Яна Завацкая - На тверди небесной
Господи, почему, почему Ты так со мной? Но ладно, это уже привычная боль, обыкновенная. Это уже не воспринимается трагически.
Но вот это все - за что мне? Почему другие живут иначе - да, воюют, да, теряют товарищей иногда, но не так же! Ведь Инза и Ашен были мне самыми близкими. Ведь мы за этот год просто родными стали. И в квенсене таких друзей не было. Там нас было много, и мы не жили в одной квартире - а девчонки из нашей комнаты, все до сих пор, слава Богу, живы.
И вот теперь - Ашен нет… Ну что бы стоило убить меня, а не ее? Ее ждет жених. У нее живы родители, братья-сестры. Ее все любили, она была настоящим солнышком, всех согревала вокруг. А я не нужна никому. Может, отцу нужна, так ведь я его все равно редко вижу. Ашен родила бы пятерых детей. А я - пустышка. Почему, ну почему погибла она, и каким дурацким чудом, и главное - зачем я осталась в живых?
Конечно, я боюсь смерти. Это все чушь, что можно не бояться - все боятся смерти. Но сейчас уже все было бы позади. И не надо было бы сидеть за рулем, вцепившись в баранку левой рукой, а локтем правой пытаясь вытереть слезы, и еще эта боль, пока я бегала-прыгала - вроде бы не заметно, ну так, саднит что-то, а сейчас боль в правой руке разрослась так, что казалось, в голове бухает кровавый молот. Меня всегда занимал этот феномен - когда царапина какая-нибудь, и болит вроде бы совсем небольшая часть тела, и боль неопасная, а занимает она все твое сознание. Впрочем, сейчас не скажешь о том, что боль не опасна - все ж таки, огнестрельное ранение, без руки остаться можно запросто, причем без правой. Почему мне ногу не оторвало, как Аллину? И списали бы, и жить можно дальше более-менее терпимо. А вот без правой руки…
Да, и боль эта еще, ко всему! И ребра продолжают ныть. Сволочь все-таки Инза. Сейчас мне казалось - я все могу понять, но вот зачем он меня еще и пинал? Это-то почему? Ну предал, все понятно, бывает. Но зачем эти дополнительные пинки? И что он там сказал - что мы испортили его жизнь? Все может быть. Мне вот тоже жизнь испортили. Но ведь не я лично в этом виновата, зачем же он меня-то пинал? Просто злобу срывал на мне? Надо же, а казался всегда таким рафинированным, тонким, ироничным. Интеллигентным. Почему, ну почему все так? Господи, спросила я, почему Ты не заберешь меня наконец отсюда? Ведь я же совсем, совершенно не вижу возможности жить дальше. Я не понимаю - зачем. Я не хочу воевать. Мне неинтересен Город мой. Я его построила - и хватит. Я вообще не знаю, зачем все это… зачем сохранять предание о Христе. Ну не хотят Его люди - и пусть. Их ведь дело! Не наше. Зачем защищать Землю. Зачем столько усилий… Невозможно ведь так жить, Господи! Мне ведь тоже нужно немножко тепла, немножко любви. Я знаю, что Ты любишь меня, знаю… Но тогда уж и забери меня к Себе, а? Здесь-то зачем это все? Если никому доверять нельзя, если лучшие - гибнут, а кто-то вот так… как Инза. Или Аллин, с горечью подумала я. Он-то сейчас там у себя, в монастыре. Молится. Ему хорошо. Он всегда этого хотел - жить среди братьев, молиться, служить Литургию. В мире и покое, в саду, где над цветами жужжат шмели. И это даже все очень хорошо, только вот нам-то не будет мира и покоя… Ты чего? - с ужасом спросила я себя. Разве так можно? Аллин же покалечен, ему только потому и разрешили. Ну да, он хотел. Но все равно - разве можно плохо думать о хойта? Ведь мы же по сути только ради них и существуем? Совсем уже…
Судя по карте, купленной на заправке, квартира Каратаевых располагалась недалеко от центра Верля. Я решила, что брошу машину и пройду через пешеходную зону. Оставлять "Ауди" перед домом было бы опасно - вдруг она засвечена все-таки.
Это оказалось правильным решением. И не потому даже, что меня никто, кажется, не преследовал. Просто здесь, в центре паломнического городка, было удивительно тихо и покойно, будто в монастыре, о котором я только что с некоторым ожесточением размышляла. Я вышла прямо к древней базилике с двумя башнями - она была подсвечена снизу, как водится, огромными прожекторами. Романская архитектура, колонны, круглые арки окон. И что-то дернуло меня - неправильно это, конечно - но вдруг очень захотелось туда войти. Я пересекла внутренний двор церкви. Массивные двери оказались отперты с одной стороны, и я проскользнула внутрь. Перекрестилась. Прошла через левый неф - только алтарь был полуосвещен. Алтарь - и небольшая статуя Богородицы перед ним. Видимо, старинная очень статуя, накрыта стеклянным колпаком, а вокруг на ступеньках - цветы. Мне захотелось встать на колени, и конечно, я это сделала, даже не озаботившись скамьей со специальной подставкой - плюхнулась прямо на каменный пол.
