Сергей Вольнов - Приговоренные к войне
…Она сказала, глядя прямо ему в глаза:
– Его зовут Инч Шуфс Инч Второй. Он действительно семиарх… один из семи высших правителей Локоса. И он… мой отец.
Глаза Святополка вспыхнули удивлённо. Но тут же расширились ещё больше, когда она добавила:
– Что ж… если он так заигрался… Я покажу вам дорогу на Локос.
Потом она задумалась об отце и так ушла в себя, что очнулась только от острой боли; кровь из прокушенной губы наполнила рот солёным. Глаза Святополка были рядом. И в них, почему-то, не было злобы. К его чести, он даже не пытался дать ей понять, что она может быть использована в качестве особо ценной заложницы в будущем противостоянии с Локосом. Похоже, в его личном кодексе воинской чести такого пункта не было вообще.
Амрина сама не могла объяснить, зачем она делает это? Только ли из-за того, что действительно вошла в образ земной царицы, предводительницы женщин-воительниц? Или же подсознательно мстила своему Миру, в котором уже вряд ли смогла бы жить безмятежно? А может, действовали какие-то неведомые ей установки? Человеческие ли? Божественные ли?.. Иногда человек вдруг выполняет необъяснимые с точки зрения формальной логики действия, и считает их вполне естественными – в момент исполнения.
Как бы то ни было, но…
По законам Локоса, да и по законам любого развитого общества…
…она совершила государственное преступление!
ПОМОГЛА ВРАГАМ РОДИНЫ.
Помогла им совершить вторжение на Локос.
Скорее всего, земляне и без этой помощи смогли бы освоить сложную систему пространственных перебросок. Благо для этого имелось большое количество технической документации на самих терминалах, дополненных и продублированных системами интерактивного обучения и тестирования персонала. К тому же у Святополка, как оказалось, имелся свой гений – тридцатилетний юноша Мирг. В технологии межзвёздных сообщений он уже многое освоил самостоятельно. Однако, на тот момент, он был просто на правильном пути, и сколько времени занял бы этот путь, не знал никто. Во всяком случае, никак не меньше месяца.
А сколько всего, полезного для обороны, произошло бы за этот месяц на Локосе, знай локосиане о близящемся вторжении?!
Потому – её помощь была тем кровавым снегом, который в одночасье упал на головы её соотечественников. Пал, чтобы тут же превратиться в пепел.
Более того, она по инерции, или же по отупляющему чёрному наитию, ринулась со своими амазонками во втором эшелоне главного десантного потока. Эх, знать бы ей, что её Избранник, её Аленький – отправился в первом эшелоне этого же потока! Ей-же-ей, взяла бы пару тысяч всадниц и, не ожидая остальных, рванула бы через другую цепочку терминалов. Вне очереди! А там – будь что будет. Остановить женщину, жаждущую встречи с любимым мужчиной, способна разве что… СМЕРТЬ.
Уже несколько дней она пребывала в добровольном затворничестве. В столпотворении, творящемся вокруг, не составило никакого труда пробраться в пригород столицы, где у неё давно было оборудовано укромное место. Мощное то ли хранилище, то ли убежище, числящееся за частной корпорацией неопределённого толка с цифровым обозначением вместо звучного названия.
Внутри, за внешне неприметными, но очень крепкими стенами приземистого здания на второстепенной улице, всё было оборудовано по последнему слову технической мысли. А кроме того, имелись два подземных уровня, на самом нижнем из которых она сейчас и пыталась прийти в себя.
Уже несколько дней, как сняла она лёгкие доспехи, смыла боевой грим и облачилась в чёрный комбинезон – одеяние безликого локосианского пехотинца. Носимый терминал «Спираль» надёжно упрятан под тканью. Знак Избранницы укрыт от посторонних взглядов чёрной повязкой. Лишние слова и эмоции удерживаются остатками воли. И только мысли… Что с ними делать?! Разъедают её изнутри, грызут, отнимают последние силы и желания.
После первой же резни, устроенной амазонками в пригороде Мэйтш, городка, лежавшего в зоне между двумя основными направлениями, она опешила.
«Что происходит? Разве кому-то мешает мирное население?! Разве…»
И тут в неё ворвалось всё сразу. Вошло одновременно и безжалостно: «А что ты хотела, спрашивается? Зачем ты позвала их сюда? В конечном счёте ТЫ их сюда привела, а не твой отец… Ведь он делал всё, что угодно, но всегда ЗА пределами родной планеты. А вот ты…»
Из неё, изнутри, вырывались два взаимоисключающих начала и раздирали тело и душу на две половинки, обречённых изначально не жить по отдельности, а погибнуть в страшных мучениях.
ВОЕВАТЬ НЕЛЬЗЯ!
