Грэм Макнилл - Я, Менгск
Голос с тяжелым акцентом и невнятным протяжным произношением, проревел из внешнего громкоговорителя.
— Кто-то заказывал героическое спасение? — поинтересовался генерал Эдмунд Дюк.
***
После сражения оказалось невозможным найти хоть какие-то улики, указывающие на то, как этим смертникам Конфедерации удалось заполучить подробные сведения визита императора на Умоджу. Также никто не смог пролить свет на личности нападавших или принадлежность к ДОЗ, о котором говорила Ангелина Эмилиан перед смертью. Впрочем, на эту загадку ответ еще будет найден, довольно скоро и, — достаточно кровавый.
Арктур пообещал Айлину Пастеру, что будет проведено полное и тщательное расследование. Однако, несмотря на то, что никаких прямых обвинений не выдвигалось, было ясно, что император подозревает умоджанцев как соучастников нападения.
К императору направлялось еще больше судов Доминиона. В ответ Протекторат привел в движение крупные боевые корабли, дабы убедить Менгска-старшего в том, что в его же интересах отозвать флот из системы Умоджи как можно скорее.
Выжившие в нападении люди собрались в похожей на руины столовой Айлина Пастера. Потрепанные, окровавленные, но счастливые, что остались живы. Когда Валериан увидел мать то, бросив гаусс-автомат, кинулся обнимать ее. Увидев его живым, Жюлиана заплакала от радости.
— Я думала, что ты умер! — сквозь слезы, воскликнула она.
— Я, Менгск, — сказал Валериан. — Нас нелегко убить.
Эпилог
Но сначала мы должны ее похоронить…
Валериан сидел в кожаном кресле у камина с догорающими углями. В его руке переливалась очередная порция золотистого портвейна. Отец же налил себе густого янтарного коньяка, хотя обычно он предпочитал ему другие напитки. Но, находясь в доме Айлина Пастера всегда пил бренди, и сейчас не считал нужным что-то менять.
Заупокойная служба по Жюлиане Пастер была недолгой, но величественной. На ней присутствовало большинство Правящего Совета Умоджи и несколько ближайших советников императора. Айлин Пастер прочёл панегирик[69] своей дочери, и никто не удивился, когда он не предложил Арктуру что-либо сказать.
Валериан планировал произнести несколько слов, но когда настал момент он не смог даже пошевелиться. Такой была тяжесть горя, пригвоздившая его к месту.
Смерть матери оказалась самой болезненной вещью, которую когда-либо испытывал Валериан.
Со дня нападения на дом её отца до её смерти прошло восемнадцать месяцев. Она испустила последний вздох всего за месяц до двадцать первого дня рождения Валериана. И эта смерть не была лёгкой: весь последний год она провела прикованной к постели, лишь изредка обретая ясность сознания.
Валериан провёл эти месяцы рядом с матерью, держа её за руку, делая компрессы на лоб, и читая отрывки из "Поэм о сумерках звезд". Часто Жюлиана забывала, кто он такой, либо думала, что он её давно утерянная любовь: Арктур, её великолепный принц в сияющих доспехах.
Тяжело было слышать, как она звала человека, которого больше не существовало, если он вообще когда-то был.
Её последнее утро было восхитительным: сияющий бронзовый диск солнца в небе, дующий с реки свежий ветер, приносящий ароматы отдалённых провинций и обещания неоткрытых стран.
Валериан открыл шторы и произнёс:
— На улице сегодня чудесно.
— Тебе следует пойти и прогуляться, — ответила мать. — Ты так давно не выходил на улицу.
— Может быть, — согласился Валериан. — Позже.
Его мать кивнула и приподнялась на постели.
Болезнь лишила Жюлиану почти всей былой красоты, но медный свет только что взошедшего солнца погрузил её в перламутровое сияние, искупаться в котором многие здоровые люди, не говоря уж о больных раком, могли только мечтать.
— Ты сегодня прелестно выглядишь, — сказал Валериан матери.
Она улыбнулась и произнесла:
— Посиди со мной.
Валериан сел на стул рядом с её кроватью, но она покачала головой.
— Нет, присядь на кровать.
Он сделал, как было велено, и мать обняла его, прижимая к себе. Так же как она делала это много раз, когда Валериан ещё был маленьким мальчиком. Жюлиана погладила его золотистые волосы и поцеловала в лоб.
— Мой дорогой мальчик, — сказала она. — Ты это всё чего я хотела. Помнишь тот день на берегу реки, перед нападением на дом твоего дедушки?
