Александр Афанасьев - Год колючей проволоки
«Медведь» свернул к ППД, не доезжая «Ферганы», до него с трассы была больше чем километровая дорога. В бронекузове не было окон, даже смотровых приборов не было — и Юрьев не мог просто себе и представить, к какой крепости они подъезжают.
Пропетляв между уложенными змейкой блоками, бронеавтомобиль подъехал к укрепленным воротам базы. Вся проверка свелась к тому, что Репей высунул свое рыло из кабины и продемонстрировал его «привратникам ада», после чего вначале убрали большой и длинный стальной брусок — засов, затем отъехали в сторону и сами ворота…
Когда выгружались — сержант Юрьев был потрясен. Даже сложно слово подобрать — насколько он был потрясен той циклопической картиной долговременных укреплений, которые развернулись перед его взором. Когда он ехал сюда, ему сказали, что обстановка здесь примерно, как в Дагестане или Ингушетии, ни мира, ни войны, мелкие банды, с которыми вполне можно справиться. Сейчас же стало понятно — по вооружению людей, по размерам и конструкции огневых точек и рубежей обороны, по зарытым в землю зданиям, — что здесь полным ходом готовятся к долгой, тяжелой, кровопролитной войне. Готовятся даже сейчас — в одном месте работал знакомый желтый «Т-130», самый распространенный строительный гусеничный бульдозер СССР, а еще в одном — работал экскаватор, его самого не было видно, но было видно взметающийся вверх ковш, наполненный породой.
— Второй уровень укрытий делаем, — сказал бесшумно подошедший со спины капитан, — пять метров заглубление, бетонные перекрытия — бомбежку выдержит. Полностью независимый от первого уровня.
— Тащ капитан! — бодро сказал выгрузившийся из бронемашины Репей.
— Топайте в казарму. Щас представимся старшему по званию и придем. Увижу хоть одного бухого — всех вы…у.
— Так точно.
— Пошли, сержант.
Они пошли по заглубленной до пояса широкой траншее — здесь вообще не было нормальных дорожек, только траншеи той или иной глубины, перекрытые или не перекрытые, капитан по пути иногда здоровался со встречными — их было мало, по пути встретили только двоих, видимо, все были в тех или иных нарядах или на выезде. Здание штаба, видимо, было одноэтажным — но понять, так это или нет, было невозможно, потому что и оно было присыпано до верха землей и укреплено, а вход, получается, был через подвал, и там тоже работали. Часового на входе не было, капитан просто толкнул дверь и вошел. Внутри везде горел свет, было темно — причем по-особенному темно, как темно бывает только в подземелье, даже со светом. Человек всегда чувствует подземелье, откуда при случае и не выбраться, — видимо, инстинкт.
— Тут какой-то колхоз был, — сказал капитан, — когда-то. Когда мы пришли — ни хрена тут уже не было. Только разруха.
— А куда все делось?
— А хрен его знает. Люди говорят — бунтовали тут, Фергана же рядом, долина. Вот всех и прижали… к ногтю.
Поднявшись по самодельной лестнице на второй этаж, капитан уверенно прошел по коридору, задержался у двери без таблички.
— Значит, щас я, потом приглашу. Батя у нас толковый, но не любит, когда мямлят. Отвечай коротко и по делу.
— Есть.
Постучав, капитан открыл дверь и скрылся за ней.
