Охота на охотника - Владимир Геннадьевич Поселягин
Вот просто так сообщить, что там-то и там-то командир наш, раненый или травмированный, я не мог. Для начала, тут метров пятьдесят до опушки, потом луг заливной, метров семьсот, открытый, и с дороги нас могут рассмотреть. Потом роща, овраг с деревьями по верху склонов и только за ним ручей, где и лежал Жуков. Спал. Похоже, живой. Грудь вздымалась.
Если проще, от нас до него все два километра по прямой будет. Что делать, я уже придумал, поэтому резко сел, откидывая полу шёлка, чем привлёк внимание Маликова. Тот вопросительно посмотрел на меня. Я же, как птица, то на одну сторону голову повернул, то на другую, чуть наклонив, и отрывисто сообщил:
– Похоже, немцы, идут цепью, лес прочёсывают. Быстро буди остальных, соберите парашют – и по-пластунски через луг к той роще. Трава высокая, нас скроет. Я попытаюсь их в сторону увести, чтобы за нами не пошли, потом нагоню.
Стрелок не спал, рана болела, тоже сел, они растолкали командира, и, пока спешно убирали купол в парашютную сумку, я отбежал в сторону и присел у ствола березы. Немцев, понятно, нет, мне причина нужна сдвинуть их с места.
Достав из хранилища некоторые вещи, я сложил рядом немецкий карабин, ремень с подсумками, тубусом противогаза и фляжкой. Потом немецкий солдатский ранец, там ещё на крышке кожа с рыжей шерстью телёнка. Внутри съестные припасы, две буханки хлеба на пятерых (а я и Жукова считаю), на пару суток растянуть можно, сюда же немецкий котелок, внутри ложка-вилка, кружка, пакет с солью. Несколько перевязочных немецких пакетов. В общем, сделал запас, ранец за спину, ремень намотал на карабин и рванул за своими.
На опушке тоже упал и пополз по заметной тропинке в траве. Все остальные друг за другом ползли, и довольно шустро, нагнал практически у рощи. Опознались. Карабин отдал Маликову, он ворошиловский стрелок, судя по значку. Ремень тоже ему. Бойцы жадно напились из фляжки – и дальше последний рывок на пузе. Прошли рощу, овраг и двинули дальше. Вышли к ручью, Маликов, держатель фляжки, сразу направился наполнять её – пустая, а я воскликнул:
– Не может быть! Командир?
Ну и рванул в сторону кустарника, где виднелась голова Жукова и часть его плеча. Остальные, с усилием оторвавшись от воды, топая сапогами, бежали следом. Подбежав к Жукову, я упал на колени и стал приводить его в сознание. Он сразу проснулся, дёрнувшись за пистолетом, который лежал рядом у ремня с кобурой, но узнал меня, расслабился и хрипло спросил:
– Татарин? Ты мне не снишься?
– Нет, товарищ капитан. Сбили меня два часа назад. «Эксперты», видать, все самолёты в тузах и украшениях. Четверо. Правда, и я их всех в землю вогнал. Последнего, уже когда горел, таранил.
– А, так я видел огненный таран. Это ты был?
– Ага.
– Татарин? – уточнил Вашугин.
– Это мой радиопозывной, – отмахнулся я, ну и стал командовать.
Мы тут же разбили лагерь – место удобное, темень под ивами. Стрелка с карабином – наверх склона, на охрану. Маликову выдал котелок с припасами и немецкие спички, велел развести бездымный огонь, приготовить суп для капитана. Он долго голодал, если не скелет, то близко, нужно жидким кормить. Вашугин ему помогал, а я описывал Жукову, что было в дивизии с того дня, как его сбили, и осматривал раны.
Он сломал обе ноги при посадке. Один перелом отрытый. Нательную рубаху использовал для повязок, лубки сделал. Я сказал, что довелось вправлять, и объяснил, что тот делал неправильно, но я переделаю. Изменения капитан видел, я успел лейтенанта получить и два боевых ордена. Уточнил, сколько у меня сейчас битых. Я пожал плечами и сообщил, что если эти четыре считать, то шестнадцать лично и один в группе, но вряд ли их засчитают. Так что, считай, двенадцать лично и один в группе. Удивил того: по сути, нагнал его счёт.
Описал также, как этот вылет проходил, как «пешкам» на помощь поспешил, но сбили, и вот нашёл экипаж сбитого пикировщика. Двигались к передовой, пока его не нашли. Удалось добыть оружие и ранец с едой – повезло. Тот сразу ругать меня стал… Разведданные куда важнее! Кто теперь донесёт до штаба ценные сведения? Молодой лётчик, мой ведомый? Да, он понимает меня, своим помочь хочется, но здесь я неправ…
Экипаж «пешки» слушал ругательства капитана хмуро, но понимал, почему тот ругается. И меня понимал. Во время нашего разговора капитану дали мякиш хлеба, и тот медленно жевал, запивая водой из кружки, чтобы хоть что-то было в желудке.
Хорошо, у Вашугина был карманный нож, его для готовки использовали, а то у меня только финка в наличии. Так что я занялся ногами командира: снял повязки, осмотрел раны, нашёл палки поровнее, срезал коры на лубки. Когда вправлял кости, Жуков мычал, пот на лице выступил, деревяшка в зубах хрустела, но терпел. Наложил лубки и крепко закрепил. Рану перевязал, тоже лубки сверху. Только шить рану было нечем.
Когда закончил, и похлёбка как раз подошла. Да там простая она: в воду крупы кинули и ветчины из банки, чтобы мясной дух был, да посолили. А ничего, вкусно. Только три ложки на всех – немецкая, у меня в сапоге и у стрелка. Так что ели по очереди. Жукова я сам покормил. Съел десять ложек с двумя небольшими кусками хлеба. Пока хватит, через час ещё покормим, как раз в кружке ему оставили.
Котелок после еды помыли, вскипятили воды, заварки кинули – и чаю попили. Котелок с чаем в ручей опустили, чтобы остыл, потом по очереди через край хлебали. Я же размышлял и, покосившись на задремавшего Жукова, сказал:
– С товарищем капитаном перейти передовую будет сложно, я бы даже сказал невозможно. Лучше его тут оставить с кем-то из нас. Сами перейдём передовую и пришлём санитарный самолёт, он оставшихся и заберёт. Луг, что мы переползали, неплох, связной самолёт примет. Думаю, оставить тебя, лейтенант, и твоего стрелка. Он с рукой пусть не напрягается, а мы с Маликовым сбегаем. Припасы все вам оставим, как и карабин. Пару связных самолётов пришлют, вывезут вас. Только капитана нужно перенести ближе к лугу.
Обсудили план действий, но Вашугин всё же переиграл: оставляет Маликова за старшего, а сам со мной идёт. Мы на
