Игорь Поль - Штампованное счастье. Год 2180
– Шестьдесят один штука, господин. Пожалуйста, приложите палец, господин.
Я тупо смотрю на странную конструкцию, что протягивает мне невысокий человечек. Его идиотская приклеенная улыбка сводит меня с ума.
– Что это? – подозрительно интересуюсь я.
– Расписка, господин. Вы передаете эти люди под наша юрисдикция. Вы есть официальный лицо, господин. Надо палец. Моя читать биометрический код, господин.
Я тычу пальцем в перчатке, едва попадая в гнездо считывателя.
Китаец коротко кланяется.
– Спасибо, господин.
Его улыбка растворяется в солнечном мареве. Древняя, обшарпанная шлюпка, стартуя, выжигает под собой добрый кратер.
Остается самое трудное. Бот марсиан прохлаждается неподалеку. Я поворачиваюсь к Лиз. Отмечаю, как быстро она освоилась в незнакомом скафандре. В ней снова появилась стать. Достоинство. Взгляд огромных глаз потерял жесткость. Я впитываю ее улыбку.
– Нам туда? – спрашивает она надоевшим механическим голосом.
– Нет. Только тебе. Я остаюсь.
– Почему, Жос?
– Я думал, ты поинтересуешься, куда тебя повезут,– усмехаюсь я.
– Стоило меня спасать, чтобы после отдать на съедение,– отмахивается она.
– Вдруг я продал тебя в бордель?
– По сравнению с нашим склепом любой бордель сойдет за курорт. Ты не ответил мне.
– Иди, крошка Лиз. Тебя ждут.
– Не называй меня так, чертов ребенок. Почему ты остаешься? У тебя ведь ничего нет. Ни воздуха, ни еды.
– Если бы я мог тебе объяснить…
– Не бросай меня, Жос.
Оказывается, даже синтетический голос может оказаться выразительным, подкрепленный слезами прекрасных глаз. Это ощущение ново для меня. Женщины с «веселых транспортов» не умеют плакать. Только с готовностью улыбаются.
– Ей-ей, Лиз,– говорю я.– Ради твоих слез стоило постараться.
– Упертый, самоуверенный убийца! – зло кричит она сквозь слезы.
– Не стоит плакать в этом шлеме. Могут забиться воздушные фильтры,– с улыбкой советую я.
– Слушай, тебя что – плющит от крутости? Почему ты так поступаешь?
– Лиз, перемирие заканчивается. Пожалуйста, иди.
– Жос, прошу тебя! Это глупо… После того как… после всего…– Слезы душат ее.
Я легонько касаюсь ее плеча. Она тянется ко мне, хрупкая взъерошенная птица с доверчивыми серыми глазами. Я улыбаюсь ей. Мне становится легко. Я подталкиваю ее к ожидающим морпехам.
– Я буду ждать тебя, Жос!
– Прощай.
– Жос, я не шучу. Возвращайся. Разыщи меня! Слышишь?
– Слышу. Удачи тебе, крошка Лиз.
– Не называй меня так!
Я киваю морпехам.
– Пока, сыны природы!
– До встречи на небесах, жмурик! – весело кричат в ответ.
Я запускаю обогрев на полную мощность. Я лихо стартую под оценивающими взглядами марсианских морских пехотинцев. Крабы образуют вокруг меня оборонительный строй. Я лечу на юг, туда, где давеча присмотрел несколько приличных подземных каверн. Мы еще повоюем, придурки. У меня еще осталось вам на закуску.
За моей спиной угловатая туша «Шельфа» мягко отрывается от красной пустыни. Медленно поднимается к небу. Прощай, Лиз Гельмих. Мы ведь даже ни разу с тобой не поцеловались. Знаешь, у меня никогда не было настоящей женщины. Такой, как ты.
Яркое цветение над головой. Звезды падают за близкий горизонт. Мне салютуют осветительными зарядами. «Пижоны»,– улыбаюсь я.
Через час гравитационная боеголовка с орбиты поднимает в небо тучи камней. В недоумении я высовываю нос из своего укрытия и разглядываю облако на горизонте. Накрыли покинутые вспомогательные отсеки. Что они там, стрелять разучились? Я же чувствую излучение их систем наведения! Они пеленгуют меня на раз-два! На всякий случай я выпускаю пару СНОБов на поиски десанта и снова ныряю в пещеру. Выбираюсь на поверхность далеко к северу. Высовываю нос. Никаких помех, кроме обычного треска статики. Никакого десанта. Никакого обстрела. Визуально над головой тоже чисто. Следов систем наведения не зафиксировано.
Злясь на изощренного противника, я мечусь в темноте узких пещер добрых три часа. Пока не понимаю: наконец эсминец покинул орбиту. Красивый жест со стороны потомственного флотского офицера Чон Му Хена. Его марсианское начальство получит доклад об уничтожении гарнизона на Амальтее. Потомственный офицер станет героем. Трупы морских пехотинцев закопают в красный марсианский песок. Пальнут в воздух по старой традиции. И даже дадут какую-нибудь красивую клятву над могилой. А с наших высушенных в вакууме тел обдерут то, что еще годится для использования. И зачитают имена перед строем.
