Уильям Форстчен - Солдаты
Он задавался вопросом все снова и снова: «сможет ли его мечта о Республике когда-либо пустить корни на этой земле. Необходимость войны и выживания объединяли янки, русских и римлян вместе, по крайней мере, на этот момент, но что их удержит, если они когда-нибудь победят и отбросят варваров? Сможет ли Республика пережить мир?»
Он услышал чье-то приближение, но не потрудился повернуться. Прихрамывающий шаг и запах табака были достаточными, что бы указать, кто это был. Ганс уселся рядом с ним со стонущим вздохом, вытянулся, и, как Эндрю, щипнул горстку шалфея, растер ее между рук, вдыхая аромат.
— Длинный путь от Канзаса досюда, — произнес Ганс.
Эндрю ничего не сказал, колени подтянул под подбородок, продолжая смотреть на восток. Освещение медленно усиливалось, теперь это был вопрос нескольких минут.
Он услышал грохот падающей винтовки, приглушенное проклятие, и посмотрел налево; внизу, ниже в овраге ожидала колонна войск; он скорее почувствовал, чем увидел, что сержант едва слышно шикнул предупреждение, уткнувшись в неуклюжего солдата. В начале ущелья расположились инженерные войска, возводящие понтонные мосты, и множество укрытых парусиновых штурмовых лодок. Он не видел их, но знал, что они были там; парни из 9-го корпуса репетировали это нападение раз десять вдоль Тибра в течение последних двух месяцев. Справа он услышал свист парового двигателя одного из броневиков из полка Тимокина, размещенных в следующем овраге. Он задумался о том, слышны ли эти звуки на той стороне реки.
«Нам нужно было идти вчера — подумал он. — Туман, скрывающий реку, был гуще. Еще есть время, что бы их отозвать, подождать туман, дождь… может нам следовало начать часом ранее, в полной темноте».
— Нервничаешь сынок? — спросил Ганс.
— Что? — переспросил Эндрю, посмотрев на своего старого друга.
— Я нервничаю, — ответил сержант.
Поразившись, Эндрю промолчал. Ганс всегда был скалой, столбом; когда сражение было близко он никогда, ни каким образом не выражал страх. Эндрю вспомнил Антиетам [2], свое первое сражение, ожидание в предрассветной тьме Восточных Лесов.
Он был столь напуган, что после попытки с трудом проглотить завтрак из галет и кофе, он содрогнулся, и его вырвало. Но за пять минут до того, как началось нападение, Ганс демонстративно прислонился спиной к вязу, крепко уснув.
Старый сержант позже по секрету сказал ему, что все это было притворством, у него не было сна ни в одном глазу, сердце бухало, словно падающий молот, но он полагал, что такое нарочитое равнодушие было лучшим тонизирующим средством для юношей, чем блуждающие вокруг нервные шепоты ободрений.
— Ты ведь не думаешь, что это сработает? — спросил Эндрю.
Ганс посмотрел на него.
— Мы спланировали это вместе, но лобовая атака через реку, Эндрю? Рисковое дело. Я боюсь в лучшем случае, что это — с равными шансами. Из того немногого, что мы представляем себе о Джураке, мы знаем, что он чертовски умен. Он, должно быть, также понял этот план, зная, что мы должны будем, наконец, пойти в лобовую.
— И у тебя есть другое предложение, — уточнил Эндрю, пытаясь скрыть нотку вспыльчивости в голосе.
Ганс вытянул руку и оперся о плечо Эндрю.
— Ответственность команды, Эндрю. В Геттисберге ты держался, когда я бы вышел из дела. Это разбило вдребезги полк, но спасло старый Первый Корпус. Ты повел нападение в Колд-Харборе, когда я бы сказал Гранту идти к черту и приказал, чтобы мальчики легли. Возможно у тебя больше мужества, чем у меня.
Сильно удивившись, Эндрю промолчал.
— Я стал слишком старым для этого, — вздохнул Ганс, снимая свою шляпу, чтобы провести пальцами через пропитанные потом пучки седины. — Всегда, кажется, что осталась еще лишь одна кампания, тем не менее, всегда найдется новая.
— Но были времена, когда мы любили это, — прошептал Эндрю. — Не убийство, не такие моменты как этот с сомнением и страхом. А такие моменты, как тихие ночи, армия, стоящая лагерем вокруг тебя, чувство удовлетворения от знания, что ты победил и видишь гордость в глазах всех вокруг тебя.
Удивившись, Ганс посмотрел на него и кивнул.
— Если это последняя кампания, то что же тогда с нами случилось?
Эндрю мягко фыркнул.
— Если бы я знал.
— Твой инстинкт говорит тебе не атаковать этим утром, не так ли?
— Да.
— Тогда послушай его.
