Александр Мазин - Утро Судного Дня
– Войны не будет, – сказал Грива. – Живи спокойно.
– Да? Жалко! – В том, что Артём знает, что говорит, его собеседник не усомнился. Был в курсе, что теперь Грива – член Императорского Совета.
И тут Грива не удержался, спросил:
– Миша, ты последнюю трансляцию с китайского корабля не смотрел?
– Да я и первую не смотрел! – сказал Лотман. – Буду я еще всякие богохульные дела смотреть.
– Почему – богохульные? – спросил Грива.
– Потому что нечего лезть туда, куда не положено.
– Куда – туда? – удивился Артём.
– Наверх. Кстати, был уже один такой случай. Ты про вавилонскую башню читал, мой господин?
– Читал, – после небольшой паузы ответил Грива. – Откуда ты знаешь?
– Знаю – что?
– О потере дара речи.
– Не потеря дара речи, а смешение языков, – поправил Лотман. – Так в Торе сказано. Можешь проверить, у меня память хорошая.
– Да верю я, – сказал Артём.
Интересный, однако, вариант. Или просто совпадение?
– Извини, Миша, у меня дела, – сказал он. – Будут проблемы – дай знать.
Императорский Совет практически единогласно вынес вердикт.
Оказать Китаю максимально возможную помощь.
Выступить посредниками в заключении мира между Китаем и «Аладдином» и не дать последнему добить Китайскую республику. Если понадобится – силой.
Увеличить свое военное присутствие в Азии и не допустить резни при неизбежной дележке имущества поверженного гиганта.
Сразу после Совета с Артёмом связалась Даша. Она уже вполне освоила современные средства связи. Хотя там и осваивать было нечего. Активировал, сообщил имя – и абонент на связи. Чем сложнее системы внутри, тем проще – снаружи. Если у Даши и могли возникнуть проблемы, то это проблемы психологические, а не технические.
– Когда будешь? Скоро? – спросила Даша по-русски.
– Скоро. Что-то случилось?
Раньше Даша никогда не спрашивала так категорически. У нее было свое, «палеолитическое» восприятие времени.
– Твои родители прилетели. Просили узнать.
– Уже иду.
Пока Даша общалась с мамой, Артём поговорил с отцом.
– Ты ведь археолог, батя, в мифологии должен разбираться…
– Вообще-то мифология – это несколько другая дисциплина, – заметил отец. – Но если у тебя есть какой-то конкретный вопрос, говори. Попробую ответить.
– Ты в курсе того, что случилось сегодня в Китае?
– По поводу нарушений восприятия речи? Да, в курсе. Узнал от одного из своих китайских коллег.
– Ага. Это упрощает дело. Я, бать, тут с одним своим знакомым разговаривал: он провел любопытную аналогию с мифом о Вавилонской башне. Знаешь о таком?
– Тебя интересует библейский вариант – или исторический?
– А что, есть и исторический? – удивился Артём.
– Разумеется. Исторический вариант – это зиккурат в честь Этеменанки, бога-покровителя Вавилона. Позднее Этеменанки называли Мардуком. О таком ты, вероятно, слышал? (Грива-младший кивнул.) Строительство было начато, как предполагают, во втором тысячелетии до нашей эры, закончено примерно в шестом веке до Рождества Христова, то есть в период правления Навуходоносора Второго, если тебе это о чем-то говорит.
– Что-то такое слыхал, – ответил Артём. – Но чем Первый от Второго отличается – даже и не спрашивай.
– Не буду, – улыбнулся отец. – Согласно описанию Геродота и данным раскопок, башня представляла собой семиступенное кирпичное сооружение высотой порядка девяноста метров. Длина ее стен была примерно такой же. Святилище, в котором, как предполагали вавилоняне, обитал бог Этеменанки-Мардук, находилось на самом верхнем ярусе. Греки считали башню одним из чудес света. Что, однако, не помешало Александру Македонскому ее снести. Александр планировал построить на этом месте главный храм своей империи. Место, на котором стояла башня, как ты понимаешь, тоже было непростым. Храм Александр построить не успел, потому что помер. Однако есть мнение, что разрушение башни было не актом вандализма, а насущной необходимостью. Она ведь уже довольно старенькая была, сам понимаешь.
Такова историческая версия. А библейская…
– Библейскую я примерно знаю, – перебил Артём. – Меня интересует твое мнение: можно ли провести аналогию между библейской историей о Вавилонской башне – и сегодняшними событиями в Китае?
– А почему у тебя вдруг возникла такая идея? – заинтересовался Алексей Андреевич.
– Да как тебе сказать… В последнее время у нас не жизнь, а сплошные библейские аналогии. Дед, вон, считает, что у нас вообще Судный День наступает.
