Леонид Кондратьев - Товарищ Ссешес
А потом случилась беда…
Несмотря на все усилия лекарей, несмотря на десятки бессонных ночей, проведенных Сю у постели деда, старый патриарх Ва одним сумрачным и сырым утром не открыл глаза. Казалось, само небо плакало в этот день, наполненные влагой темные тучи прижимались к склонам горы, окутывая строение промозглым туманом. И в этом тумане раздавался вой — тоскливый, обреченный вой потерявшего близкого человека существа…
Еще раньше из-за постоянной болезни старого Ва кланом фактически правил отец Сю, отдавая некоторые аспекты деятельности на рассмотрение ее старших, уже достигших совершеннолетия сестер. Именно поэтому смерть старого патриарха прошла для клана тихо и незаметно. По истечении положенного траура новый глава клана отправился ко двору императора засвидетельствовать свое почтение и нерушимость древних договоров. Но беда никогда не приходит одна, и эта поездка была этому доказательством…
После скоропостижной смерти отца, похороненного лавиной в ущелье Ста шагов, старшие сестры, почуявшие сладкий, дурманящий запах власти, недолго оставались дружны и по давнишней привычке правителей принялись подчищать хвосты, как бы двусмысленно это ни звучало в среде кицуне… Тихое противостояние длилось чуть больше недели, и одной душной летней ночью, когда, казалось, сам воздух был наполнен тяжким ожиданием и даже вездесущие цикады затихли…
— Молодая госпожа, молодая госпожа! Проснитесь! — Взволнованный голос раздался из-за двери, как будто в насмешку украшенной танцующими журавлями. Звук нескрываемого страха в голосе служанки мгновенно вымел скомканные остатки сна.
— Цинфен?
Перегородка с тихим шелестом сдвинулась, и маленькая девчушка, низко поклонившись, быстро зашептала взволнованным голосом:
— Госпожа, беда, госпожа!
В голове мелькнуло обреченное: «Началось!» Вскочила, откинула циновку, загораживающую люк, и, подхватив покоящийся в оголовье сверток, быстро метнула служанке.
— За мной. Молча. Если хочешь жить.
Узкие коридоры подземного хода, заполняющиеся дымом, многократное эхо доносящихся до чуткого слуха криков и треска рушащихся строений, бьющиеся подобно птицам мысли: «Все к этому шло. Ну что ж, пятьдесят лян серебра, несколько свитков и служанка — разве что-то еще необходимо ученому?» Рекомендательное письмо, подготовленное для недостойной уже покойным министром Сяо, несколько выполненных для императора поручений — вот и все, на что можно было рассчитывать. Сдавленный кашель бредущей сзади служанки временно отвлек от нелегких мыслей о своей дальнейшей судьбе.
— Быстрее, Цинфен, нам нужно успеть пробраться к лодке, пока стражники не начали прочесывать окрестности.
— Да, госпожа.
Обернувшись и схватив служанку за руку, чуть ли не бегом потащила ее за собой. Коридоры… Отблески багровых языков пламени, виднеющиеся из вентиляционных продушин, искусно замаскированных на местности. Шлепанье сандалий по скопившейся лужами влаге.
Внезапно откуда-то издалека раздался не слышимый человеческим ухом звук, в нем было все — скрежет, треск и шипение… Боль… Так мог бы стонать неодушевленный предмет… И сразу за этим невидимая волна прокатилась по каменным стенам, к Сю пришло понимание — осознание того, что в этом месте все уже кончено…
— Быстрее! Огонь добрался до храма!
Шелест просыпающегося грунта и потрескивание сдвигающихся с места камней коготками мороза пробежали по коже и заставили еще больше ускорить панический бег по заполненным тьмой коридорам. Шаг… Еще шаг, практически не касаясь пола в стремительном беге… Упавшая на плечи тяжесть провалившегося потолка выбила остатки воздуха вместе с сознанием из тела.
26.08.1941 г. Раннее утро. Пуща. Лагерь
Тихое потрескивание костерка, в мерцающие глубины которого устремился взгляд стоящей на коленях девушки. Ее плечи все еще вздрагивали от воспоминаний, больше похожих на битое стекло — такое красивое, но вместе с тем приносящее боль при прикосновении. Именно вал воспоминаний, пришедший в виде сна, поднял ее с ложа, и именно поэтому она сейчас в одиночестве смотрела на костер. Вопреки обрывистости полученных знаний многое теперь становилось понятно…
Служение исчезнувшему из-за обрушения магических щитов клану кицуне уже не давило на ее плечи. Теперь у нее имелся свой собственный Дом с его чуточку сумасшедшим, но таким интересным Главой и с извечными проблемами с императорским домом. Стоило только вспомнить такого осторожного и вместе с тем опасного императорского чиновника, еще недавно вынюхивавшего сведения о делах клана. Все становилось на свои места… Старшина — доверенное лицо, фактически министр двора. Находящиеся вокруг люди — остатки какого-то слабого клана, уничтоженного противником, взятые под руку, но еще не удостоенные чести быть принятыми в Дом. Дух Чащи, так похожий на ее покойного деда, — умудренный патриарх клана, с улыбкой взирающий на происходящее и всегда готовый помочь. Становились практически понятными меры ее ответственности и власти. Конечно же после возвращения Главы предстоял не один разговор, но основное уже было ясно.