Она какая-то очень необычная была, эта статуя. То ли свет так играл на ее лице, то ли еще что - только она сияла. И Младенец на руках Богородицы будто улыбался. Нет, это все-таки не освещение. Откуда бы взялся в сердце такой удивительный покой? В моем-то положении… кажется, никуда уже не надо бежать. Это Ее прикосновение. Ее глаза. Мне же не больно, поняла я вдруг, и это даже не удивило. Так должно быть здесь. Рука перестала болеть. И ушибов словно не стало. Только слезы текли, потому что невозможно было смотреть на нее без слез. Ты же мне поможешь? - подумала я. Правда же? Вдруг закружилась голова, и в глазах стало темнеть. А почему бы мне, собственно, не прилечь здесь? Это же так естественно. Я повалилась вперед и легла, умостив раненую руку на ступеньке перед Святой Девой.
И тотчас на меня хлынул свет.
В этом свете нельзя было плакать. Только смеяться и петь. Какие там грехи, какое там зло? Это просто не имело значения. Никакого. Все мое зло - все наше зло - было настолько микроскопическим в сравнении с этим, и настолько неважным, а важно было лишь одно - то, что он, этот Свет, существует.
Я еще помню, как чей-то голос произнес - не знаю, вслух или нет.
"На руках будут носить вас, и на коленях ласкать"*. *(Исайя, 66-12)
И еще пораженная этой фразой, пораженная в самое сердце, я вздрогнула от щелчка, вздрогнула и вскочила сразу, и от резкого движения заныла рука. Но ничего опасного не было - через боковую дверь вошел старый францисканец в своем коричневом хабите и стал гасить горящие свечи. Он покосился на меня, но ничего не сказал.
Я посмотрела в последний раз на Деву. Она все так же сияла и улыбалась. На ступеньке под ней осталась от меня капелька крови - запачкала все-таки. Ну ладно, вытрут. Я озабоченно осмотрела промокшую повязку. Я плохо затянула, левой-то рукой. Еще надо будет что-то наврать об этом родителям Игоря.
К счастью, Ирма Викторовна сразу узнала меня. Игоря дома не было. Его отец, Петр Андреевич, с солидным брюшком и в клетчатой рубашке, долго и обстоятельно выспрашивал у меня о подробностях аварии, случившейся - вот несчастье! - с моей "Ауди" прямо на въезде в Верль. Я сидела на кухне, а запасливая Ирма Викторовна уже вытащила домашнюю аптечку, упаковала в нее привезенные мной фестал и нош-пу ("Вот спасибо-то, а то я и не знаю, что тут покупать, а как желчный прихватит…"), достала бинт и делала мне вполне приличную перевязку, только иногда приходилось делать ей разные указания. Я так и не придумала, каким образом можно так повредить руку при аварии, но к счастью, родители Игоря не судмедэксперты (и вообще не медики) и подробностей никаких не уточняли. Подавляя естественное желание заорать от боли, я требовала бинтовать потуже, и может быть, слегка даже перестаралась, но очень уж важно остановить все-таки кровотечение.
Петр Андреевич, узнав все вымышленные подробности столкновения машин (я постаралась прикинуться блондинкой и не вдавалась в технические детали), крякнул, пожелал спокойной ночи и ушел в спальню - ему завтра вставать рано. Ирма Викторовна уже выставила передо мной остатки ужина - разогретые маленькие тефтели, картофельное пюре. Чай! Горячий и сладкий, в больших количествах. Я наслаждалась покоем и втихаря осматривала кухню. Ирма Викторовна, как и большинство русских немок, была очень хозяйственной, и пребывание в Германии ее хозяйственности пошло только на пользу. Кухня сияла. Явно собранная из старых, подержанных шкафчиков, она казалась новенькой, керамическая встроенная плита блестела, словно ее никогда не юзали, вдоль стены были кокетливо развешаны вязаные прихватки, а на кафель наклеены декоративные плитки с гусями.
— А как Игорь? - спросила я осторожно, - как у него дела?
— Игорь - да неплохо, - с гордостью сказала Ирма Викторовна, - работает инженером в немецкой фирме. Ездит много по командировкам…
Я кивнула. Сама Ирма Викторовна, в прошлом заведующая детским садом, как и моя мама, пробавлялась уборкой у богатых немцев. А куда еще податься, когда тебе за пятьдесят? Зато сын - гордость семьи! - "в немецкой фирме работает". Опять мне тоскливо стало. Я положила три ложки сахару - не люблю так много, но мне полезно сейчас. Размешала. Совсем еще недавно ведь о другом думали. Работа, образование - все это казалось таким естественным и нормальным, а как же еще может быть иначе? Гордились чем-то особенным. Занятым высоким постом. Правительственной наградой. А здесь обычная работа обычным инженером - что-то крутое и для простых людей недосягаемое.
