Часть их боли - Д. Дж. Штольц
– Оставьте перстень себе, господин ло Ксоуль.
– Но как? Это же знаменитый «Голубой олеандр»!
– Я не знаю, что произошло с моей… матушкой. Быть может, на этом перстне ее кровь. Поэтому я не хочу видеть его, гадая, что с ней случилось и какие страдания выпали на ее долю. Вы понимаете?
– Да, да, – радостно согласился купец.
– Вы задержитесь в городе?
– Нет, господин. Я останусь ровно на неделю, чтобы пообщаться с местными банкирами и купцами, закупиться арзамасовыми тканями и гагатами. Теперь я откажу Ее Величеству, придержу перстень у себя, если вы вдруг передумаете. А дальше нужно возвращаться в Ноэль. Там сейчас неспокойно… Как бы мои дети не оказались на улице, а жена под каким-нибудь захватчиком с Севера.
– Вы думаете, северяне снова могут напасть?
– Могут! Ноэль тянут в разные стороны, как одеяло! Но если я вам понадоблюсь…
– Понадобитесь. Я скоро вернусь в Ноэль.
Горячо раскланявшись, купец попрощался, а затем покинул малую гостиную вместе с Латхусом, который обязался сопроводить гостя до Древесных ворот. Они растворились в тихой ночи. Авгусс нес под мышкой заветную шкатулку, с завистью разглядывая богатство окружающих его домов, ибо в этих господских кварталах он узрел недостижимую мечту всей своей жизни.
Юлиан остался сидеть на диване. Подперев подбородок рукой, он уставился в пол, слегка прикрыв веки, пока не позвал стоящего у стены охранника тихим, но страшным голосом:
– Тамар…
Латхус проводил купца в Мастеровой район, затем сделал вид, что возвращается. Успокоившись, Авгусс шел теперь в окружении рабов, охранявших его. Однако стоило ему свернуть с главной мостовой на темные улочки Мастерового района, чтобы дойти до постоялого двора, как позади него вынырнула из тумана неясная тень. Не успел он даже понять, что произошло, как кривой кинжал уже вгрызся в его горло. Выпавшая шкатулка была подхвачена тихим убийцей, и тот успел ускользнуть в проулках до того, как ноэльские айоры поняли, что произошло, и завопили на сто ладов, зовя стражников. Впрочем, им никто не поверит, а айоры, как обыкновенные рабы, будут поутру проданы на мясной рынок, поскольку взбунтовались против своего хозяина.
Совсем скоро ларец покоился в руках Ралмантона. Он открыл его, достал кольцо и горестно рассмотрел, вспоминая графиню и те годы жизни в Ноэле, которые он считал счастливыми. Ярко-голубой сапфир переливался всеми оттенками моря. Юлиан будто слышал мягкий рокот прибоя. На миг ему почудилось, что воздух в малой гостиной заполнился шумом колышущегося под напором фелла можжевельника и его глубоким запахом. Отогнав видения, он бережно убрал перстень, и стоило крышке захлопнуться, как одна его рука безвольно обмякла и упала на диван. Второй он закрыл свое лицо.
– Как же случилось, что я превратился в палача? – шепнул он.
Слегка прикрыв глаза, он глядел на шкатулку перед собой, шкатулку, в которой была жизнь того Юлиана де Лилле Адана, который верил, что сможет жить так, чтобы если не делать добра, так хотя бы не творить зла. Поднявшись, он медленно покинул малую гостиную и прошествовал в большую гостиную, где на стене висели подаренные советнику маски. В темноте вырисовывались их диковинные животные и птичьи морды, их злые оскалы, сложные узорчатые рисунки, нанесенные на золото, бронзу, дерево. Наконец Юлиан протянул руку, взял одну из них, напоминающую большеклювую ворону, потому что из всех чудных масок эта показалась ему понятнее всех, – и примерил. Лицо его мигом взмокло от собственного дыхания, но к этому придется привыкнуть. Если судьба решила начать сводить его со старыми знакомыми, то это может повториться вновь.
Глава 11. Злая война
По размытой дождями дороге двигалось войско, над которым реяли элегийские и мастрийские знамена. Все вокруг было красным-красно. Земля, утесы и подстертые годами холмы пестрели всеми оттенками красного. Небо с тяжелыми тучами – и даже оно будто подсвечивалось этим зловещим цветом.
Не зря Нор’Алтел с юронзийского переводился как «красный, пронесший величие сквозь века». Он стоял на багровых глинистых почвах и подпирался такими же глинистыми горами. Лежащий вдоль них, сдавленный ими так, что ему пришлось извиваться, потираясь боками о высокие скалы, город напоминал пятнистую змею, которая ползла с северо-запада на юго-восток. Сейчас змея купалась в дожде, и бурлящие потоки сбегали с острых гор, чтобы напоить ее. Вместе с этими потоками в низину собирались войска. Сверху они казались рыжими муравьями, копошащимися вокруг возводимых муравейников – шатров.
На всех них Нор’Алтел глядел угрожающе, как бы обещая, что они сложат свои головы под его громадными стенами.
Юлиан ехал верхом, завернувшись в плащ. Впрочем, это мало спасало, потому что и под плащом уже все было насквозь промокшим, грязным. Атласные шаровары потяжелели, а тюрбанистый шаперон постоянно разматывался или косился набок; черные пряди напитались водой и прилипли к белому лицу. Сквозь прорези маски ветер швырял дождь в глаза, отчего Юлиану постоянно приходилось снимать ее, чтобы стереть влагу. Долгий путь он преодолел, и только часть из него была легкой, пока они не задержались дольше положенного у реки Маринны, чтобы помочь застрявшим там магам с их перегруженным обозом.
Там их всех и застал сезон проливней.
Перед новоназначенным мерифием и за ним двигался его лар, оплаченный из кошелька Ралмантонов. В нем насчитывалось пятьсот вампиров – количество ничтожно малое для людских подразделений, но очень грозное. Имелся также лар Обараев, которых вел Терум Обарай, отец Оскуриль, и лар от местных банкиров и купцов, объединенный под командованием некоего Руфирия Гар’Фемикта. Все это голодное до крови сборище медленно спускалось в котловину, к остальным войскам.
Каждый вампир вглядывался в багровые каменные стены, гадая, как скоро ему выдастся возможность ступить за них и дать волю демоническому нутру, что было заковано в кандалы законов и ограничений. Все из вампирского лара казались внешне людьми, но людское в них быстро истончалось, меркло, причем тем скорее, чем чаще они облизывали сухие губы, испытывая жажду. Ну а Юлиан хмуро разглядывал из-под бровей их вытянутые лица, эти принюхивающиеся носы, будто желающие уловить запах крови, который пока еще не витал в сыром воздухе. Сам он пребывал в тяжелых думах, которые не отпускали его. В последнее время все сильнее его охватывало внутреннее омерзение оттого, что он теперь погряз в грязи и в крови, как Илла Ралмантон. На него глядели воины, замечали этот ледяной, прибивающий к земле взгляд и опускали свой, боясь даже подступиться к мерифию.