– Дед всегда был максималистом.
– А как насчет «ифрита» и Содома с Гоморрой?
– А почему – не с Казнями Египетскими? – поинтересовался отец.
– Не понял?
– А ты подумай. Тоже ведь стихийные бедствия. И тоже, скажем так, высшего порядка.
– И где тот народ иудейский, который мы не желаем отпускать? И кто у нас фараон, кстати?
– Ты не ухмыляйся, – сказал отец. – Я серьезно говорю. Если ты заинтересовался мифологией, учись работать с мифами. Никогда не воспринимай миф «в лоб». Никогда не ищи прямых аналогий. И прямых повторений. Все в мире меняется, сынок.
– А как же «ничто не ново под луной»? – осведомился Артём.
– А так, что ничто – оно и есть ничто. Пытаться напрямую увязать миф и нынешние события – это сродни антропоморфизму.
– Антропоморфизм – это что? – спросил Артём.
– Это, говоря упрощенно, попытка навязывать другим видам, например дельфинам или слонам, человеческую мотивацию. Словом, к мифологическим источникам надо относиться по мифологическим правилам.
– Какой ты, однако, умный, батя, – без тени иронии произнес Артём. – А теперь расскажи мне, как следует по мифологическим правилам истолковывать «ифрит»?
– Например – как болезнь человечества, – ответил Алексей Андреевич.
– Не ново, – отозвался Артём.
– А если рассматривать понятие «болезнь» не как обыденное, а как сакральное понятие?
– Это как?
– А так, что высший смысл любой болезни может быть двояким. Речь идет, разумеется, не о физиологии и бактериологии, а о том, что болезнь приходит к субъекту свыше и дается ему либо в испытание, либо – в предупреждение. И главным в этой ситуации является понимание того, чего Высшее хочет от субъекта. Или социума. И мифологическая аналогия в данном случае является не источником прогнозирования будущего, а, так сказать, судебным прецедентом.
– То есть – сунулись китайцы к Марсу – и напрочь потеряли способность к строительству космических «башен»?
– Примерно так.
– Выходит, космос для человечества закрыт?
– С библейской точки зрения это и так очевидно. Бог, если ты помнишь, создал небо и землю. И разместил человека именно здесь. Никаких Марсов и Пояса Астероидов! – Отец засмеялся.
– Это смотря как понимать понятие «небо», – заметил Грива-младший.
– А какая разница? Человеку было не небо определено, а земля.
– Но мы же летаем!
– Летаем, – согласился отец. – Но можно допустить, что атмосфера входит в понятие «земля».
– А небо – это космос? Но в космосе полно наших спутников!
– Можно считать «землей» все, что находится на земной орбите.
– Но рожать на орбите нельзя! С этого и начался «ифрит», как ты помнишь. Нет, бать, я думаю, что космос в любом случае – табу.
– А я так не думаю, – возразил Грива-старший. – Если тебя куда-то не пускают, это еще не значит, что это место запретно. Может, ты просто неподобающе одет для данного заведения. И вместо того, чтобы ломиться сквозь охрану и получать колотушки, достаточно надеть галстук?
– И что же нам делать? – спросил Артём. – Кто даст нам информацию об этом самом галстуке?
– Как кто? Пророк, естественно. Это – если традиция уже устоявшаяся.
– А если – не устоявшаяся?
– Тогда – ангел. Ладно, Тёмка, пошли к нашим дамам, а то мама обидится…
* * *Этой ночью Артёму приснился трехглазый. Давно он ему не снился. Пожалуй, со времени возвращения.
Это было не наше небо. То, другое, из прошлого. Небо африканской саванны. Сначала Артём увидел небо и только потом – все остальное. Он стоял на холме и смотрел, как бегут по зеленой траве черные человечки с палочками-копьями. А еще дальше – другие человечки, совсем махонькие, еле различимые, ползут крохотной гусеничкой по узенькому коридору внутри бесформенного коричневого пятна – огромного стада травоядных, уступающих дорогу двуногим охотникам, которые не знают, что сами стали дичью.
Грива помнил этот день. И помнил себя, того. Но сейчас он был другим. Сейчас он не хотел убивать. Он хотел понять, что же происходит в мире, в котором нарушено равновесие.
– Смерть, – сказал кто-то.
Грива обернулся – и отшатнулся.
За спиной его стоял «трехглазый пессимист».
Только сейчас ни у кого не повернулся бы язык назвать его так. Высоченное, больше двух метров существо нависало над Гривой. По-волчьи скалился большой рот, длинные ручищи были раскинуты в стороны, словно гигант собирался взлететь.
