Алексей Ефимов - Долгая дорога к дому
— А мой друг?
— Тоже. Если хочешь, можешь взглянуть на его могилу.
Но этого я не хотел — ведь рядом должна быть и МОЯ могила, а я не горел желанием её увидеть. Я чувствовал, что если задумаюсь над этим всерьез… нет, не сойду с ума, конечно — просто безнадежно запутаюсь в том, кто я и где. Это могло подождать.
— Сколько сейчас времени?
— Уже за полдень. Видишь, тучи спускаются вниз?
— А почему меня никто не встречает?
Суру скосил глаза:
— А тебе этого хочется? О том, что произошло с тобой и Элари знают лишь несколько файа, моих друзей. Всё это в высшей степени неофициально…
— Вот как…
Через несколько минут мы взобрались на вал и неспешно побрели вдоль бетонного ограждения над исходящей паром Прорвой, пытаясь разглядеть тот берег. Поднимавшийся от воды туман клубился вокруг и мельчайшими каплями оседал на густой черной гриве и серой одежде Суру, словно покрывая их тончайшим серебром.
— Вообще-то не стоит гулять здесь, — как бы между прочим сказал он. — В меня сегодня стреляли с той стороны. Если бы не туман…
— Когда ты пытался спасти меня?
— Нет, это было вчера. Перенос памяти — довольно долгий процесс… Собственно, сначала стрелял я, — добавил он, помолчав. — Я стрелял в сурами, который перебрался через Прорву, а уж потом его собратья — в меня. До этого за все тридцать лет существования Прорвы через неё еще не удавалось перебраться никому — для этого её и построили.
Я взглянул вниз. Там, под крутым откосом, зияло бетонное ущелье с отвесными стенами. Между его высокой внутренней стеной и склоном вала тянулись густые заросли колючей проволоки, растянутой на белых роликах. Дальше, невидимая в тучах пара, текла с глухим громом река. Очень, очень горячая река. И радиоактивная. А до того берега, едва заметного в разрывах тумана, было метров сто…
— Как же он перебрался?
Суру скривился, услышав мой вопрос. Но ответил.
— Он соорудил воздушный шар, надутый горячим воздухом. Тот едва перенес его через Прорву, и тут же грохнулся, прямо на склон. Сурами чуть не скатился на ограду… скатился, когда я его пристрелил.
Мы помолчали. Теперь мне казалось, что на том берегу кишат фигурки с винтовками, ожидающие, когда в тумане появится достаточно большой разрыв, чтобы удалось прицелиться. А теперь нам угрожали и с неба…
— Наверняка это был какой-нибудь псих, — с неожиданным ожесточением сказал я. — Только психу могла прийти в голову такая затея. Это же надо — лететь через Прорву!
Суру промолчал.
— Ты не знаешь, сколько раз сурами пытались пересечь канал? — через минуту спросил я.
Суру оживился.
— Не очень много. Этот воздушный шар — первый. И за все тридцать лет в нас стреляли всего несколько раз. Я имею в виду, из пушек. Последний раз давно уже. Тогда в Твердыне погибли многие…
— А перебраться никто не пытался?
— Несколько раз пробовали забраться на наш берег с лодок. Раза три пытались построить мост. А раза два — запрудить саму Прорву. И запрудили бы — если бы мы не помешали. Что тогда творилось! Их было столько, что в глазах рябило. Теперь меньше.
— Почему?
— Пища. Все дело в пище. Сурами плодятся как крысы и жрут всё подряд. Пищи становится все меньше — там, снаружи, и они начали жрать друг друга. Когда их совсем не останется… если раньше не сдохнет наш реактор. Там выживают лишь самые сильные и злобные, знаешь ли… — он замолчал.
Незаметно усилившийся ветер разогнал туман и перед нами предстала Твердыня — плоский, в десяток квадратных километров, клочок земли, со всех сторон огражденный валами. За ними повсюду поднимались тучи пара. Почти целиком его занимали унылые возделанные поля. Слева, у пирамиды реактора, тянулись ряды освещенных изнутри теплиц. Справа высились привратные башни. У них, почти под нами, простёрся город — точнее, просто поселок десятка в три кварталов, застроенных длинными серыми пятиэтажками, на вид совершенно земными. Меня вдруг охватила тоска.
— У меня… у Элари есть дом?
— Конечно, — удивился Суру. — Пойдем, я покажу.
14.
Жилище Элари оказалось более чем скромным — одна крохотная комната, ещё меньшая кухня, душ и короткий коридор. Когда Суру ушел, мне стало очень неуютно здесь, в совершенно незнакомом месте — жилище человека, отдавшего за меня жизнь. Или подарившего мне свою?