Эндрю вздохнул.
— Мы обсуждали это раньше, Ганс. Мы не можем атаковать с флангов, мы не можем прорваться из южного района, и они не будут атаковать. Мы должны разрешить безвыходное положение. Президент приказал наступать. И вспомни, мы планировали наступление, все время полагая, что мы можем его осуществить.
— Так почему ты трусишь в последний момент? — спросил Ганс.
Эндрю посмотрел на своего друга.
— Сначала ты. Почему ты?
Ганс вздохнул.
— Нутром чую, что они нас там поджидают. Наступление это то, чего они хотят от нас и полностью рассчитывают, что мы так и сделаем.
Эндрю щипнул еще пучок травы, получая удовольствие от аромата шалфея.
— Сейчас нет другого варианта, — сказал он.
— То, что предложил Винсент, это же идея.
Эндрю покачал головой.
— Возможно, спустя шесть месяцев с этого момента, с количеством боеприпасов большим в четыре раза, чтобы хотя бы надеяться, что это сработает. Прямо сейчас это было бы ничто иное, как безумный самоубийственный жест. Винсент, мечтатель, если он думает, что мы могли бы нанести смертельный удар по тому варианту. Просто недостаточно средств, что бы выполнить задуманное.
— Это — потому что ты знаешь, я сделал бы так, что я должен был бы пойти. Именно это мешает тебе рассмотреть такой вариант.
Эндрю посмотрел на друга, сидящего в полумраке.
— Ганс, — и он, поколебавшись немного, продолжил, — если бы я думал, что принеся тебя в жертву, я бы закончил эту войну, и тем самым спас бы твоего ребенка, моих детей, я бы приказал исполнить этот вариант.
Ганс мягко рассмеялся.
— Я не уверен, толи ты просто чертовски хороший лгун, или ты действительно подразумеваешь это. Странно, хотя я надеюсь, что ты не обманываешь. Мы солдаты, Эндрю, мы все знаем, что означает эта работа, и я надеюсь, что изначально научил тебя необходимости жертвовать в пользу дела, даже когда это относится к твоему самому близкому другу.
— Я пожертвовал своим братом, вот так.
Ганс ничего не произнес.
Эндрю уронил горсть травы, потянулся и положил на мгновение руку на плечо Ганса, затем смущенно убрал ее.
— Итак, почему же теперь тебя мутит в животе от страха? — спросил Ганс, сменяя тему.
— Я не уверен, и это — то, что беспокоит меня. У Колд-Харбора я знал, что это было самоубийственно, но я атаковал, поскольку был приказ. Я знал, что если откажусь, они заберут у меня Тридцать пятый, а мальчики в любом случае должны были бы атаковать. Я видел, как Чемберлен сделал туже проклятую вещь спустя две недели у Питерсберга. Он знал, что это было бессмысленно, но как бы то ни было, он возглавлял свою бригаду.
— И он, черт возьми, был почти уничтожен, выполняя этот приказ, если мне не изменяет память.
Эндрю кивнул.
— Это как раз и показывает, чем эта битва отличается. Почти все они были либо встречным боем, как у Роки-Хилла, или же мы вставали на защитную линию, как следует окопавшись, как в битве у Испании или Суздаля. Теперь же они закопались, и ты прав, мне следует считать, что Джурак все это учел, — сказал он. — Даже более того. Мы оба знаем, что мы почти у черты. Становится очевидным, что Джурак превосходит нас по производительности. Ты видел те отчеты Билла Вебстера, отправленные нам из Казначейства и Винсента из Артиллерийско-технического Управления.
Ганс сплюнул струю табачной слюны и проворчал.
— Они по-другому бы пели, если бы бантаги очутились у их дверей.
— Мы выдыхаемся, Ганс. Темп производства истощил страну. То же самое мы видели и у солдат армии южан осенью 64-го. Есть слишком много узких мест в снабжении, слишком много людей в армии, слишком много тех, кто изготавливает оружие, и не достаточно производящих самое необходимое для повседневной жизни, да еще миллион римлян, согнанных со своей земли. Короче говоря, мы терпим крах.
— И это твоя причина, что бы атаковать здесь и сейчас?
Эндрю наклонился вперед и обхватил подбородок коленями.
— Нет, Ганс. Я думаю, что у меня хватило бы здравого смысла остановить все, если бы я понял, что это было единственной причиной для нападения. Но Марк прав, мы должны что-то сделать. Жители Рима должны знать, что Русь будет сражаться, чтобы помочь им вернуть назад их землю. Таким образом, это политика. Также мы должны найти способ закончить эту войну прежде, чем или мы потерпим крах, или Калин уступит давлению, которое нарастает в Сенате, чтобы принять предложение Джурака относительно мирного урегулирования.
