Василий Звягинцев - Скоро полночь. Том 2. Всем смертям назло
Сашка встал, с удовольствием глядя на не понявшего его слова дуггура.
— Продолжайте, в общем. А мне нужно выйти. Олег, можно тебя на минуточку?
На крыльце, откуда был виден фьорд с «Валгаллой», судя по дымку над трубами, готовой в ближайший час выйти в открытое море, Левашов спросил:
— Что у тебя теперь? Я что-нибудь пропустил?
— Наверняка. Связь у тебя с Басмановым есть?
— Прямой, конечно же, нет. Можно на выбор — по узкому каналу Ирины универблоком выйти на Сильвию с Берестиным, они переключат на Михаила. Или — опять пробой через СПВ. Тебе как?
— Сильно вроде бы не горит, а там кто его знает. Но если в пределах часа — давай, чтобы лишний раз пространство-время не тревожить, по кругу, через Сильвию.
— Что ты опять темнишь? Со мной — для чего?
— Да кто темнит? Мы с тобой одно и то же слушали. Просто о разном при этом думали…
— Опять?
— Как всегда. На военной кафедре хотя бы слышал, что есть такое понятие — «стремительное выдвижение полевых войск в зону тактического ядерного удара»? Кружки и разноцветные овалы рисовали, с учетом «среднего ветра», уровни заражения рассчитывали? Мне и показалось, что Урх вовремя проболтался. Если у них такая армия, то она непременно должна сейчас готовиться, а то и уже начать означенное выдвижение. И наши ребята вполне могут оказаться на острие наступления.
— Куда, зачем?
— А это ты у огненных муравьев спроси, когда встретишься.
— Ладно, пошли…
Ни о каких равноправных переговорах речи теперь не шло. Шатт-Урху была обещана вся возможная помощь для его возвращения домой. В обмен на полную и подробную информацию. То, что парламентер успел сообщить, к таковой имело довольно приблизительное отношение.
Как и первоначальные выводы Удолина. Кстати, отсутствие от него каких-либо сообщений беспокоило. Единственное оптимистическое объяснение сводилось к пресловутой неравномерности течения времени. Вдруг у Константина Васильевича после его перемещения на Валгаллу прошло всего полчаса-час?
Новиков, как философ и социолог по основной профессии, Ростокин — журналист и исследователь чужих миров, Скуратов — знаток нечеловеческих логик с удовольствием бы выслушали полный курс дуггурской истории-биологии. Только время погружаться в такие дебри не пришло.
Шатт-Урх готов был начать издалека, с сотого, может быть, века до нашей эры. Но это извращение нормальной эволюции сейчас значения не имело. Важно было выяснить, что собой представляет нынешнее общество.
Его биолого-политическое устройство тоже, конечно, представляло огромный интерес, особенно для тех, кто захотел бы его посетить. С экскурсионными или дипломатическими целями. Организовано оно было весьма оригинально. Неразумные и псевдоразумные его компоненты, выведенные тысячелетиями искусственного отбора и генетических модификаций «исходного материала», обеспечивали физическое существование большинства и «экономический базис» цивилизации. «Надстройку» же составляло всего лишь несколько миллионов (по оценке Шатт-Урха, точными статданными он не располагал), вполне разумных. Но даже среди них существовала жесткая кастовая система.
Кое-что рациональное в таком устройстве жизни, пожалуй, найти было можно. Хотя бы в смысле сохранения экологии, исходного биогеоценоза и порядка политического устройства. Шатт-Урх утверждал, что «политики» у них нет и быть не может, но это оставалось, в лучшем случае, его личным заблуждением.
— Кажется, нас можно поздравить, — сказал Новиков. — Вывернуться вывернулись. Но нам этого, как всегда, мало. Так и что же мы собираемся спасать на этот раз? Неплохо бы наконец определиться. А то опять текучка заела. Честно собрались отсидеться в тихом уголке, да, похоже, снова не вышло.
— Да и не могло выйти, — ответил Воронцов. — Пора бы убедиться. Рубикон обычно переходят один раз.
— Ну а не сунься мы в эту Африку, предпочтя, скажем, Аргентину? — спросил Левашов.
— И что? — с веселым удивлением посмотрел на него Шульгин. — Если б мы даже решили честно предаться «недеянию» и невмешательству, попытавшись заняться безобидным скотоводством в пампасах, кто-нибудь нас непременно бы достал. Как будто не пробовали уже. Тебе перечислить? — Он вытянул руку, готовясь загибать пальцы. — Монстры в Москву и Барселону сами пришли, я их не трогал. Твоя Лариса в Кисловодске попробовала пожить как хочется — ан тут же появились подруги из две тысячи пятого — монархического. Потом эта история с моими странствиями черт знает где, потом Валгалла. Визит Антона, Замок, Южная Африка. Мы до сих пор думаем, будто что-то в состоянии выбирать, а на самом деле все давно выбрано за нас…
— Тогда что нам остается? — наивно спросил Олег.
— Совершенно ничего. Поступать так, как подсказывает самая банальная житейская логика. Что мы, братцы, имеем? Если тщательно разобраться?
Кочевали по прериям, никого не трогали. Так? Тут же приперлись англичане, за сотню верст от мест, где им быть полагалось. Так? Им лично жить надоело или под заказ работали? Пришлось, не скрою, разобраться попросту, совсем не желая кого-то обижать.
Дальше. Встретили дагонов, только начали налаживать отношения — немедленно появились дуггуры. Тяжело было, но поучили уму-разуму в свойственном нам хамском стиле. Дух перевести не успели — к нам пришел Шатт-Урх. В тот момент, когда мы решили, что выбрались и возвращаемся домой. Мы никого обижать не собирались, согласны? И его не звали. Но теперь он здесь. Вот и давайте с ним работать. А что еще? — закончил тираду Шульгин, закуривая и глядя на Андрея с едва ли не издевательской усмешкой.
— Ты спросил — что на этот раз спасать будем? Себя, кого же еще? А заодно и те обстоятельства, которые делают жизнь осмысленной. Всегда, во всех войнах так было. Просто я надеюсь, что ты умнее царя Хаммурапи, потому и оправдания наших бесконечно-бессмысленных конфликтов в твоих устах должны звучать куда аргументированнее его тезисов: «Я сокрушу ваши дома, я возьму ваш скот, я убью всех мужчин, а женщин сделаю подстилкой моих воинов…» Мы хоть немного цивилизованнее? Однако какие бабы у их высших классов, я бы посмотрел. Вдруг — вроде Таис Афинской?
— Исчерпывающе. Ничего не возразишь, — согласился Новиков. — Хотя и немного примитивно. Спасение собственной шкуры — какая-то не очень возвышенная цель. Насчет баб — уже интереснее. А с Урхом работать надо. Антон уже начал. Не завидую я ему, когда «дед» Удолин подключится.
— Кому, Антону или Урху? — с интонацией, усвоенной скорее в начале ХХ, чем в середине XXI века, спросил Ростокин.
— Да кто ж их знает, — с грустным, пристойным юродивому на паперти Успенского собора выражением лица и тоном оттуда же ответил Александр Иванович. — Живем в заколдованном этом лесу, откуда уйти невозможно…
Глава 3
Басманов не успел закончить дипломатическую беседу с президентом Трансвааля Крюгером. В салон, отстранив движением руки часового, как будто это был простой привратник, невзирая на длинную винтовку у ноги и большой револьвер на поясе, почти ворвался тот самый Оноли, которому Михаил Федорович предписал отправиться вместе с пленными к месту расквартирования бригады. И заняться там «политическим сыском» на предмет непрохождения телеграммы.
— Господин полковник…
Нарушение протокола было вопиющим, но война и есть война. Зря отвлекать не станут.
— Простите, ваше высокопревосходительство, — Басманов кое-как изобразил подходящую к случаю почтительность. — Служба требует. Мы пока в зоне боевых действий. Я — строевик. Моя забота. А вы пока с господином Сугориным продолжите обсуждать ваши стратегические перспективы.
Валерий Евгеньевич взглянул на Басманова осуждающе. Уж слишком бескомпромиссно, на его взгляд, говорил тридцатилетний полковник, пусть и облеченный немыслимой степенью власти, с семидесятилетним президентом.
Крюгер вальяжно сделал рукой одновременно и отстраняющий, и как бы предоставляющий карт-бланш жест. Кажется, он был даже рад, что этот настырный полковник исчезнет. Ненадолго, а лучше — вообще. Мысль мелькнула самым дальним краем сознания и тут же заполнила весь его объем. Действительно — зачем нам такие союзники?
Напористая манера Басманова его, очевидно, утомила. Для того чтобы осознать услышанное и найти подходящие случаю ответы, требовалось достаточное время, например — вся ночь. И порядочная часть следующего дня. Сам по себе староголландский язык это предусматривает, одновременно являясь порождением издавна сложившегося стиля мышления.
А этот спешит, тараторит, за собственными словами не поспевая. Как новомодный пулемет «Ма́ксима» в сравнении с добрым старым дульнозарядным капсюльным ружьем.
