Алексей Корепанов - Тайны Древнего Лика
Правда, в данном случае цена удовольствия могла оказаться чересчур высокой. Равной цене жизни…
Девушка, словно уловив сомнения и колебания пилота, остановилась и полуобернулась к нему. И Торнссон, встретив ее призывный взгляд, в котором сквозило все то же благоговение, окончательно решился.
«Дьявол, да что может быть лучше, чем принять смерть в момент наслаждения!..»
— Свен, — сказал он, показывая на себя.
— Лолалиатцакоаце, — не проговорила — пропела в ответ она, и добавила что-то еще, слогов на двадцать — двадцать пять. Но для Торнссона эта информация была уже избыточной.
— Лола, — повторил он первые два достаточно простых слога ее имени и, поднявшись еще на одну ступеньку, оказался рядом с ней. Ее волосы пахли незнакомо и возбуждающе.
Девушка прикипела взглядом к его плавкам. Ноздри ее шевельнулись, и качнулись серебристые кольца, придающие ей сходство с поклонницами дип-ретро.
— Пошли, Лола, — сказал он, едва удерживаясь от того, чтобы не приступить к делу прямо сейчас — такой почти физически ощутимый поток феромонов истекал от юного тела. — Пошли…
Лестница, сделав несколько витков, вывела их в такой же узкий коридор. В конце коридора темнел еще один прямоугольный проем. Подойдя к нему, Свен вслед за девушкой шагнул в темноту. Темнота тут же отпрянула, словно обжегшись огнем факела.
Это был небольшой зал, посредине которого возвышалось нечто похожее на ширму — деревянный каркас в рост человека, обтянутый белой тканью с витиеватыми узорами. Там часто повторялись изображения четырехлепесткового цветка, змей, бабочек, птиц и каких-то абстрактных фигур. Они смахивали на творения кубистов и супрематистов — была в жизни пилота и специалистка по живописи, студентка-китаянка, не в меру экспансивная и ревнивая. Наискосок от входа, в сопредельной стене, виднелся еще один проем. В глубине его что-то слабо отливало золотом в свете факела. Присмотревшись, Торнссон различил знакомые пухлые губы и приплюснутый нос солнечного божества. Всякие сомнения отпали — он опять был в том же храме на вершине ступенчатой пирамиды. Только не в зале с чашей, а в соседнем помещении, вход в которое он не заметил, когда выказывал знаки уважения солнцеликому покровителю индейцев. И значит, скорее всего, он действительно так и не покидал пирамиду.
Пилот еще раз подумал, что обличьем своим Кинич Какмоо совсем не похож на свою паству, а похож на заплывшего жиром чванливого негра, — и тут же выпрыгнуло из подвалов памяти, казалось бы, прочно забывшееся за ненадобностью. Еще одна история из тех, что, как арахис из надорванного пакетика, сыпались из лорда-хранителя информации Алекса Батлера, под завязку забившего свою голову всякой всячиной, тутти фрутти на любой вкус и цвет.
Орфей-всезнайка говорил однажды на базе в Юте что-то такое о древних каменных головах — огромных скульптурах, найденных, кажется, где-то в этих краях. Головах с обликом именно негров, а не индейцев. «Головы ольмеков» — вот как они назывались. Не сиделось, видать, неуемным неграм в своей Африке, тянуло в другие края… Вот только почему индейцы поклонялись негритянскому божеству?…
Впрочем, сейчас у пилота были дела поважнее, чем раздумья по поводу загадок истории. Подчиняясь жесту своей юной освободительницы, он вместе с ней подошел к ширме и с интересом проследил за тем, как девушка отодвигает одну из секций, открывая проход. Он не рассчитывал на то, что там обнаружится гидроматрас или обширное ложе-сексодром. Гораздо чаще он обходился без этого. Но то, что он там увидел, было, пожалуй, похлеще гидроматраса и всех сексодромов вместе взятых.
За ширмой, на каменном полу, тускло отражающем свет факела, сидел во всей своей небесной красе сам солнечный бог Кинич Какмоо. Точнее, сидел он не на полу, а на невысоком пьедестале, к которому вели три ступеньки. Размерами каменный бог был чуть больше пилота. Лицо его украшала золотая маска — уменьшенная копия барельефа в нише, тело было расписано кое-где стершейся разноцветной узорчатой татуировкой. А по обилию уже привычных пилоту разнообразных побрякушек — браслетов, колец, ожерелий, пластин, трубочек, бляшек, перьев и прочего — солнцеликий превосходил десяток верховных жрецов вместе взятых. Никакой одежды на нем не было. Кинич Какмоо (если, конечно, именно так называли его здешние индейцы) сидел, слегка откинувшись назад и упираясь отведенными за спину руками в постамент, словно загорал на пляже. Для полного сходства не хватало только дорогих солнцезащитных очков. Но не будет же бог Солнца скрывать свое лицо от самого себя! Его полусогнутые в коленях ноги были широко разведены, и вздымался между ними золотой, ярко блестящий фаллос. Его величине могли бы позавидовать не только любители сексуальных утех из породы homo sapiens, но, пожалуй, и племенные жеребцы. Солидный был детородный орган у солнечного божества, напряженный, вытянутый в струнку и готовый вонзиться туда, куда надо.