— Да, я помню. А что?
— Ты помнишь, что я тогда тебе сказала?
— Помню, — сказал он, опасаясь того, куда движется этот разговор.
— Милый, ты был так добр ко мне с тех пор, но теперь настало время тебе жить своей жизнью. Ты больше не можешь быть привязан ко мне.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что пришло время тебе стать хозяином своей судьбы, Вал, — с настойчивостью в голосе произнесла Жюлиана. Валериан в буквальном смысле слышал, как трепещет сердце матери, словно птица, пойманная в клетку.
— Ты так старался улучшить моё состояние и боролся с тем, с чем бороться бесполезно. Но пришло время меня отпустить.
— Нет, — сказал Валериан, крепче прижимая к себе мать. На его глазах выступили слёзы.
— Ты должен, — произнесла Жюлиана. — Принятие — единственный способ победить смерть, мой дорогой мальчик. Я смирилась с этим, а теперь и ты должен. Скажи мне, что ты понимаешь…
Валериан закрыл глаза, неспособный произнести ни слова. Он знал, что мать права. Он так долго боролся с неизбежным, что забыл о том, что все, чтобы он ни делал, не смогло предотвратить это. Его мать умирала, и часть его умрёт с нею. Но пока он будет жить, частика её будет жить в нём.
Это было её наследием ему. Доброта и сострадание матери всегда были частью характера Валериана, а её жизнь, красота и энергичность частью его души. Но в нём также были жестокость отца и его стремление к победе любой ценой. Эти качества, взятые у родителей, смешались в Валериане, делая его тем, кто он есть. И только сейчас Валериан понял, что это значило.
Он не копия отца или матери, он — Валериан Менгск, со всеми своими достоинствами и недостатками, например, такими, как унаследованное положение. То, что он унаследовал и чему научился у них обоих, всегда будет направлять его действия, но окончательный выбор, куда приведёт его жизнь остаётся за ним.
— Я понимаю, — сказал он, зная, что она чувствует правдивость его слов.
— Я знаю, мой дорогой. Я так горжусь тобой.
— Я люблю тебя, — произнёс он. По его лицу текли слёзы.
— Я тоже люблю тебя, Валериан, — сказала его мать.
Такими были её последние слова, сказанные ему, после чего сердце Жюлианы Пастер остановилось навсегда. Этим великолепным утром на Умодже Валериан последний раз ощущал ее объятия.
Сложив руки матери на ее колени, Валериан застыл. Он взирал на умиротворенность матери и улыбался в ответ. Смерть стёрла с её лица черты заботы, беспокойства и боли. Она ушла в мире, и она была красива.
Его отец приехал на Умоджу неделю спустя. Пока на похороны прибывали близкие родственники и другие скорбящие, они пристально следили друг за другом, подобно волкам в стае, выявляя сильные стороны противника. Теперь, когда погребение завершилось, и гости потягивали дорогое вино и поглощали канапе, отец с сыном удалились в кабинет Валериана.
— Твой дед, хорошо говорил, — произнёс его отец, наливая себе стакан бренди и усаживаясь напротив Валериана. — Это была трогательная надгробная речь.
— Да, но ты ожидал этого, — сказал Валериан, холодным и пустым голосом. — Учитывая его политическое прошлое.
— Полагаю, что так, — согласился Арктур.
— Так? — сказал Валериан, когда его отец замолчал. — Ты собирался рассказать мне о Корхале. О твоём отце. И моей матери.
— Да, произнёс Арктур, задумчиво поигрывая бренди в бокале. — Ты удобно устроился?
Затем его отец перешёл к несколько часовой беседе, рассказывая Валериану о своём детстве на Корхале, службе в Десантных войсках Конфедерации и о том, что произошло между ним и Жюлианой. Валериан был удивлён искренностью отца, но вскоре понял, что у Арктура Менгска больше нет никакой необходимости кому-либо врать.
Большую часть времени говорил отец, но когда рассказ зашёл о настоящем, Валериан разбавил монолог, дополняя историю отца своими собственными воспоминаниями. По окончании повествования оба мужчины погрузились в тишину.
Такая тишина не вызывала дискомфорта. Просто дистанция между двумя мужчинами, которые ещё не решили, что сказать друг другу.
Валериан заговорил первым.
— Я не стану таким, как ты.
— Я не прошу тебя становиться таким как я, — сказал Менгск-старший, делая большой глоток бренди. — Я никогда не хотел этого. Я лишь хотел, чтобы ты стал кем-то, кем я мог бы гордиться.