А вот сержант уже начал жалеть о том, что вообще ввязался в это дело. Он был из небогатой городской семьи, батя пил, мать его из дома выгнала, торговала на рынке. Шансов не было, заработка было все меньше. Когда-то давно и отец, и мать работали на заводе, городок был небольшой, но в советские времена на такой городок всегда был завод и даже не один — потому что везде, где живут люди, должен быть завод, и все должны работать. Когда наступила эра демократии — генеральный директор завода как-то вдруг стал его собственником, но собственником хреновым, все разорил. Сейчас из всего завода работал только один цех, а все остальное, в том числе огромные склады с железнодорожной веткой, продали москвичам. Они устроили какие-то склады, еще и своих понастроили, а в том цеху, где работал отец, сделали супермаркет, моментально разоривший половину торговцев на базаре и сделавший неизбежным разорение другой половины торговцев, только не сразу, а попозже. Вот так вот… новая жизнь вторгалась в старый, с пятисотлетней историей городок, и получалось, что львиная доля жителей этого города никому и не нужна. Вот как-то так получалось — раньше все были нужны, на заводе даже рабочие руки постоянно требовались, директор ездил договариваться с начальником расположенной неподалеку колонии, чтобы дал бесконвойников. А начальник колонии ругался, что бесконвойников у него больше нет, и он дал всех, кого мог, а директор слезно умолял, говоря о горящем плане, потом ставил на стол неотразимый пол-литровый аргумент с зеленой этикеткой, и стороны приходили все-таки к общему знаменателю. Тех, кто работал на заводе, уважали: они были кормильцами семей, и само слово «заводчанин» звучало гордо. А потом вдруг раз — и все вдруг стали никому не нужны, и самые «хлебные» места теперь в городе были — на большой лесопилке одного бизнесмена, который начинал с колхозной лесопилки, на которой пилили лес для себя колхозники, а теперь там был целый цех, отправляющий продукцию даже в Японию, потом на складе этих самых москвичей — он очень удобно стоял, можно было переваливать грузы, идущие из Европы, и кормить ими Москву. Еще было выгодно работать в милиции, и очень уважаемыми людьми стали те, кто работал в колонии, — непыльная работа, а платят хорошо, с надбавками, форму дают, да и уголовники… за бутылку беленькой три цены платят. Еще, кстати, королями жили те, кто гнал самогон… а вот заводчанам уже места в этой жизни не было. Владимир Юрьев не хотел работать ни в одном из этих мест, решил пойти в ФСБ, в погранвойска — но почему-то не взяли, а вот в армию по контракту — взяли. Но все равно… он не ожидал так вот сразу… попасть на войну… и ему было страшновато, хотя он это и скрывал.
А в том, что тут была война, — он уже не сомневался.
Из кабинета высунулся капитан.
— Заходи.
Батя оказался один в один похож на его дядю двоюродного, дядю Митю, который пытался как-то фермерствовать на куске земли брошенного колхоза. Полноватый, между сорока и пятьюдесятью, с хитрым выражением простого крестьянского лица и красными прожилками на сплющенном, «картошкой», носу. Одет в полевую форму без знаков различия. Диссонансом было только то, что на голове не было ни единой волосинки — брит наголо.
— Сержант Юрьев, представляюсь по случаю прибытия для дальнейшего прохождения службы, — несколько не по Уставу отрапортовал сержант.
Батя внимательно смотрел на него, в кабинете был полумрак, отчего лицо его казалось серым, как и у капитана.
— Как зовут-то? — спросил он.
— Владимир.
— А по батюшке?
— Сергеевич.
— Откуда?
Сержант назвал город, который не был на слуху и который никого не интересовал.
— Служил?
— Так точно.
— Где?
— Срочку… на Дальнем Востоке, потом в училище пошел. Из училища — в сержантскую учебку.
— Что за училище?
— Челябинское, танковое…
Батя сказал длинную фразу на каком-то языке, которого Юрьев не понимал.
— Не понял?
— Никак нет.
— Сколько курсов окончил?
— Три, товарищ…
Батя разразился фразой теперь уже на родном. Великом и могучем — матерном.
— Разогнали?
— Так точно. Сказали, кто хочет — в сержантскую учебку, сержанты нужны.
— Учебка там же?
— Так точно.
— Кто преподавал?
Сержант назвал несколько фамилий, батя никак не отреагировал.
— Ты на кого учился?
— Командир танка.
— Справишься?
— Наверное, да.
— Стрелять — как?
— Ну… учили.
Батя тяжело вздохнул.
— За дверью подожди.
Когда за молодым захлопнулась дверь — командир батальона, майор Фатыч, вперил тяжелый, давящий взгляд в своего подчиненного — мало кто мог его выдержать. Но капитан — выдержал, глаз не отвел.
— Ты о…ел?!
— Товарищ майор, а где пополнение брать? Пьянь да рвань.
— А это — пушечное мясо!
— Научим. Нас ведь когда-то так же учили, тащ майор. Лучше с нуля, чем со всяким б…ством разбираться.
— Научим… — проворчал батя. — Ты его кем?
— По штату — замком[113] мне, он сержант.
— Да его у тебя сожрут.
— Подавятся.
— Уверен?
— Уверен. Я сам таким же когда-то был.
— Так и обломали рога.
— Новые нарастут.
Батя снова тяжело вздохнул — с пополнением и в самом деле было хреново. Оскудела земля русская богатырями.
— Раз так — за него отвечаешь.
— Есть.
— Проверь, как стреляет. Сегодня же.
— Есть.
— И потом… скажи Миронычу, пусть по танку с ним полазает. Если толковый пацанчик — лишним не будет…
— Так танков же лишних нет, тащ майор.