И даже спешащие сюда гонцы императора, сообщение о которых вчера вечером получили от колдующего вокруг своего странного артефакта Олега, стали уже по-своему понятны и не особенно страшны. Ведь всегда были императоры и всегда были чародеи…
Робкая улыбка, скользнувшая по расцвеченному бликами костра лицу лисы-оборотня Сю из уже давно исчезнувшего в пахнущих пылью и плесенью свитках истории клана Ва как будто бы говорила: «Веселье? Веселье только начинается…»
Глава 26
САМАЯ СКУЧНАЯ ГЛАВА
Дипломатия — это искусство говорить «хороший песик», до тех пор пока не нащупаешь рукой хороший булыжник.
Некто28.08.1941 г. Подземный зал Дома Риллинтар
Расцвеченная подвешенными под потолком светляками полутьма главного зала, многочисленные блики острых стеклянных кромок, вплетающиеся в общую чуть мрачную, но вместе с тем все равно торжественную атмосферу. Две застывшие друг перед другом группы: группа гостей, в рядах которой маячила надоевшая Ссешесу до оскомины на зубах физиономия Иванова.
Во главе группы гостей нечто… Без улыбки не описать. Хуманс типичной рязанской наружности — нос картошкой, торчащие в сторону уши и довольное, даже можно сказать, самодовольное выражение лица. Добавьте к этому приличную приталенную тройку в английском стиле, лакированные туфли и папку с документами. Типичный дипломат. Во всяком случае, необходимые на дипломатической работе выдержка и стальные нервы в наличии. Приветливую улыбку дроу выдержал, даже не вздрогнул. Все же не зря ему руководство перед отправкой все фотоматериалы, имеющие отношение к делу, показало. Да и беседа с небезызвестным Ивановым прошла не зря.
Чуть более трех суток назад. Москва
— Добрый день, Андрей Андреевич!
Приветливая улыбка выскочившего на порог как чертик из табакерки уже давно ожидаемого офицера из ведомства Судоплатова заставила хозяина кабинета подобраться.
— И вам добрый день… Э-э-э…
— Простите, совсем вылетело из головы. Позвольте представиться — Иванов! — Неожиданно крепкое рукопожатие для немного расплывшейся, выглядящей совершенно обыденно фигуры, облаченной в галифе и гимнастерку безо всяких знаков различия. Совершенно не запоминающееся лицо и сияющая на нем улыбка, затеняющая все остальное. Во всяком случае, уже через полчаса после окончания разговора единственное, что обитатель этого кабинета мог вспомнить о внешности посетителя, — это форма и маячащая перед лицом улыбка.
— Иванов Николай Антонович! Вас обо мне должен был предупредить Вячеслав Михайлович.
— Да-да, конечно! Присаживайтесь! — Любезно показав на расположившееся возле стола кресло, служащий Народного комиссариата по иностранным делам, еще буквально неделю назад советник полпредства СССР в США, внезапно отозванный на родину, заново воспроизвел в памяти кусочек разговора со своим непосредственным начальником: «И запомни, Андрей! Аккуратно… Очень аккуратно… Если что пойдет не так, тут тебя не прикрою даже я. Дело это на контроле у Самого! Впрочем, ты не дурак — поймешь. А по фигуранту сегодня в четырнадцать тридцать к тебе зайдет человек из четвертого управления. И расскажет, с кем или с чем придется иметь дело. Расписки с тебя в особом отделе уже взяли. Так что не подведи, Андрюша!»
Хозяин кабинета был человеком большой выдержки и внутренней дисциплины. Свои чувства и переживания умел держать при себе, внешне сохраняя невозмутимость. Сторонний наблюдатель мог заключить, что перед ним суховатый, застегнутый на все пуговицы человек. Для тех же, кто хорошо его знал, часто общался с ним в кругу семьи или на работе, он представал иным — живым в общении, замечательным рассказчиком, внимательным слушателем, умным наставником. В нем деловая чопорность профессионального дипломата и политика хорошо уживались с отзывчивостью, заботливостью и доброжелательностью. Именно поэтому, зацепив взглядом покоящийся в нагрудном кармане гостя портсигар и включив свою самую общительную и отзывчивую маску, не переносящий на дух табачный дым служащий радушно предложил, придвигая поближе стоящую в углу стола пепельницу, чаще всего используемую при заточке карандашей:
