Лиза Генри - Темное пространство
Он говорил тихо, без интонаций, как будто зазубрил слова наизусть. Он даже не мог смотреть коммандеру Леонски в глаза.
— У военного регента Кай-Рена сообщение для начальника станции. Он направляется сюда.
Безликий. Он говорил о каком-то Безликом, будто у того было имя — имя и звание или титул. И гребаная миссия. Я почувствовал, как кровь отливает от лица, когда до меня дошло: Безликие идут. Нам всем конец.
Причина, почему я не годился в офицеры, сразу стала очевидна. Коммандер Леонски даже не дрогнул, когда Камерон Раштон закончил. Он лишь сложил руки на груди и посмотрел на того сверху вниз.
— И откуда же военному регенту известно, где нас искать? — спросил он.
— Надо было уничтожить капсулу. — Кажется, это сказал капитан-лейтенант Чантер, но за оранжевыми костюмами было трудно разобрать.
— Теперь уже слишком поздно! — отмахнулся кто-то другой.
— Он не отслеживает капсулу, — возразил Камерон Раштон. — Он знает, где я. Это он меня послал.
Это на минуту заставило всех заткнуться.
Камерон Раштон потеребил одеяло, зажатое в длинных тонких пальцах. Его сердце забилось чаще, и монитор запищал быстрее.
— Военный регент Кай-Рен послал меня как своего представителя.
Голос коммандера Леонски оставался ровным:
— И как вы общаетесь с этим Безликим, лейтенант Раштон?
Камерон Раштон покраснел, и монитор громко пискнул.
— Я знаю их язык, — с запинкой сказал он наконец. — Он меня научил.
Мне стало его жаль. Все в комнате смотрели на него как на предателя. Черт, да может, так и есть. Откуда мне знать?
Коммандер Леонски ничего не сказал. Наверное, тут нечего было говорить. Его рука в защитной перчатке сжалась в кулак, разжалась и сжалась снова, словно он не знал, что с ней делать.
Страх холодом сковал все внутри. Я вспомнил фигуры, затянутые в черную броню, высокие и отталкивающие. И подумал, каково было Камерону Раштону. Жуткие твари из кошмаров — какие у них лица? «Когти и клыки, — уверенно подумал я. — Когти и клыки, боль и ужас».
Офицеры насели на Камерона Раштона, а коммандер Леонски не стал их останавливать. Они закидывали его вопросами — быстрыми, хлесткими, жалящими — и ему было некуда деваться. Я даже не мог понять, кто из оранжевых костюмов выплевывал слова. Они стояли ко мне спинами и выглядели абсолютно одинаково, а их голоса, напряженные от гнева, а может, страха, звучали так же одинаково.
— Что вы рассказали Безликим? О нашей системе обороны?
— Ничего, — ответил он сквозь громкий писк монитора. — Я не рассказывал…
— О наших станциях?
— Об оружии?
— О Земле?
На этом слове офицер осекся, и мне на мгновение показалось, что голос его подведет. Мой бы подвел на его месте.
— Он не спрашивал. — Лицо Раштона было бледным, а голос дрожал.
— Что они с вами делали?
— Чем вас подкупили?
— Я не… Меня не подкупали. — Его взгляд скользил от одного скрытого шлемом лица к другому, но все они оставались холодными.
— Вас пытали?
Он открыл и закрыл рот, но ему не дали ответить.
— Сколько вы им рассказали? — снова вклинился коммандер Леонски.
— Пожалуйста, пожалуйста… — Раштон задыхался. Его грудь поднималась и опадала слишком быстро.
Леонски поднял стиснутую в кулак руку и повторил вопрос:
— Сколько вы им рассказали?
— Сэр, пожалуйста…
Шкала на мониторе опасно скакнула.
— Гаррет! — Голос Дока пробился сквозь весь этот шум. — Сюда, быстро!
Оранжевые костюмы расступились, и я подошел к койке.
Док не казался особенно взволнованным. Он подкатил кислородный баллон и нацепил на Раштона маску. Прозрачный пластик затуманился, когда тот вздохнул. Я протянул руку и поправил маску.
Я подумал, мне показалось, что меня словно ударило током, когда пальцы мои коснулись его щеки, но Раштон отдернулся, будто тоже это почувствовал, и его глаза расширились.
— Капсула, — выдавил он хрипло и зажмурился. — Вы ее не отключили, да? Вы вырезали меня оттуда!
— Да, вырезали, — подтвердил Док.
Раштон закусил нижнюю губу.
— Да. — Его голос снова дрогнул. — Стоило догадаться.
И у него остановилось сердце.
В одну секунду он разговаривал, а в другую умер, и Док заорал, чтобы несли дефибриллятор.
