Елена Счастная - Воин Забвения. Гранитный чертог (СИ)
Но отнюдь не суровая красота этого места навевала трепет и почтение. В нескольких саженях от обрыва стояло древнерское капище. Идолы, сработанные из крепких сосновых стволов, выглядели едва ли не столь же внушительно, как каменные — в Кирияте. И хоть Хальвдан по прибытии на юг продолжал чтить своих Богов, знал, каким поклоняются немеры. Так вот древнерские были очень на них похожи. И не поймёшь, чьи верования стояли у истоков.
Наяс развёл у подножья главного божества костёр, кинул в него пучок трав, которых Хальвдан, пристроившись за спиной вождя, разглядеть не успел. Плотный белый дым — странно, но почти не уносимый ветром — окутал капище, полез в нос и горло, но оказался приятным и сладковатым.
— Не можешь без своих уловок, — посмеиваясь, проговорил Хальвдан, утирая с глаз выступившие слёзы. Он пытался отвернуться, но дым всё равно неизменно настигал его. — А говорил, не придётся прибегать к какой-то гадости.
Но Наяс на его ворчание ничего не отвечал, только ходил кругом, шёпотом обращаясь то к одному, то другому божеству. Хальвдан наблюдал за ним со стороны и поначалу не замечал, как мутнеет всё вокруг, как становятся глубже тени, а цвета подёргиваются желтизной. Но скоро небольшой костерок заслонил собою небо, обежал Хальвдана и сомкнулся вокруг него кольцом. В ярких всполохах проступили чёрные, точно покрытые сажей стены, и не сразу удалось узнать в них Кириятские. Только окружали город-на-холме выжженные дотла выселки, поросшие бурьяном пашни да поредевший, в подпалинах, лес. В один неуловимый миг взор Хальвдана метнулся в чертог. Там, в знакомом кресле сидел правитель. Понурив голову, он внимательно разглядывал длинный витой посох с чёрным камнем навершия, который лежал на его коленях. Лица владыки не было видно, но что-то потянуло внутри, под рёбрами, от горькой уверенности — это Кирилл. И в то же время кто-то другой. Тот, кого Хальвдан не знал и знать не желал.
Князь вскинул голову, его глаза пронзили яростным безумием, как горящими стрелами.
Хальвдан обнаружил себя лежащим на земле, а тело ломило так, будто по нему промчался табун лошадей. Рот изнутри обволокло липкой плёнкой с привкусом трав, а голова кружилась и трещала, как с похмелья. Наяс с безразличным видом стоял рядом, и его тень падала на лицо. Костёр потух, над ним теперь вилась только прозрачная ниточка дыма.
— Полоумный старик… Ты, верно, хотел отправить меня в Гельхейн[26]? — сипло проговорил Хальвдан, садясь и ощупывая затылок, которым, похоже, хорошенько приложился о землю. — Регга[27] была бы рада увидеть меня там раньше времени.
Наяс снова промолчал, лишь подал ему руку, помогая подняться. Земля под ногами вздрагивала и качалась. Хальвдан упёрся в колени ладонями, и постоял так, согнувшись, пока кружение идолов, леса и реки перед глазами не замерло.
— Ты правда считаешь, будто насланный тобой бред убедит меня в том, что Кирилл лишится ума? — он снова выпрямился и въедливо посмотрел на старосту. — Если ты частенько разводишь такие костры у себя во дворе, то и что похлеще может примниться.
— Я не хотел запугать тебя, воевода, или настроить против Кирилла, — Наяс размеренно провёл рукой по бороде. — Всего лишь попытался заставить приглядеться к князю. Любое видение — это предостережение. Может, оно сбудется через много лет. А может, не сбудется вовсе, если вовремя спохватиться.
Хальвдан тогда махнул на него рукой — чего взять с выжившего из ума, да к тому же на редкость сварливого старика? И как бы тот ни упирался, что причина-де не в этом, а ведь не обошлось без его вечной неприязни к Кириллу. Даже если люди старосты и не убивали сопровождение обоза, а всё равно веры древнерам не было. Да и не больно хотелось… верить-то.
Однако видение в самых мелких подробностях засело в голове. Хальвдан невольно возвращался к нему мыслями снова и снова и поражался тому, насколько реальным оно показалось. Кто бы мог сказать, не стало ли оно лишь результатом упорно втолкованного, будто вшитого под кожу Наясом предупреждения и наставления: пригляди за Кириллом. Пригляди. Словно за малым дитём, способным ни с того, ни с сего натворить глупостей.
И как бы Хальвдан ни старался отогнать засевшее в душе сомнение — а вдруг? — справиться с ним никак не мог. Вот и теперь только в пол уха слушал Добрана, голос которого низким шмелиным гулом звучал сбоку.
— Скорее получилось бы, коли я сам отобрал бы нужных воинов, Хальвдан, — наконец пробились его слова сквозь пелену нерадостных размышлений. — А так ты столько дней потерял — а результат-то всё один.