И тогда я собираю с трупов товарищей уцелевшие емкости с воздухом, ставлю спасательную палатку и приступаю к чистке оружия. Затем плотно обедаю литром консервированного бульона, найденного в ранце убитого. Меняю контейнеры для фекалий и начинаю ждать. Чего – не знаю сам. Я прикидываю, что смогу продержаться не меньше пяти суток. Всего пять суток. Целых пять суток.
Оставшись один, я безумствую. Хохочу, с хрипом вдыхая невкусный воздух. Некому остановить меня – я один.
Смех душит меня. Все-таки я соскочил с сумасшедшего поезда. Я свободен. Нет ни командиров, ни доктора. Никто не погонит меня на пост. Не заставит драить палубу. Не станет доказывать, что ложь тоже служит великой цели.
С этого момента я предоставлен самому себе. Эта свобода – что мне с ней делать? Куда идти? Как совместить ее с жизнью? Я смеюсь, потому что легионеры не умеют плакать.
Какая ирония – свобода оказывается просто прелюдией смерти.
25Седьмые сутки свободы. Я боролся, как мог. Практически не двигался, экономя воздух. И вот – последний баллон. Почти пустой. И свежая батарея. Я задохнусь, а скафандр будет все так же исправно накачивать меня теплом, не давая холоду пожрать мои кости. Я валяюсь на спине, вытянувшись по стойке «смирно». Моя ненаглядная «Геката» прижата к плечу. Глаза мои устремлены в небеса. Я наблюдаю, как печально движутся полосы на боках серо-голубого гиганта. Я тих и спокоен.
Я – годовалый ребенок, познавший мудрость столетнего старца, таинство жизни и смерти, размытость и неестественность границ между добром и злом. Обжигающее прикосновение – я вдруг пониманию, что устав наш устроен подобно священным книгам земных религий. Как и в них, мир в нем разграничивается на составляющие. Как и священные книги, он должен трактоваться знающими людьми, указывающими нам, где черное и где белое. Но мир не так полярен, как утверждают толкователи. Кроме черного и белого, существуют другие оттенки. Черное не всегда плохо. А ослепительно белого цвета в природе и вовсе не сыскать. Мир наш насквозь пронизан плоскостями миллионов противоречивых истин, и каждая из них верна, но понимаем мы это только тогда, когда готовимся сделать последний шаг.
Я не знаю другого Бога, кроме Бога Легиона. А он вряд ли ответит мне – я ведь дезертировал. Но я все же пытаюсь. Я читаю ему молитву. Впервые в своей короткой жизни. Наверное, я все сделал правильно – Бог отвечает мне, не в силах смолчать.
Она впаяна в нас накрепко, эта молитва, но, сколько бы мы ни пытались вспомнить ее, у нас ничего не выходит. Она является огненными строками в момент, когда смерть нетерпеливо сучит костлявыми ногами, подгоняя нас. Я упиваюсь ее простыми строками.
Оставшись один в целом мире, среди множества других я выбираю наиболее понятную для себя плоскость. Выбираю вектор движения. Может быть, Господи, жил я и не так, как подобает настоящему легионеру, но, даже дезертировав, умираю в точном соответствии с уставом. Я вывешиваю бесполезный шнурок. Превращаюсь в памятник глупости людской и искупившего ее мужества. Мой скафандр выскоблен до блеска. Винтовка снаряжена и готова к бою. Мысли мои кристально чисты.
Генерал Пак, устремляющий горящий взор в заоблачные дали, с плечами, придавленными непомерным грузом ответственности последнего защитника Земли. Атилла, плетущий свои невидимые сети, не замечающий, как сам давно опутан ими. Васнецов, мечтающий иметь невинное хобби, которое превратит его в настоящего человека. Коротко стриженная Лиз, с огромными глазами, в которых застыло равнодушие, похожая на прекрасную бабочку, походя раздавленную сапогом. Эти лица больше не тревожат меня. Я оставил их в другом мире. Этот мир бесконечно далеко от меня. Через миллионы километров пустоты. Он отгорожен от меня медленным вращением полосатого шара над головой. Укрыт черным покрывалом из тысяч равнодушных, колючих звезд.
Призрачный свет опостылевшего до тошноты газового гиганта порождает в моем умирающем мозгу фонтаны цветных образов. В них – все: мчащиеся к Амальтее на всех парах корабли экспедиционной эскадры, в свете солнца напоминающие колючих серебристых рыб; звуки тревожных ревунов, что разгоняют коротышек-флотских по боевым постам; угрожающие правительственные ноты; заседания штабов; мирные демонстрации в защиту прав сексуальных меньшинств в удаленных поселках Антарктиды; запах немытых волос борцов за возврат к матери-природе; тысячи напряженных тел в торжественном строю; клятвы о мести; сила и честь; единство и подлость; надежда и ожидание любви. Я закрываю глаза, чтобы не видеть красного цвета воздушного индикатора. Я повторяю вслед за Богом. Я читаю вслух:
