то еще, но я не слушал.
Это был конец. Конец всему. Жизнь потеряла смысл. Зачем жить, если путь вперед окончен? Мне никогда не стать первым… Скоро мои мышцы начнут сдуваться, как проколотые воздушные шары, и восхищенные взгляды моих почитательниц постепенно превратятся в презрительные. Больно быть просто толстым, но таких много среди гражданских на Побережье, и на них никто не обращает внимания. Во много раз больнее снова становится таким, как раньше. Этого не прощают. И, прежде всего, я сам не прощу себе этого…
Окурок восстановленной сигареты сиротливо висел на моей штанине, цепляясь фильтром за микроскопические ворсинки ткани. Я хрустнул кулаками. Что-то нарушилось в сцепке, и окурок упал на пол, ткнувшись опаленной мордой в давно не мытый пол.
Я поднял голову.
– И что теперь?
Саймон молчал.
– Так что мне теперь делать, черт тебя побери?!!!
Саймон ухмыльнулся. Но глаза его не смеялись. Сейчас они были похожи на черные дырки в стволах полицейских «Бульдогов».
– Это зависит от того, – медленно сказал он, – насколько ты готов продать свою душу дьяволу.
Я был готов. На все сто процентов.
* * *Сезон отдыхающих сук подходил к концу. Погода портилась. Все чаще ближе к вечеру над Побережьем начинал носиться противный ветер, склизкий как медуза и так же мерзко жалящий невидимыми щупальцами в открытые части тела.
А по ночам частенько штормило море. Не особо серьезно, балла эдак в три-четыре, но по утрам уборщики уже при всем желании не успевали приводить в порядок пляжи – такие кучи всякого дерьма вываливала на них стихия.
Но бывало и по-другому. Без шторма. Просто ночь, ветер, завывающий так, что по шкуре мороз, пустынный пляж, утонувший во мраке, слабо освещенный висячим фонарем пятачок около спасательной будки, включающий в себя кусочек пляжа и немного моря, ритмично протягивающего черные водяные щупальца к фигуре человека, сидящего на камне.
Это, конечно, был Френк. Как я уже говорил, Френк любил море. Причем в любых его проявлениях. Я ничуть не удивился, когда в такую проклятую ночь увидел его спину. Спасатель восседал на круглом камне, лежащем возле спасательной будки. Более того, я ожидал и очень надеялся его там увидеть. Я даже загадал – если он там, то все будет о’кей.