— Что сделано, то сделано, — вздохнул Хальвдан. — Было поручение князя ехать самолично. Вот я и… Или ты мне не рад?
Он с прищуром глянул на тысяцкого. Добран расплылся в улыбке и хлопнул Хальвдана по плечу с такой силой, что тот аж крякнул и качнулся вперёд.
— Я тебе всегда рад, воевода. Даже думаю, бывает, что ты редко к нам заезжаешь.
Тысяцкий взглянул поверх голов ополченцев, которые уже начали расходиться, задумался, и стало заметно, что его глаза наполнены усталостью и тревогой. Прожитые лета отчётливее проступали на немолодом уже лице, размывали острые когда-то черты. Но по-прежнему сложно было бы сыскать во всём княжестве, опричь Кирията, воина, равного ему. Он любого молодчика мог уделать хоть в рукопашной, хоть оружием. И как бы хороши ни были тысяцкие Северного и Восточного ополчений, а с Добраном им не сравниться.
Да и к Хальвдану тысяцкий относился гораздо приветливее многих, не держал за потомка грабителей и убийц.
— Что ж, раз на сегодня заботы закончены, пойдёмте хоть медовухи выпьем, — громко проговорил за спиной посадник. Подошёл он совсем бесшумно, и потому от его возгласа, что Хальвдан, что Добран вздрогнули и обернулись.
— Отчего бы не выпить, — усмехнулся тысяцкий.
Они уже пошли к крыльцу за Аксеном, как издалека, прорываясь сквозь галдёж вечернего города, донёсся перестук копыт. Люди вокруг, озадаченно озираясь, расступались, вытягивали шеи, чтобы лучше увидеть всадника, который, поправ все порядки, нёсся по улице галопом. Женщины поддёргивали к себе детей, кто-то бранился, кто-то просто молча отступал в грязь у обочины. Потому как раз уж человек спешит, значит, дело у него важное, да и едет — не куда-нибудь — к дому посадника.
Конный задержался у ворот: там его встретили молодцы из ватаги Аксена. Послышался их торопливый разговор. Хальвдан подошёл ближе и узнал в нежданном госте княжеского дружинника. Парень был едва не по плечи в засохших брызгах грязи, лицо его обветрилось, а глаза до сих пор слезились. Его крепкий серый конь дышал тяжело и ронял с губ ошмётки пены.
— Здрав будь, воевода! — воскликнул гонец, заметив Хальвдана, и стряхнул со своего плеча руку стражника. — Пропустите уже, мне нужно с ним потолковать. Приказ князя! Говорю же, недоумки!
Ватажники, видно, не желающие пускать во двор настырного незнакомца прежде, чем выпытают у него подробности, хмуро отступили. Парень, ведя коня в поводу, вошёл и, покосившись на Добрана и Аксена, которые остановились у крыльца, негромко проговорил:
— Княже приказал только с тобой говорить, воевода. Сиречь с глазу на глаз.
Хальвдан обернулся и махнул посаднику и тысяцкому рукой: мол, идите без меня. Те пожали плечами и скрылись в тёплой избе.
— Что случилось?
— Вот, — гонец достал из-за пазухи сложенный вчетверо лист, скреплённый для верности княжеской печатью. — Сказано тебе передать.
Хальвдан развернул его и пробежался глазами по строчкам, которые тут же начали расплываться от падающего снега. Сначала в голове пронеслась мысль, что всё это не могло произойти. Просто не могло. Но затем он увидел имя — Млада — именно она поймала наёмника и выяснила, кто хотел смерти Кирилла. Лишь тогда он смирился: с этой девицей могут быть связаны самые невероятные случаи. Уж если что-то стряслось — она обязательно тут как тут. И всё-то ей неймётся.
Хальвдан ещё раз перечитал письмо и сжал его в кулаке.
— Быстро метнись в лагерь под выселками и кликни моих парней, — повернулся он к гонцу. — И тех, кто приехал из Лерги. Пусть идут сюда. Сам оставайся мальчишку сторожить.
Кметь кивнул и, запрыгнув в седло, умчался. Сам же Хальвдан, стараясь ничем не выдать нетерпения, размеренным шагом пошёл к дому посадника.
Внутри было щедро натоплено. В укреплённой глиной печке потрескивал огонь и, судя по запаху, от которого рот тут же наполнился слюной, готовилась добрая ушица. Аксен и Добран сидели за столом и успели, видать, опрокинуть уже не по одной чарке медовухи. Разговор их был приглушённым, но гулким. В дальнем полутёмном углу копошились младшие дети посадника: два сына и дочка — занятые какой-то только им понятной игрой.
— Ну, и какую весть принёс тебе гонец? — Аксен повернулся к Хальвдану. Его глаза хмельно поблескивали, на рыжих кудрявых волосах лежали отсветы очага. Добран, который как раз наполнял его чарку, только усмехнулся.