Я прошелся по комнатке, разглядывая вещи. Их оказалось немного — несколько книг со странным, но понятным мне шрифтом, какие-то безделушки, неумелый рисунок — лицо девушки — на стене… всё чужое, чуждое…
Я лёг. Если закрыть глаза, то словно ничего и не изменилось — я по-прежнему дома. Но каким был мой дом? Я помнил это… отчасти. Верить в то, что ничего не изменилось, было легко. Но в моей памяти жил иной человек — пусть лишь отдельные его воспоминания, но это был по-прежнему Айскин Элари. А кем был я?
Ни я, ни Элари уже не были отдельными. Мы слились, — точнее, ещё только начинали сливаться — во что-то третье. Но во что?
Мне стоило подумать об этом, но я стал вспоминать Элари — это было единственное, что я ещё мог для него сделать, мой долг перед этим юношей, отдавшим мне свою жизнь. Конечно, это было нелегко. Прошло много дней, прежде чем его история стала понятна мне — по крайней мере, в наиболее существенной её части. Я запишу её, как записываю сейчас свою, и расскажу вам, пусть это и будет рассказ от третьего лица. Но Элари продолжает жить, хотя бы только в моих воспоминаниях, — и, хотя это и небезопасно, я хочу, чтобы однажды он вернулся к настоящей жизни. Я знаю, что этому не бывать никогда и хочу лишь, чтобы у нашей общей истории был хороший конец.
Часть 2: В расщелинах мира
Глава 1: Утро
1.
Как всегда, Элари разбудило струившееся в окно утро, ясное и солнечное. Вчера он полночи просидел на крыше, высматривая падающие звёзды, и проснулся много позже обычного.
Юноша пару минут сощурившись смотрел на солнце, потом вскочил и потянулся, хотя сегодня, в выходной день, никаких особых дел не предвиделось.
Теперь он жил один и мог потягиваться нагишом, не боясь получить подзатыльник. Правду говоря, под ватным одеялом было жарко и пока мысль об одежде не привлекала. С минуту он рассматривал свою стройную тень, потом открыл окно, впустив утренний ветер в маленькую, обычно полутемную, но все же свою комнату на улице Листьев. Втекающий в окно воздух дышал легкой прохладой, но под одеялом Элари вспотел и теперь ему стало холодно. Он не любил мерзнуть — как, впрочем, и потеть.
Свет в крохотной душевой казался тусклым после ослепительного солнечного сияния. Юноша, ёжась, забрался под шумные струи и вода лишь сначала показалась ему ледяной — другой, впрочем, не было. Вытираясь, он посмотрел в зеркало. Пять последних лет он работал наравне со взрослыми и его фигура не вызывала нареканий. А лицо… он знал, что девушки считают его красивым, а мнение ровесников не очень его волновало. Итак, он вытерся, но не стал утруждать себя одеждой — кто его может увидеть?
Комнату он получил всего год назад, окончив школу, и до сих пор жил один, без подруги — страный выбор для юноши его возраста, но недавние воспитанники сиротского приюта больше всего на свете ценят одиночество, и пока оно не успело надоесть ему. Впрочем, в восемнадцать лет редко думают над такими вещами, особенно когда впереди — целый свободный день и у тебя много друзей… ну, не очень много. Приятелей — половина мальчишек с южной окраины, а друзей… разве что Эльт и Атхей Суру, Житель Пустыни по крови. Был ли он его настоящим другом? Элари не знал. Он никогда не был у него в гостях, хотя отлично знал, где он живет. Суру был воин, Защитник, и Элари старался брать с него пример, хотя сам был не очень осторожен и чересчур любопытен.
Он позавтракал оставшейся с вечера кашей и хлебом — теперь он мог питаться и получше, но привык к такой простой еде. Потом вымыл посуду и вновь подошёл к окну. Хотя ночь уже давно кончилась, было странно тихо, даже для выходного дня. Редкие прохожие, ещё более редкие машины… Под небом плыли редкие облачка, на асфальте разлились лужи — под утро шёл дождь. Шелестела листва. Элари захотелось погулять и он стал собираться.
Одеваясь, юноша включил радио — просто чтобы узнать, что происходит в мире. Из динамика донёсся слабый голос витийствующего диктора.
— …весь народ. Великий народ Айтулари, спасенный своим Председателем в этой благословенной земле…
Элари поморщился. Ещё маленьким мальчиком он возненавидел эти официальные восхваления — но, став пять лет назад юношей, научился держать свои мысли при себе. Приятно, конечно, когда тебя хвалят — но когда хвалят всех, да ещё в расплывчатых выражениях, да ещё так неуклюже, словно человек, писавший речь, делал это торопливо и с отвращением… поневоле поверишь, что лесть есть суесловие и грех. Порой Элари жалел, что в Айтулари религия оказалась под запретом — хотя и сомневался, что проповеди закона божьего доставили бы ему большее удовольствие…