Но только хоть и бог это был, — а все-таки каменный, с добавками золота. Всего лишь скульптура. Статуя. Неподвижное подобие, совершенно неспособное ничего никуда вставлять. А значит…
А значит, сообразил слегка оторопевший от этого зрелища Свен, солнечный бог фигура тут пассивная, и главную роль в обряде играет совсем не он. Пилот почти не сомневался в том, что не просто так, не для красоты, не для молитв и песнопений разместили здесь негроидного бога в такой позе и с такой мощной штуковиной, на которую так удобно присесть, повернувшись к нему спиной и держась руками за раздвинутые гладкие каменные колени. И не просто присесть, и не каждому присесть… А именно женщине. Девушке. Девственнице. Принять в свое лоно золотой фаллос солнечного бога. Кровь из разорванной плевы — ему, богу, первому. Право первой брачной ночи. Да, конечно, больно, — а что поделать? Разве это не высшая честь — совокупиться с солнечным божеством?
Зачем девушка с труднопроизносимым именем привела его сюда? Чтобы он присутствовал при обряде? Или?…
Ну, конечно — или!
Торнссон перевел взгляд на неподвижно стоящую Лолалиатцакоаце. Она сделала шаг к постаменту, воткнула факел в углубление у ступни божества и медленно повернулась к пилоту.
— Лола… — сказал он.
— Су…ээн… — сказала она.
И перешла на язык жестов.
Этот язык был прост и понятен. Для того, чтобы пользоваться им, не нужно ходить на какие-то курсы и слушать кассеты с записями текстов. Наверное, на таком языке можно общаться даже с инопланетянами. Главное — чтобы у собеседников не было никаких предубеждений и они искренне желали понять друг друга.
Лолалиатцакоаце показывала пальцем на едва различимый в трепещущем свете факела потолок и тихо и напевно говорила что-то. Переводила палец на пилота, разводила руки в стороны, как крылья, и кружилась на месте, глядя вниз, себе под ноги, словно с высоты… Без всякого смущения поглаживала золотой причиндал божества и устремляла взгляд на эластичные плавки Свена… Притрагивалась ладонями к своему животу и выпячивала его… Что-то покачивала на руках… Простирала их к статуе божества… Расправляла плечи, изображая пальцами колышущиеся перья над головой… Это был целый моноспектакль, это был театр пантомимы, это была пламенная речь — изложение дальнейшей жизненной программы Лолалиатцакоаце.
И Торнссон прекрасно разобрался в этой программной речи.
Он был белоликим богом, подобным солнечному божеству. Божеству, которому поклонялись, которого любили, которому отдавали свою девственность. Он, как и Кинич Какмоо, обитал в небесах, и спустился с небес, чтобы облагодетельствовать юную Лолалиатцакоаце. Ей уготовано было лишиться невинности от золотого фаллоса солнечного божества, но она поступит по-иному. Она отдастся пришедшему с небес Суээну, звездному брату Солнца, потому что он, Суээн, сродни людям, в его жилах течет такая же кровь… Она отдастся белокожему брату Солнца, и у нее родится ребенок. Сын. Сын вырастет — и станет верховным жрецом, самым могущественным из всех когда-либо существовавших верховных жрецов. Все будут покорны ему, и будут трепетать при каждом его слове, при каждом его взгляде, и безропотно выполнять все его указания. И она, Лолалиатцакоаце, мать великого верховного жреца, будет счастлива и проведет свои земные дни в блаженстве и покое. А по окончании своего жизненного пути вознесется на небо. Ей уготовано вечное беззаботное пребывание среди богов, и сын ее в положенный час присоединится к ней — и они вечно будут жить на небесах…
«И все у тебя и сына будет окей», — подумал Свен.
И понял, как это здорово, когда тебя считают богом и ни на мгновение не сомневаются в том, что ты принесешь истинное счастье.
— Пусть так и будет, Лола, — сказал он и сделал шаг к ней. — Пусть так и будет…
Она запрещающим жестом выставила перед собой руку, останавливая его. Пальцы другой руки пробежались по застежкам — и ткань с легким шорохом упала к ногам девушки, открыв длинный черный нож из обсидиана. Нож на тонком плетеном ремешке свисал с шеи Лолалиатцакоаце. Факел освещал девушку снизу и сбоку, и этого было вполне достаточно для того, чтобы пилот рассмотрел все ее обнаженное юное тело с маленькими холмиками грудей, плоским животом и пушистым лобком. Глаза Лолалиатцакоаце блеснули. Она развернулась, поднялась на пьедестал, наклонилась и обеими руками обхватила золотой фаллос солнечного божества. Глянула через плечо на Торнссона, расставила ноги и слегка приподняла ягодицы. И замерла в ожидании.