Наверное, за ним следовало бежать мне, потому что никто из офицеров не знал, где он хранится, но я не двинулся с места. Я протянул руку и прижал ладонь к обнаженной груди Раштона, точно так же, как когда мы вырезали его из капсулы. Не знаю, откуда я понял, что надо делать, но… Несмотря на гул в ушах, несмотря на бешено колотящееся сердце, я точно знал, что нужно делать: Дотронься до него, Брэйди. Дотронься. Ты батарейка, забыл?
Кожа на груди Раштона была гладкой. И теплой. Моя ладонь зачесалась, когда между нами словно проскочила искра.
— Гаррет? — позвал Док, густые брови за стеклом шлема нахмурились.
Именно в этот момент я почувствовал его — сердцебиение. Поначалу слабое, оно становилось все ровнее и сильнее. А потом грудь Раштона поднялась, и он вздохнул, а глаза его распахнулись.
Он обхватил мое запястье длинными пальцами.
— Не двигайся. Ты мне нужен.
У меня закружилась голова. Твою мать, я батарейка! Я так и знал, и он тоже знал, но больше никто.
— Какого черта происходит? — прорычал коммандер Леонски.
На кардиомониторе снова появилась кривая сердечного ритма: чересчур быстрого, немного испуганного, но сильного. И сейчас он откликался на сердце вовсе не Раштона, понял я. А мое. Это мое гребаное сердце.
— Вы меня вырезали, — сказал Камерон Раштон, краска медленно возвращалась на его лицо. Он говорил слабым голосом и тяжело дышал, но по крайней мере был жив. — Вы не дали капсуле завершить цикл. Это что-то вроде резервной системы на случай повреждения оболочки. Импульсы другого человека используются, чтобы стабилизировать мои. — Он посмотрел на меня и покраснел. — Думаю, это временно.
— Насколько временно? — спросил Док.
Хороший вопрос.
— Не знаю, — отозвался Раштон, наморщив лоб. — Кай-Рен сможет ответить.
И снова о нем. Мы возвращаемся к гребаному Безликому кошмару. Я бы убрал руку, позволив Раштону умереть, если бы он все еще не сжимал мое запястье.
— И когда он будет здесь? — невозмутимо поинтересовался коммандер Леонски.
— Скоро, — заверил Раштон. — Он будет скоро.
Ну просто зашибись.
Мое сердце застучало быстрее, и сердце Раштона — тоже. Так, это уже пугает.
— Мы почти на дальнем полюсе, — заметил капитан-лейтенант Чантер.
У всех станций, как у планет, имелись орбиты. Большую часть времени мы плавали по солнечной системе, как нитки из игры в «веревочку». Иногда мы подходили друг к другу так близко, что в иллюминатор можно было увидеть другие станции. Иногда мы даже видели Землю. Но через неделю мы окажемся наиболее уязвимы: в дальней точке эллипса, совсем одни.
Моя рука на груди Раштона задрожала, и он крепче сжал пальцы на моем запястье.
— Кай-Рен направляется сюда не для того, чтобы убить нас, — сказал он. — Я уверен, коммандер.
Леонски покачал головой.
— Они могут стереть нас с лица космоса в долю секунды!
Я старался не слушать, что он говорит. Хоть это и правда. Все знали, что он прав, но офицеры не должны говорить подобное. Офицеры должны толкать пустые пафосные речи о долге, работе для нужд фронта и о том, что все мы здесь ради тех, кто остался дома. Они не должны бояться так же, как и остальные.
— Он не станет этого делать, — с тихой уверенностью повторил Раштон.
Мне снова захотелось вырвать руку. Да кто он такой, чтобы утверждать, что слово какого-то Безликого что-то значит? Боже, офицеры правы. Он окончательно и бесповоротно себя дискредитировал. Мы не можем доверять Безликим, как не можем доверять и этому ублюдку.
— Он хочет переговоров, — сказал Раштон. — Это может означать мир, коммандер.
Или полное уничтожение Защитника-3, всех станций и Земли. Но едва ли мы в силах остановить Безликих, так ведь? У нас просто нет выхода.
— И вы его посланник, — заключил коммандер Леонски, поджав губы. — И на чьей же вы тогда стороне, Раштон?
Его сердце пустилось вскачь — или мое. Нас обоих.
— Не знаю, — растерялся Раштон и опустил глаза — ну разве это не говорит само за себя?
К черту! К черту тебя, Камерон Раштон. Гребаный предатель.
Меня вдруг накрыла волна тоски, очень похожей на мою собственную. И дело было не в том, что его тело читало мое. И даже не в сердцебиении. Я чувствовал то же, что и он. Его тоску, страх, боль и под всем этим попытавшееся ускользнуть, когда я попробовал за него ухватиться, тошнотворное чувство стыда.
Я покачнулся, перед глазами поплыло. Дерьмо. Откуда взялось это ощущение? Я попытался открыть рот, чтобы сказать Доку, что, наверное, все-таки болен, но не смог выдавить ни слова.
