Алексей Фомичев - Империя под ударом

– Беги!!! Быстро!

Она присела от страха, потом скакнула к девочке, схватила ее за плечи и потащила к дому.

Кричать «спасибо» вслед я не стал. Все равно не услышит. Да и некогда.

6

Макс Таныш. Немного не повезло

На пути к дому кузнеца я влип в две схватки. От одной на улице сумел уйти, конь вынес. А вот вторую объехать не смог. На меня разом насели трое каторжников, причем в руках у них было самое опасное для конного оружие – длинные рогатины. Если не меня, то коня достать смогут.

Я спрыгнул с седла, громко крикнул Снежку:

– На месте!

И сам шагнул к каторжникам. Пистолет бы достать, но тут слишком много народа, и не всем заткнешь рты. Ладно, железкой справимся.

О технике и тактике рукопашного боя эта троица имела весьма приблизительное представление, но компенсировала навык дикой яростью и желанием убить. Каторжники попробовали заколоть меня, но попытка провалилась. Я ушел влево, к крайнему, фальшионом отвел древко рогатины в сторону и сократил дистанцию до полуметра. Вот теперь их рогатины бесполезны.

Противно орет человек, которому вскрывают брюхо. И от боли, и от страха, и от вида вываливающихся внутренностей. Такой ор не прибавляет настроя подельникам, зато заставляет отступить. Если смогут.

Я толкнул недобитого каторжника, длинным шагом сократил дистанцию до второго, легко отвел неловкую попытку ударить рогатиной и повторил вскрытие. Печень каторжника была развалена на две части, а вместе с ней и прочая требуха. Новый ор, еще громче прежнего.

Третий противник сообразил, какая участь ему уготована, и дал деру, бросив оружие.

Я свистнул Снежку, тот, недовольно всхрапывая, подбежал, кося глазом на тела под ногами. Хоть и привык к виду трупов и запаху крови, все равно не любил их.

Дом кузнеца стоял на окраине, недалеко от озера. Рядом несколько пристроек и сама кузня. В этот конец поселка бойня еще не дошла, хотя буквально в трех десятках метрах двое или трое каторжников шныряли во дворе другого дома. Вроде кого-то били, наверное, хозяев.

Я оставил коня за пристройкой, чтобы с улицы не был виден, и вбежал на узкую террасу с покатым навесом. Толкнул дверь. Закрыто. Стукнул кулаком, рявкнул:

– Откройте, нужна помощь!

Глупо, конечно, кто же откроет в такой момент!

За дверью послышался шум. Ага, дом не пустой. Но вот открывать никто не спешит. Ладно, времени на деликатность нет.

– Открывай. Не то подпалю! Ну! Я свой!

Взгляд скользнул по окнам. Они закрыты ставнями изнутри, враз не вышибешь. Через крышу? Там дранка. Добротный дом, сразу видно, кузнец не бедствует. Черт, чем дверь ломать? Наверняка бревном подперли. Настоящая крепость!

– Спалю, чтоб вас всех! Я человек префекта, откройте!

Без толку. Чего доброго, на крик каторжники сбегутся. Взгляд прошел по двору, отыскал небольшое бревно у кузни. Пойдет в качестве тарана, ставни вышибет, если ничего не остается…

Я еще раз долбанул кулаком по двери, и та вдруг скрипнула. Чисто машинально я отступил, и, как оказалось, вовремя. Из полутьмы вдруг вылетел топор и просвистел перед носом. Вот так встреча!

Я отшатнулся, потом быстро шагнул вперед и врезал по двери. Донесся чей-то вскрик и стук упавшего топора.

Рванув на себя дверь, шагнул через порог, выставив фальшион перед собой. Слабо освещенная прихожая, стол, лавка, занавеска и очаг в углу. На полу лежит молодой парень лет пятнадцати, плечистый, коротко стриженный и потирает лоб. У очага бабка с ухватом в руках, смотрит зверем, а у самой ноги трясутся.

Я откинул лежавший под ногами топор, взял небольшое полено, прислоненное к стене, закрыл дверь и подпер им. Глянул на хозяев и сказал:

– Я не каторжник. Не враг. Где магик? Ну? Живо! Где?

Бабка ухват так не опустила, стояла на месте. Видимо, понимала, что против такого молодца, что против скалы, – идти глупо. Парень подобрал ноги и сел, не решаясь вставать. Косил взглядом на топор.

Я шагнул к нему, схватил за ворот безрукавки и рывком поднял. Он оказался мне по плечо, крепенький такой, с широкой костью и пока не очень развитой мускулатурой. На бледном лице гримаса страха, на лбу след от удара дверью.

Сунув фальшион ему под нос, я с угрозой повторил:

– Где магик? Живо, сопляк, говори!

Он сглотнул и кивнул на занавеску:

– Там. В светелке.

– Веди. И без глупостей. Я же сказал – не враг, ясно?

Глядя в круглые от страха глаза юнца, я мимоходом порадовался, что именно он был в прихожей. Кто-то из взрослых ни за что бы не открыл. И тогда бы я терял время, долбя бревном в ставни.

Светелка – от «светлая», то есть комната, освещенная лучами светила. Сейчас это название мало ей подходило. Ставни закрыты, мрак разгоняют несколько плошек, наполненных жиром, с фитилем из скрученной пеньки. Воздух в комнате спертый, вязкий, наполненный запахом жира, пота и крови.

У стены возле широкого лежака возилась женщина в длинной, до середины голени, тоге. Рядом на лавке были чаши, кулечки, рядом лежали корпия, ножик и маленькие высушенные тыквы, какие используют как емкости для жидкостей и сыпучих материалов.

На полу я заметил обрывки окровавленной одежды и корпии. А еще заметил крупное мускулистое тело, лежащее на покрывале. Без сомнения, это хозяин дома, кузнец. Видимо, ему хорошо досталось в бою.

С другой стороны лежака сидела средних лет женщина, жена кузнеца. В руках она держала тазик с водой. Глаза неотрывно смотрели на мужа, по щекам текли слезы.

На наше появление внимания никто не обратил, и только когда мы подошли ближе, взгляд женщины скользнул по лицу сына.

– У вас гость! – громко сказал я, подходя к лежаку.

Хозяйка отпрянула, едва не выронила тазик. Вторая женщина даже не обернулась, что-то делала с ранами кузнеца. Парень при виде отца заметно побледнел, встал возле матери.

– Так это вы магик? – спросил я женщину, которая продолжала свое дело. – Так?

Она наконец соизволила обернуться и в упор посмотрела на меня. Зря…

Карие очи, роскошные локоны черных волос, тонкие черты красивого лица, пухлые сочные чуть раскрытые губы. Ноздри тревожно трепещут, взгляд строгий, полный печали.

Меня как током шарахнуло. Я повидал много красавиц, блондинок, брюнеток, шатенок, видел голубые, серые, зеленые и карие глаза. Целовал немало сочных губ, обнимал немало стройных тел. Я знал женщин, изучил вдоль и поперек их тела, легко проникал в их мысли, мог даже угадать настроение по одному слову, взгляду, жесту.

Но ни одна не задевала моего сердца и не проникала в душу. А вот эта знахарка как-то вдруг притянула меня, не сделав ровным счетом ничего. Только посмотрела и легким жестом отвела прядь волос со щеки. А я словно приклеился к ней взглядом, страстно желая приклеиться и телом.