Владимир Торчилин - Институт
III
Впрочем, иногда у некоторых, особенно, из тех, кто по каким-то своим соображениям (как показывала жизнь, далеко не всегда верным) чувствовал себя в Институте достаточно уверенно, терпение вкупе с осторожностью отказывали, и они на приколы Знаменского огрызались. По большей части все эти огрызания происходили, так сказать, вдали от обезумевшей толпы, и Институт узнавал о них косвенным путем - по тому, что парткомы, профкомы и пресловутые треугольники вдруг ополчались на какого-то индиниддума и планомерно доставали его всеми возможными и невозможными способами до тех пор, пока он не подыскивал себе другого места работы, если в его поведении продолжала преобладать горделивая независимость, ни разу не оставшаяся безнаказанной, или, напротив, не приносил повинную, с помощью разнообразных исторических аналогий рассудив, что Париж безусловно стоит мессы, а возможность работать в таком богатом и удобном месте должна неизбежно оплачиваться некоторой потерей брезгливости. О том, что принято было второе решение, в Институте узнавали по тому, как неожиданно прекращалась вокруг сего индивидуума неприятная возня, а имя его вновь в самом уважительном контексте начинало поминаться на Ученых Советах, а порой даже и самим Боссом. Но иногда возникали более сложные коллизии, в которых Знаменскому не всегда удавалось брать верх, так что потом, когда кое-что просачивалось, все-таки, на поверхность, Институт еще долго обсуждал произошедшее, наслаждаясь тем, как Знаменского умыли. Правда, необходимым условием такого просачивания являлось наличие при столкновении каких-нибудь третьих лиц, чтобы, так сказать, объективизировать информацию.
Именно так и случилось при небольшом, но впечатляющем скандальчике, который произошел у Знаменского с институтским профессором Львовым, который, вроде бы даже имел какое-то родственное к тому самому князю Львову, что был в бурное предреволюционное время одним из премьеров Временного правительства (во всяком случае, именно этим фактом институтские говоруны объясняли горделивую осанку, хорошие манеры и некоторое грассирование профессора). Сам Львов на эту тему не высказывался, но все равно был в институте фигурой довольно заметной. К тому же, заведовал он хорошей лабораторией и науку делал с толком. Собственно, его толковость и явилась причиной всего остального. Дело в том, что в конце 70-х советские ученые стали ездить за границу (разумеется, по всяким научным поводам, а не зачем-нибудь еще) все чаще. Вот и Львову от зарубежных коллег, знавших и, по-видимому, ценивших его работы, косяком пошли приглашения на разнообразные конференции. И все бы ничего, если бы не Знаменский. Поскольку на характеристике, требовавшейся для оформления поездок, положена была его подпись, то он мог выкомаривать что угодно. В случае со Львовым, научным успехам которого он с полной очевидностью дико завидовал, он начал жужжать институтскому и райкомовскому начальству в уши, что происхождения профессор Львов сомнительного - если и не родственник князя, то, судя по фамилии, вполне может оказаться и каким-нибудь замаскированным евреем - а вот членом КПСС не является. Вот если бы являлся, то одно вполне уравновесило бы другое, а так - увольте, слишком много риска. Естественно, подействовало, и все поездки Львова зарубались на корню. Времена, однако, были не в пример либеральнее, чем за 10 лет до того, и Львов начал открыто возмущаться и даже требовать объяснений. Хотя он, разумеется, все отлично понимал и сам, но хотел заставить претензии к нему зазвучать открыто. Номер, однако, не прошел, и объяснений ему, конечно, никаких не дали, свалив все на вышестоящие инстанции и настоятельно порекомендовав вступить в партию. Такая мысль Львову, который уже подтягивался к полтиннику, общественником не был и знал, что из других институтов с достаточной легкостью выезжают и беспартийные, особенно, относящиеся к его уже потерянному для партобработки поколению, никогда в голову не приходила. Но ему быстро растолковали, что их Институт на особом счету и должен всем другим давать его очков вперед. Как именно его членство в КПСС должно помочь набрать эти заветные 100 очков, Львов не понимал, но вот что его загнали в угол, уловил быстро.
В результате, с безразличием истинного аристократа, закаленного, к тому же, длительным пребыванием в горниле советского государственного устройства, он написал заявление с просьбой о приеме, где он несколько иронически соорудил фразу о том, как он уверен, что пребывание в рядах партии поможет ему успешнее двигать вперед советскую науку, но его иронии никто не заметил или же партайгеноссе уже привыкли на такие мелкие шпильки внимания не обращать, довольствуясь тем, что как свинья ни верещала, а под нож улеглась. Таким образом Львов присоединился к партийной прослойке, а Знаменский, очень довольный тем, как ловко его унизил и заставил сделать вещь для себя несомненно неприятную, тут же подписал ему характеристику на выезд для участия в очередной конференции.
Дело, однако, этим не закончилось, ибо вступление Львова с славные ряды создало для начальников этих рядов новую и совершенно непредвиденную проблему. Неожиданно для всех, но в полном соответствии с уставом КПСС, Львов стал платить партийные взносы не только со своей профессорской зарплаты, но и вообще со всех своих доходов, которых у него хватало - он писал книги и обзоры, издавал монографии за границей, много оппонировал, входил в какие-то там редколлегии и редсоветы, в общем, с миру по нитке, но набиралось не только на рубашку, но и на приличный костюмчик. А он со всего платил и в ответ на все удивления в открытую комментировал ситуацию примерно так:
- Если уж я в такое дело влез, чтобы мне нормально работать можно было, то из этого еще не следует, что их мораль мне подходит, и я буду жульничать по мелочам, как у них принято. По крайней мере, свое обязательство я выполнять буду - раз уж обещал платить им по три процента со всех доходов, то со всех и буду, и пусть они моими деньгами задавятся!
И платил. Чем неизменно раздражал институтских официальных лиц, которые к своим незарплатным доходам относились исключительно трепетно и не желали отстегивать из них ни копейки. Один из парткомовских чинов даже довольно серьезно влип, когда решил не платить партвзносов с гонорара, полученного за изданную книгу, план которой утверждался на институтском же Ученом Совете. Естественно, кто-то (многие полагали, что именно Знаменский) немедленно накатал в райком анонимку, которую быстро проверили и убедились в ее правильности. Скаредного писаку хватанули, было, за ушко и даже хотели примерно наказать другим в назидание, но Босс, которому негативная шумиха вокруг Института была вовсе ни к чему, разобрался с райкомом по своим каналам, так что провинившийся отделался личным покаянием, заверениями в том, что только исключительная занятость делами на благо социалистической Родины не позволила ему вовремя занести положенные деньги в партком, и, конечно, немедленной выплатой утаенного. Но в данном случае он просто зарвался, поскольку о выходе книги знали в Институте все, кому положено, как и то, что за книги принято платить. В случаях же менее очевидных, типа консультаций на стороне, редактирования через подставных лиц какой-нибудь переводной монографии и тому подобного, ни о каких партвзносах речь и не заходила. Так что демонстративная, в соответствии с Уставом, обязательность Львова на нервы партийного институтского начальства действовала сильно.
Естественно, что партийная прослойка разнообразных низовых служб, которая, кроме не Бог весть какой великой зарплаты, в качестве дохода имела разве что бутылку за починенную соседу раковину - а как с бутылки партвзносы платить, было настолько неясно, что даже мысль об эгом в голову никому не приходила, по поводу партийно-финансовых коллизий в верхах даже понятия не имела. Но вот сами верхи нервничали, тем более, что не упускавший случая помутить воду Знаменский, пару раз в присутствии Директора и его замов как бы ненароком посетовал на то, что вот проверяют в райкоме партии институтские ведомости по уплате взносов, проверяют, да могут и поинтересоваться, как так получается, что у рядового профессора доходы куда больше штатной зарплаты, да еще и скачут от месяца в месяц, а у всех остальных стоят, как влитые. И как тогда объясняться?
В верхах опасения Знаменского целиком и полностью разделили, в связи с чем, по слухам, и собрали небольшое совещание особо доверенных лиц, чтобы решить, как быть. К консенсусу пришли довольно быстро - раз уж получается так, что этого идиота сделать нормальным не получается, то надо хотя бы подсократить его доходы. Это представлялось вполне реальным, поскольку для многих платных обязанностей и соместительств требовалось официальное разрешение дирекции, а его вполне можно было и не давать. Но проблема заключалась в том, что в свое время никто как-то не удосужился заархивировать все выданные Львову разрешения, и где теперь надо было создавать ему трудности, оставалось совершенно неясным. Выяснить источники трудовых доходов Львова поручили все тому же Знаменскому, а по выяснении решено было действовать в зависимости от обстоятельств, хотя общая стратегия вопросов не вызывала.