И НЕ ВОЕВАТЬ НЕЛЬЗЯ!
Патовая ситуация.
Вот тогда-то она и остановилась. Наконец-то осознав, что не сможет дальше возглавлять армию разъярённых воительниц. Не сможет идти по головам своих соотечественников, купаясь в их невинной крови.
Вот тогда-то её и уличили. Сначала в бездействии, в котором можно было домыслить нерешительность и даже трусость. Потом – в предательстве! И больше всех кричала опять-таки Рэкфис. Непостижимая и непредсказуемая Рэкфис. Та, что ещё недавно шептала страстные слова в перерывах между ласками. Та, что… наверняка затаила злобу, будучи отвергнутой…
И тогда Клеонта-Амрина отшвырнула копьё с серебряным наконечником, доставшееся от покойной Пенфесилии. Вскочила и резко выкрикнула:
– Да! Я не хочу вести вас дальше. Но это вовсе не трусость и не предательство! Я хочу уберечь вас от…
– Уберечь нас?! Уберечь от чего? От сражений? Чтобы другие получили все лавры, всю военную добычу? Чтобы другие отомстили этим отродьям, которые обманом завлекли нас туда, откуда нет возврата домой? – взвилась Рэкфис, бешено сверкая глазами. – Вот! Видите, я же вам говорила… Она не может быть одной из нас! Я твердила вам это с первой минуты её появления. Неважно, её самой или же её двойника. В этом есть что-то не от Олимпа, а от царства Аида. Я больше не верю ей! Я не хочу подчиняться ТАКОЙ царице! И пусть меня убьют на этом месте, если ваши уста не умеют говорить ничего, кроме лести. Пусть меня…
Её не тронули, не покарали за эти дерзкие речи. В сердцах амазонок уже не было той веры.
После недолгого совещания двенадцати воительниц Клеонте огласили решение. Сделала это Ипполита, в последний момент отведя взгляд в сторону.
– Ты не можешь быть больше нашей царицей. Хочешь, вызови любую из нас на поединок, но… в случае победы тебе придётся поочерёдно сражаться с каждой из нас. И даже если ты победишь всех, тебе некем будет править…
– Не надо, Ипполита. Я ухожу. Наверное, и вправду – дальше наши пути расходятся. Я хочу сказать вам только одно… не рвитесь в первые ряды атакующих. В этой войне не будет ни лавров, ни богатой добычи… – Её голос дрогнул, но она, сделав усилие, продолжила: – В этой войне будут только две побеждённые стороны. Потому что истинный враг, силу которого я даже мысленно боюсь представить, только на подходе… И запомните самое главное. Я люблю вас! Я люблю вас всех, мои… родные. И тебя, Рэкфис. Особенно тебя…
Последнее, что она запомнила: растерянные глаза Рэкфис, в которых судорожно вспыхивали, боролись между собой искорки любви и ненависти. Потом эти почти незаметные огоньки растворились в пелене выступивших слезинок. Амрина не договорила. Опустив голову, быстро покинула палатку… Свою собственную палатку, которая понадобится уже другой предводительнице. Её сопровождало полное молчание. Никто не двинулся с места.
Это было несвойственно обычаям амазонок, но ей – дали уйти.
Почему? ПОЧЕМУ?!
Вся земная история древности была пронизана пренебрежением к женщине. И даже там, где грубое животное начало маскировалось, рядилось в одежды торжества духа, а не тела – на Древнем Востоке, – даже там в открытую декларировалось, что…
Амрина без труда извлекла из мнемохранилища нужную цитату, входившую в объём конфуцианских основ: «Мне суждено было родиться человеком. И это первая радость. Мне суждено было родиться мужчиной. И в этом вторая радость…»
Этим объяснялось многое, если не всё. Демарш амазонок, этих древних женщин, которых ей довелось возглавлять, исходил не только от сбоев внутри индивидуальных биологических программ. Это не было мужеподобностью в чистом виде, в том понимании, которое вкладывают в данное слово психологи. Хотя, конечно, и не без этого. Но, в первую очередь, главным был ПРОТЕСТ против социальных устоев цивилизации тех времён.
ПОЧЕМУ?!
Истина, которую она зачала от суровой реальности на Эксе.
Которую она выносила и мучительно родила.
И которую выпестовала в жестоких боях.
Истина звучала так:
ВСЁ НУЖНО ПРИМЕРЯТЬ НА СЕБЯ.
В том числе и мир, в котором живёшь.
Тогда сразу становится понятным, трещит он по швам, в одночасье став тесным и вчерашним, или же, будучи скроен «на вырост», по-прежнему просторен и удобен.
Она примерила на себя ВСЁ ИСПЫТАННОЕ и вопросы, терзавшие, как стая озверевших от голода собак, – превратились в волков, загнали её в тупик.
